вздохнуть. Кто не оставляет свободы ни Локи, ни Тору. Никому, кроме
своего Единого Бога.
- И как нам это сделать? - любезно осведомился еврей Соломон.
- Во-первых, бумага. Во-вторых, агенты. Сейчас объясню...
Глава 12
С Хлитскьяльфа, сторожевой площадки богов, Аэзиры смотрели вниз на
землю. Далеко внизу они видели языки пламени, напоминающие наконечники
копий, видели, как собираются волки и вороны. Хеймдалль, который мог
слышать, как растет трава и как ворочаются мысли в голове человека или
бога, вздернул голову и, задрав бровь, повернулся к своему брату Ригу. В
голове Одина прозвучала мысль: "власть уплывает из моих рук". Но Отец
всего сущего не высказал свою мысль, и Хеймдалль промолчал.
- Хотел бы я знать, кто освободил его от цепей, - наконец произнес
Один.
Даже Хеймдалль не знал, что это сделал Риг, потому что Риг умел
скрывать свои мысли, когда хотел.
- Все со временем изнашивается, - заметил Риг. Не слишком удачный
ответ тому, кто не желал признавать границ для своей власти - хотя эти
границы были достаточно очевидны всем. Риг попробовал зайти с другой
стороны:
- Но и семена всходят вовремя.
- О чем ты говоришь? - рявкнул Один. - Локи вырвался на волю,
Хеймдалль готов протрубить в рог, Последняя Битва богов и людей может
начаться в любой момент, с огненным оружием и летающими воинами, а наши
приверженцы сейчас переходят на сторону Локи. Вслед за твоим, между
прочим, приверженцем.
- Ну, он пока не сменил свой амулет, - ответил Риг. - Я прошу тебя.
Отец всего сущего, вспомни, что было несколько поколений назад. Какими
мы тогда были? Слабыми. Создания немногочисленных лесных бродяг и
морских пиратов. Мы превращались уже в простых коббольдов и никсов. А
сейчас мы стали сильными. И не благодаря жертвоприношениям в Упсале,
которые отпугивали тысячу людей, а укрепляли веру у десятка. Благодаря
вере и преданности.
- Ну и чем это поможет в том, что Локи освободился? И люди готовы
поклоняться ему?
- Локи не всегда был плох.
Один обратил на Рига свой устрашающий единственный глаз:
- Он убил моего сына. Он лишил мир света и сделал его пустым.
Риг не боялся, но взгляд Одина трудно было выдержать. Он отвел глаза,
однако продолжал говорить:
- Когда-то Локи был нашим товарищем. Если бы мы это признали, он не
почувствовал бы ревности и зависти, которые заставили его взяться за
омелу и обмануть Хеда.
- Он говорил нам много злого в нашем собственном доме, - вмешался
Хеймдалль. - Меня он звал "чернозадым", говорил, что я раб богов,
которому не разрешают спать.
- Ты никогда не спишь, - ответил Риг. - Дело в твоем собственном
сыне, - сказал Один. - В твоем сыне и приверженце, которого ты упросил
меня пощадить один раз, другой. Это он освободил Локи, снова выпустил
его в этот мир. Хотя он, кажется, не хочет того, чего хочет Локи. Но все
равно, объясни-ка мне, почему я должен пощадить его в третий раз?
Один поднял свое копье Гунгнир, направил его на синеющее далеко внизу
Внутреннее море.
- Яне прошу для него пощады, - сказал Риг. Все боги, вся дюжина
собравшихся, с недоверием взглянули на своего брата. - Возьми его, если
хочешь. Это будет не самый удачный новобранец для твоего Эйнхериара,
Один. Бочки с медами не опустеют и десяти раз, как герои начнут ковать
себе оружие, убивающее на расстоянии, и слабейшие станут сильнейшими. Но
возьми его, если хочешь. Я скажу только одно: поживем - увидим. Может
быть, если он пойдет своим путем, сильные боги станут слабыми, а боги,
которые были слабы - как мы когда-то, несколько поколений назад, когда и
я был почти забыт, - эти боги могут стать сильными.
"Это правда, - подумал Хеймдалль, - и не несколько поколений прошло,
а меньше чем жизнь одного человека; Риг был простой тенью на краю
праздника богов, недостаточно значительным, чтобы Локи над ним издевался
или Один советовался с ним. Теперь же многие носят его амулет, и братья
уступают ему дорогу. Как же все это вышло?"
- Кто, по-твоему, станет слабым? - наконец спросил Хеймдалль.
- Те боги, которые неспособны делиться властью или завоевывать сердца
людей без принуждения.
- Ты подразумеваешь меня ? - с угрозой спросил Один.
- Нет, отец. Тебя никто еще не называл ревнивым богом.
Аэзиры задумались над словами своего брата. Некоторые опять стали
смотреть вниз, на обширное Средиземье, на узкой каемке которого только и
были у них приверженцы. Лица их стали неподвижными, как у лошадиных
барышников, заметивших возможность словчить.
- Но твой сын не вернет назад моего сына.
- Есть пророчества, что после Рагнарока те, кто уцелеет, будут жить в
новом веке, в лучшем мире, где возродится Бальдр. Но ты не уцелеешь,
отец. Волк Фенрис ждет тебя, и Фрейра ждет Сурт. Но если Рагнарока не
будет, если его не будет, разве можем мы утверждать, что Бальдр не
сможет все равно воскреснуть? Если даже Локи готов будет заплакать о
нем? Если ты хочешь снова увидеть своего сына вне стен мира Хель, тогда
ты должен выбрать другую дорогу.
На этот раз на лице Одина появилось выражение, как у человека,
который видит далеко идущие последствия, свою выгоду.
- Как вам удалось выбраться? - спросила Свандис. Перед ней сидела
одна из тех женщин, с кем она разговорилась и всплакнула у фонтана в
тенистом кордовском дворике, светловолосая Дльфлед, некогда ее враг, а
теперь ее товарищ.
Альфлед пренебрежительно пожала плечами и откинула волосы с лица, уже
тронутого солнечным загаром.
- Маленький черный ублюдок сказал широкоплечему ублюдку, что нас
нужно превратить в монахинь. Берта - та франкская девушка, ты ее помнишь
- была счастлива при одной мысли об этом, она никогда не получала
большого удовольствия от мужчин. Но Оулед не захотела стать христианкой,
а я-я не захотела стать монахиней. Я не слишком часто видела мужчин,
вернее, одного мужчину, пока жила в гареме халифа. У меня было время по
ним соскучиться!
- Так как же?
- О, мужчинами так легко вертеть, ты же знаешь. Я заговорила с одним
из стражников, которые вели нас в какое-то проклятое Аллахом место.
Сказала ему, как несправедливо полжизни просидеть взаперти, а потом
сбежать туда, где тебя опять запрут. Смотрела на него, пока он не
посмотрел на меня, а потом еще секундочку посмотрела и отвела взгляд.
Заставила его поверить, что я без ума от него. Мужчины такие тщеславные,
такие наивные. Когда он пришел ко мне ночью, я позволила ему снять цепь
с дверей и увести меня в кусты. Он не заметил, что за нами крадется
Оулед с длинной заколкой для волос. - Альфлед вдруг рассмеялась. - Он
был чудесным мужчиной, это я могу про него сказать. Надеюсь, он умер
счастливым. Потом мы с Оулед стали пробираться от деревни к деревне,
все, что нам нужно, мы получали... за это самое. Ты рассказывала, что
тебе тоже доводилось так поступать.
Свандис кивнула.
- А что ты намерена делать сейчас?
- Говорят, что этот король - англичанин и он освобождает рабов. Здесь
даже есть люди, которые утверждают, что они сами бывшие рабы, это те,
кто говорит по-английски. Наверняка король освободит и меня тоже,
позволит мне вернуться домой.
- Твои родственники не будут тебе рады, - заметила Свандис. -
Обесчещенная женщина. Мужа у тебя нет, но ты и не имеешь права ходить с
непокрытыми волосами, как девушка.
- Я вдова, - строго сказала Альфлед. - Вдова имеет право снова выйти
замуж. И какой муж обвинит ее за то, что это самое она умеет делать
получше, чем девственницы? А мы с Оулед умеем гораздо больше, чем любая
девственница и чем все христианские жены, вместе взятые. Думаю, я смогу
найти себе мужа здесь, или в Лондоне, или в Винчестере. Что касается
Оулед, то она мечтает только вернуться в Кордову, потому что она хочет
для себя того же самого, что и я.
- Какого ты мнения о наших мужчинах? - спросила Свандис.
- Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, - дети рабов. В
те времена, когда меня угнали в плен, ни один тан не стал бы
разговаривать с такими людьми без плетки в руке. Не могу понять, зачем
их понадобилось освобождать. Среди них нет ни одного, кто выглядел бы
как рыцарь.
- Вон тот подойдет, - насмешливо сказала Свандис, указывая в окно на
проходящего мимо Стирра, который огромными лошадиными зубами грыз
неочищенный апельсин.
- Он по крайней мере выглядит, как настоящий воин. Но все такие
мужчины - из норманнов. Как и ты. Люди твоего народа схватили меня,
продали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.
- В Англии еще осталась куча танов и сыновей танов, - сказала
Свандис, - и, осмелюсь заметить, ты сумеешь достаточно легко заарканить
одного из них. Ты сама свое приданое, и после ночи с такой опытной
женщиной, как ты, у мужчины наверняка можно просить, чего только душа
пожелает.
Черкешенка Оулед, которая, сидя в сторонке, прислушивалась к
разговору на непонятном ей языке, безошибочно определила, что две
женщины начинают говорить друг другу колкости, и поднялась. Одним из
принятых в гареме секретных жестов она растопырила пальцы и посмотрела
на ногти. Это означало "не спорь". Спрячь свои коготки. Альфлед
проглотила приготовленный язвительный ответ и попыталась выглядеть
спокойной.
- Думаю, что ты сможешь оказаться полезной для Единого Короля, -
сказала Свандис. - Для Единого Короля, который обещал сделать меня своей
королевой.
"И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего они все
хотят", - подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь с
вежливым интересом.
- Ему нужны сведения о том, как обстоят дела в Кордове после смерти
халифа. Ему также может понадобиться там свой агент, который говорит
по-арабски лучше, чем мы. В одном ты можешь быть уверена: платит он
щедро, настоящее золотое дно для тех, кто ему служит. И ты права, в его
сердце есть особый уголок для бывших рабов, вроде тебя.
"Посмотрим, дорогая, не найдется ли у него для меня особый уголок еще
кое-где, - угрюмо подумала Альфлед. - Медные волосы, голубые глаза,
фигура, как у работника из мавров. В гареме тебя бы позвали один раз, из
любопытства, и на этом все".
- Я всецело завишу от вашей милостив - сказала она, благоразумно
опустив глаза. - Чем особенно интересуется король?
- В данный момент, - ответила Свандис, - он интересуется
изготовлением священных книг и тем, откуда они взялись.
"Хлысты, поэзия, мальчики, пахучие притирания, теперь вот священные
книги, - подумала Альфлед. - Иегова, или Аллах, или Иисус, пошли мне
однажды мужчину без этих извращений".
***
В комнате, расположенной глубоко в покоях княжеского дворца, Шеф
увидел расставленные квадратом скамьи. На каждой скамье за длинным
столом сидело по шесть писцов. У каждого было перо в руке, и перед
каждым на столе стояла чернильница и лежал чистый лист странной
восточной бумаги. Царапающий звук перочинных ножей стих, и две дюжины
лиц выжидательно обернулись к королю варваров, который сумел прогнать
прочь от города христианского императора.
Соломон обратился к писцам.
- Этот король, - сказал он, - обнаружил некий документ. Документ,
заставляющий сильно усомниться в христианском вероучении, документ,
который докажет христианам - если они его прочитают, - что их Мессия,
как нам, впрочем, давно известно, ложный Мессия, лишь провозвестник
того, который грядет. Король хочет сделать много копий, чтобы эти
сведения распространились по всему христианскому миру. Для этого мы и
собрали всех вас. Он будет диктовать мне изложение того, что он
