Все это примерно так, как ставят тавро на скот.
- Как тавро, - повторил Шеф. - Как тавро. Но ведь никто не клеймит ни
бумагу, ни пергамент.
- И в результате этого получается лживая писанина, - сказала Свандис,
скривив лицо от отвращения. - Которую никто не читает и никто не
подписывает.
- Это один из способов делать книги, - подтвердил Соломон.
Глава 13
Весть о постигшей исламский мир катастрофе распространялась на юг
даже быстрее, чем ее мог бы доставить конный гонец. По крайней мере,
гонец без сменной лошади. Как только в какой-нибудь город въезжали с
этой вестью кавалеристы, раньше прочих покинувшие поле боя, каждому из
них помогали слезть с коня, провожали в прохладу, где поили шербетом и
выпытывали подробности. А тем временем полученная от них информация
пересылалась с доверенными гонцами тем, кого местные правители провинций
и городские кади считали нужным оповестить в первую очередь. Когда
кавалеристы, приукрасив свои рассказы подробностями, которые с каждым
повторением казались все более достоверными, наконец садились на
лошадей, нередко весть уже летела впереди них.
Услышав роковую новость, сановники бывшего халифа крепко задумывались
о своей судьбе. Кто будет преемником? Известно было, что у халифа
множество сыновей, но ни один из них не назначен наследником, и нет
среди них достаточно опытного и сильного, чтобы победить в назревающей
гражданской войне. У халифа было много братьев - как родных, так и
единокровных. Большинство из них умерли, были обезглавлены на кожаном
ковре или удавлены шнурком. Многие из оставшихся неприемлемы, дети
мустарибок. Но полно, действительно ли они так уж неприемлемы? Те, кто
задавался последним вопросом, а в основном это были губернаторы северных
провинций, начинали оценивать свои силы и силы своих союзников.
Рассылались гонцы, стягивались войска, губернаторы гадали, сколько
воинов, ушедших с халифом в бесславный северный поход, вернется домой.
Когда же воины постепенно вернулись, причем в удивительно большом
количестве для уцелевших после битвы, которая, по первоначальным
сведениям, велась с небывалым ожесточением, губернаторы пересчитали свои
силы еще раз. И почти все пришли к одному и тому же выводу. Ударить было
бы преждевременно, но и оставлять надежду тоже не следует. Надо вести
себя безупречно правильно, тогда можно спокойно продержаться до лучших
времен. Заявлять о своей верности Аллаху. Собрать вокруг себя как можно
больше вооруженных людей. А тем временем, поскольку воинам все равно
надо платить, найдется много местных дел, которыми можно пока заняться.
Старинные распри между Алькалой и Аликанте, между побережьем и горными
районами, споры из-за колодцев и межей превратились в военный конфликт.
В самой Кордове по прибытии известия все испытали потрясение и ужас.
Это была не тревога, ведь все понимали, что неверные не могут угрожать
цивилизованным районам Андалузии и юга, это был страх перед судом
Аллаха. Каждый сразу задавал себе вопрос о престолонаследии. Через
несколько дней у городских ворот уже не видно было телег с овощами и
битой птицей, гуртов овец и коровьих стад - крестьяне из долины
Гвадалквивира опасались появляться там, где вот-вот начнется кровавая
резня. Несколько братьев халифа, имевших примесь берберской крови,
укрылись в своих цитаделях; по слухам, собирали воинов и даже позвали на
подмогу своих родичей из Северной Африки. В любой момент из Алжира или
Марокко мог прийти враждебный флот и подняться по реке. А пессимисты
поговаривали, что могут протянуть свою лапу и египетские Тулуниды,
которые вообще не арабы, а тюрки-степняки.
Имея такую перспективу, городские христиане, а также иудеи из
Худерии, кордовского гетто, тоже начали оценивать свои силы. В правление
покойного халифа власти были жестоки по отношению к тем, кто отрекся от
shahada, и тем, кто хотел стать мучеником за веру. Это выглядело почти
отеческой заботой по сравнению с непредсказуемой и бессмысленной
жестокостью тюрков или берберов, рвущихся доказать свою верность
религии, которую они так недавно и лукаво приняли.
Лучше хоть какой-нибудь халиф, чем совсем без халифа, говорили друг
другу самые мудрые люди города. А лучше всего халиф, который устраивал
бы всех. Но где взять такого? После разгрома армии халифа в городе одним
из первых появился юный Мухатьях, ученик Ибн-Фирнаса, он скакал всю
дорогу без отдыха с тех пор, как халиф умер у него на руках, - по
крайней мере, так он утверждал. Мухатьях высказывался в пользу Гханьи,
старшего из неродных братьев халифа, его доверенного посла в экспедиции
на Север. Гханья, кричал Мухатьях на всех рынках, Гханье можно доверить
ведение войны. И не только войны против христиан.
Против северных majus, язычников-идолопоклонников, которые обманули
халифа и стали причиной поражения и несчастий. Но самое главное, против
лишенных веры, тайных предателей. Разве не видел он, Мухатьях,
собственными глазами (и с помощью изобретения своего мудрого учителя),
как перебежчики из армии халифа выстроились перед боем в первых рядах
неверных и пожирали свинину? А сколько еще тайных пожирателей свинины
прячется на улицах Кордовы? Вырвать их с корнем! Вместе с христианами,
которые их укрывали, пользуясь неразумной добротой покойного халифа.
Взять их в рабство, выслать их из города, посадить на кол тех, кто
отрекся от своей веры...
- Слишком многих уже посадили на кол, - заметил бывший начальник
конницы Ибн-Маймун своему родственнику Ибн-Фирнасу, когда они ели
виноград в прохладе стоящего на берегу реки особняка мудреца. - Как
заставить людей сражаться, если их товарищей каждый день тащат на
расправу и каждую ночь слышны их стоны и крики? Нет, конечно, он твой
ученик и сын брата моей матери...
- Но он не доучился, - ответил мудрец. - Сдается мне - хотя я
безупречный приверженец шариата, - что настала пора для небольшого
послабления. Другие ученые люди со мной согласны, один из них - Ицхак,
хранитель свитков. Хотя и не желая доходить до таких крайностей, до
каких доходит секта суфиев, он вспоминает, что некогда в Багдаде
существовал Дом Мудрости, и этот дом процветал под властью мутазилитов.
Почему же в Кордове не может быть того, что было в Багдаде?
- У нас имеются и другие сообщения о том, что случилось после битвы,
после того, как я и мои люди вынуждены были отступить, - сказал
Ибн-Маймун. - Часть женщин халифа сбежала от захвативших их христиан,
сушей и морем добрались они до Кордовы. Одна из них по рождению
христианка, так что в ее преданности нельзя усомниться, ведь она
отвернулась от веры отцов. Еще одну я взял в свой гарем, очаровательную
черкешенку. Они тоже считают, что суровость халифа была чрезмерна и это
объясняется его... э-э... мужской слабостью. Они также утверждают, что
халиф напрасно во всем полагался на твоего ученика.
Ибн-Маймун бросил взгляд украдкой, чтобы выяснить, как воспринят его
намек.
- Он больше не мой ученик, - твердо заявил Ибн-Фирнас. - Я лишаю его
моей защиты.
Ибн-Маймун откинулся на подушки, вспоминая все выслушанные им от
Мухатьяха угрозы и оскорбления и размышляя, кто из его людей лучше
справится с задачей навсегда прекратить болтовню юного недоучки, а
Ибн-Фирнас продолжал:
- Не присоединишься ли ты, когда у меня соберутся Ицхак и мои ученые
друзья, чтобы послушать поэзию и музыку, побеседовать о том о сем?
- Непременно приду, - сказал Ибн-Маймун, отвечая любезностью на
только что предоставленную ему свободу разобраться с Мухатьяхом. - И
приведу с собой моего друга кади, - добавил он, подчеркивая, что готов
со всей серьезностью отнестись к общему делу. - Кади очень озабочен
положением в городе. Твоя поэзия поможет ему успокоиться. И разумеется,
в стенах города только у него есть значительные вооруженные силы.
В полном взаимопонимании двое мужчин слушали песню рабыни и
размышляли, один - об отмщении и власти, другой - о свободе и
независимости ученых людей от невежд и фанатиков.
***
В Риме известие о выигранном сражении было встречено с радостью,
звоном всех колоколов и пением "Те Deum". Поступившие чуть позже новости
о том, что император разыскал Святой Грааль и поклялся возвести одного
из своих советников на престол святого Петра, были восприняты совсем
по-другому. Если бы все шло, как задумывалось, нынешний папа Иоанн VIII,
изнеженный отпрыск влиятельной тосканской семьи, вообще бы ничего не
успел узнать, судьба пришла бы к нему раньше, чем эта весть. Однако
где-то по пути между лагерем императора и Ватиканским холмом произошла
утечка информации. Кто-то, все еще хранивший преданность, предупредил
папу, и тот, без промедления созвав самых верных, приготовился бежать из
ставшего опасным Святого города в одно из семейных поместий. Когда
новости услышал Гюнтер, некогда архиепископ Кельна, а ныне кардинал при
Ватикане, он отправился вместе со своим бывшим капелланом Арно и дюжиной
германских мечников из своей охраны, чтобы успокоить папу и продержать
его в изоляции до выяснения воли императора, но столкнулся с численным
превосходством итальянских дворян, родственников и сторонников Иоанна.
Стороны обменялись вежливыми приветствиями и изложили свои резоны, а
командиры стражников оценивали друг друга. "Стилеты и надушенные волосы,
- отметил германец, - значит, потайные ходы и удары в спину. А у нас нет
ни кольчуг, ни щитов". "Неповоротливые прямые мечи и разящий запах лука,
- подумал итальянец, - однако готовы пустить в ход и то и другое".
Стороны разошлись, рассыпая заверения в дружбе и взаимопонимании.
Несмотря на просьбы не покидать свою паству, папа решительно оставил
свой собор на холме, уехал из Рима. На фоне поздравлений с очередной
победой Империи и выражаемой по этому поводу радости Гюнтер захватил
контроль над курией, изгнал кардиналов, не принадлежащих к его нации и к
его клану, стал готовиться к предполагаемым выборам нового папы. Он мог
бы пойти еще дальше, но известие, что император остановил свой выбор на
английском дьяконе Эркенберте, вызвало у Гюнтера некоторое разочарование
в его детище, Ордене Копья, да и в самом императоре. Эркенберт - верный
товарищ, это неоспоримо. Но папа Римский? Ранее Гюнтеру уже не раз
приходила на ум другая, более подходящая кандидатура на этот пост в лице
человека, который был одним из князей Церкви, а не простым дьяконом. Тем
не менее было бы крайне желательно, чтобы место действительно
освободилось, с этим нельзя не согласиться...
Но для этого понадобится армия. Впрочем, армия императора уже на
подходе, движется вдоль прибрежных областей южной Франции и северной
Италии, вот-вот войдет в Рим. По крайней мере так говорят.
***
В прохладной подземной пещере, где раньше была давильня оливок, Шеф
внимательно рассматривал ряды крошечных свинцовых брусочков, плотно
заклиненных в стальной раме. Он не пытался читать их. Читать он
по-прежнему умел плохо, тем более недоступно для него было зеркальное
изображение текста на незнакомом языке. В подобных вопросах он целиком
полагался на Соломона. Шеф проверял только техническое исполнение.
Литеры закреплены надежно, все имеют одинаковый размер и высоту. В конце
концов Шеф удовлетворенно кивнул и отложил доску.
После рассказа Альфлед о печати халифа идея ставить на бумагу что-то
вроде клейма сформировалась у них достаточно отчетливо. Но от клейма
требуется только указать на владельца скота, и для этого достаточно
