трос слегка натянутым, но не препятствовать подъему. У них был большой
опыт в этом деле.
Шеф старался вспомнить, что говорил ему Толман, и даже пытался
выполнить указания мальчика. Ветер ниже направления взгляда, повернуть
рукоятку вот так. Нет, выше, повернуть назад. И все время его заносило
бортом к ветру, и он двигал зажатую между коленями рукоятку хвостового
оперения - нет, нет, в другую сторону.
На краткий миг полет уравновесился, и Шеф исхитрился взглянуть вниз.
Под ним покачивался на волнах флот, словно стайка детских корабликов в
пруду, на каждой палубе виднелись обращенные вверх лица. Он видел их
отчетливо, на одном из спасательных судов в подветренной стороне узнал
Бранда. Может быть, помахать рукой, крикнуть что-нибудь?
Ветер только и ждал, когда летун хоть ненадолго отвлечется. Змей
начал разворачиваться носом вверх, моряки у двух соответствующих тросов
попытались наклонить передний край рамы обратно, и в этот момент Шеф
дернул за рукоятку управления.
Зрители увидели, что змей клюнул носом, неожиданно завалился вправо,
потерял ветер и подъемную силу и словно куча тряпья рухнул в море.
"Победитель Фафнира" развернулся к месту падения, моряки стали
наматывать на вороты ведущие к змею тросы. "Нарвал" Бранда уже опередил
их, пловцы попрыгали с борта в воду и устремились к покачивающемуся на
волнах змею.
Шеф встретил их в воде.
- Мне не пришлось перерезать веревки, - сказал он. - Я просто
выскользнул. Вытаскивайте его, - крикнул, он Ордлаву на приближающийся
"Победитель Фафнира", - и проверьте, много ли поломок.
- И что теперь? - спросил Квикка, подхватывая взбирающегося на борт
короля.
- Теперь, само собой, попробуем еще раз. Сколько времени Толман
учился летать?
- Толман научился летать, а тебе-то зачем? - возразил Квикка. -
Просто для забавы?
Шеф посмотрел на него сверху вниз.
- Да нет же, - ответил он. - Мы должны делать все, что только
возможно. Потому что есть люди, которые тоже стараются изо всех сил. И
отнюдь не для того, чтобы облегчить нам жизнь.
Император внимательно рассмотрел чертежи, которые принес ему
Эркенберт, но они ни о чем ему не говорили. Император мог мгновенно
оценить участок земли, доспехи и оружие, скаковую лошадь и ее упряжь. Но
он так и не научился соотносить начертанное на бумаге с реальностью.
- Для чего это? - спросил он.
- Это позволит нам в полтора с лишним раза сократить время
перезарядки нашей новой катапульты. Ты видишь, - Эркенберт постучал по
чертежу, - трудность всегда была в том, чтобы поднять короткое плечо,
плечо, на котором находится противовес. Если бы мы делали это быстрее...
- Он не окончил фразы. Если бы он делал это у стен Септимании быстрее,
он успел бы выстрелить три раза и разбить ворота, прежде чем противник
сумел бы ему ответить. Тогда была бы устранена причина самых крупных их
неприятностей. Так вот, - продолжал дьякон. - Мы испробовали разные
способы, и в конце концов я стал поднимать Противовес перекинутыми через
блок веревками. А теперь я придумал еще установить по бокам рамы два
огромных колеса. Внутрь каждого колеса залезают люди. Они наступают
ногами на его ступеньки, колесо вращается, и таким образом перед ними
все время оказывается новая ступенька. Вращение колес передается на
шестерни, и те наматывают железную цепь. Цепь поднимает противовес.
- И будет эта штука работать?
- Я этого не могу сказать, пока мы в походе. Мне нужно время, чтобы
найти кузнецов и сделать шестерни, а также колеса со ступеньками. Но это
должно работать. У Вегеция есть такая картинка, так что идея
подтверждена его авторитетом. - Хотя они говорили по-немецки, Эркенберт
использовал латинское слово auctoritatem, которое происходит от слова
"автор", означая нечто записанное и подтвержденное.
Бруно кивнул:
- Наш переход однажды кончится. Тогда мне понадобится твоя новая
машина. Но на этот раз не одна машина. Скажем, шесть или дюжина. Мне
надо вбить немного разумения в головы этих ита-льяшек. А может быть, и
еще в кое-чьи головы. А теперь пойдем и посмотрим, чем порадует нас
Агилульф.
Они вышли из императорского шатра и двинулись вдоль огромного лагеря,
палатки были расставлены на ночь, но пока пустовали. Маршал Агилульф
поджидал их. Эркенберт с профессиональным интересом взглянул на
шелушащиеся волдыри и слой омертвевшей кожи, которые широким поясом
пересекали шею и щеку Агилульфа, - следы греческого огня. После того как
Агилульфа выловили из моря, он несколько недель провалялся в постели,
мучаясь от боли и лихорадки. Удивительно, что он остался жив. Но
неудивительно, что он сделался еще более замкнут и молчалив, чем раньше.
- Каковы сейчас наши силы? - спросил Бруно.
- В основном без изменений. Четыре тысячи всякого сброда. - Под
сбродом Агилульф подразумевал ополченцев, набранных в тех местах, где
проходила армия императора, сначала вдоль испанского приграничья, потом
вдоль побережья Южной Франции и по долинам севера Италии. По мере того
как армия приближалась к Риму и престолу святого Петра, установился
постоянный отток дезертиров, которых заменяли новыми рекрутами.
Большинство из них не имели никакой боевой ценности в случае серьезного
дела, и Бруно сам отослал прочь некоторых из них, например арабских
перебежчиков, - пусть мародерствуют и поднимают смуту в собственной
стране.
- Около пятисот пастухов-баккалариев. Они останутся с нами, пока им
будет позволено грабить и насиловать вдали от дома.
- Пора повесить нескольких насильников, - хладнокровно сказал Бруно.
- Я их всех повешу, когда они нам будут больше не нужны.
- Еще пятьсот франкских рыцарей и с ними сотня риттеров для усиления.
Семьсот пеших bruder'ов. Дюжина онагров в артиллерийском обозе, к
каждому приставлен человек Ордена, чтобы остановить расчеты катапульт,
если они попытаются сбежать. Катапульт станет больше, когда у "святого
отца" будет время их построить.
"Святой отец" было у Агилульфа единственной шуткой. Он относился к
числу тех, кто от чистого сердца приветствовал предстоящее восшествие
Эркенберта на престол святого Петра. После ночной атаки маленький дьякон
перевязал раны Агилульфа, отпаивал от лихорадки настоем девичьей травы.
Эркенберт никогда не прятался во время боя, никогда не выказывал страха.
В тесном и замкнутом мире императорской армии постепенно сложились такие
отношения, что за пределами этого мира уже никто не считался своими, ни
германцы, ни франки, ни итальянцы. Национальность имела гораздо меньше
значения, чем боевая дружба.
- Мы достаточно сильны, чтобы разбить язычников в этот раз? - спросил
Бруно.
- Не думаю, что кто-то способен выдержать атаку риттеров Ордена. Но
их могут перебить катапультами на расстоянии. В ближнем же бою наши
burder'ы - крепкий орешек. Но эти чертовы датчане тоже крепкий орешек.
- Они лучше вооружены?
- Наша тактика "бей щитом, коли пикой" против них не действует. Они
слишком сильные и слишком быстро учатся. Ни один щит не выдерживает,
когда они пускают в ход свои топоры. Все, что мы можем сделать, -
держать строй и надеяться, что наши всадники нас выручат.
- И наши машины, - добавил Эркенберт.
- И то, и другое, - сказал Бруно. - Все вместе и все, что угодно.
Лишь бы повергнуть наших врагов и оставить в мире одно только
христианство, без соперников.
Глава 14
Приходский священник в Онсе, южнофранцузской деревушке недалеко от
Каркасона, нервно выглянул в окошко своей маленькой хижины и снова
уставился на написанный скверным почерком памфлет, который держал в
руках. Страницы были бумажные, но этого священник не знал. И текст на
них был напечатан, а не написан от руки, но священник не знал и этого. У
него вообще была только одна книга - его требник для чтения служб.
Впрочем, он и так помнил их наизусть. Кроме служб, священник знал "Отче
наш", апостольский Символ веры, десять заповедей и семь смертных грехов.
Этому он и учил свою паству.
А теперь появилась эта брошюрка, ее привез Гастон, погонщик мулов,
который ездил из Онса в Каркасон и обратно, перевозя вино и масло,
древесный уголь и ткани, незамысловатые украшения и безделушки. Все те
немногочисленные товары, которые деревенские жители не в состоянии были
производить сами и на которые могли наскрести несколько монет. Погонщик
привез книгу и рассказал, что ее дал ему - причем дал бесплатно -
какой-то человек на рынке. Гастон не умел читать. Он надеялся, что
священнику книга понравится.
Теперь обязанностью священника было предать Гастона анафеме - хоть
тот и не умеет читать, на него не похоже, чтобы он взял что-нибудь, не
спросив, что это. И тогда приедут дознаватели от епископа и начнут
пытать Гастона, чтобы узнать имя или описание человека, которого тот
встретил на рынке. А если это не удовлетворит их, то еще чье-нибудь имя.
А если и это их не удовлетворит - кто знает, какие показания заставят
дать Гастона? Может быть, он заявит, что приходский священник послал его
на рынок за этой книгой. За еретической книгой. Одно прикосновение к ней
будет стоить священнику жизни.
Значит, предавать Гастона анафеме не следует. А книгу лучше
выбросить. Но священнику трудно было выбросить любую исписанную
страницу. Слишком редкими и ценными они были. И с другой стороны, в
рассказанной в книге истории таилось какое-то странное очарование,
соблазн. Может быть, этот соблазн - искушение от дьявола, ведь священник
сам неустанно твердил прихожанам о хитроумных уловках Князя Тьмы. Но в
книге говорилось, что дьяволом на самом деле был тот, кого христианская
Церковь звала Богом. Отец, который послал Своего Сына на смерть. Что же
это за отец такой?
Была еще одна причина, почему священнику не хотелось уничтожать
книгу. Если он прочитал ее правильно (кстати, в книге была еще одна
странность, текст был написан на диалекте, очень похожем на родной
диалект священника и очень сильно отличающемся от церковной латыни, на
которой священник сумел прочитать лишь несколько отрывков в годы своей
учебы), если он прочитал книгу правильно, там говорилось, что Рай - это
счастливая жизнь на земле, жизнь мужчины и женщины. У священника уже не
раз возникали трения с епископом и с архидьяконом из-за его экономки
Мари, которая жила в доме священника и скрашивала ему жизнь. Служитель
Церкви должен жить в целомудрии и воздержании, твердили ему снова и
снова. Иначе он наплодит незаконнорожденных детей и станет тратить на
них церковную казну. Но Мари была вдовой, и в их пожилом возрасте детей
у них уже быть не могло. Что здесь плохого, если в холодную ночь он и
Мари окажутся под одним одеялом?
Епископ ошибается, решил священник, впервые в жизни отважившись иметь
независимое мнение. Надо сохранить книгу у себя. Надо прочесть ее еще
раз. Может быть, эта книга еретическая или ее объявят таковой. Но она
отличается от учения еретиков с гор, которые злобно отрицают все
плотское и настаивают, что мужчина и женщина чисты, только если не
заводят детей. Хотя в книге говорилось, что мужчины и женщины вовсе не
обязаны плодить все новых и новых детей. Что существуют способы получить
взаимное удовольствие, обрести Рай на земле, как это называлось в книге,
не рискуя зачать ребенка. Виновато, но решительно священник вновь
раскрыл маленькую, в восемь страниц, брошюру, принялся усердно изучать
абзацы, в которых Шеф с помощью Альфлед и Свандис постарался как можно
яснее изложить технику carezza, продления взаимного удовольствия.
Приходский священник в соседнем Понтиаке исполнил свой долг и сообщил
