на него неизгладимое впечатление.
-- Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы
предпочтем подойти поближе. Наверняка они ждут, что мы нападем ночью. Но у
меня есть идея получше. Видишь ли, мои рыбаки на разведывательных лодках,
все как один, твердят одно и то же. Эти северные корабли, говорят они, --
парусники. Никто не видел, чтобы они пытались идти на веслах, по-видимому
они слишком тяжелые и широкие. Но в этих водах в полдень ветер всегда
стихает, ведь вода и суша нагреты одинаково. Ветер не дует ни в ту, ни в
другую сторону. Тут-то я и собираюсь по ним ударить.
-- Они могут швырять свои камни, не сходя с места, -- возразил
Агилульф.
-- Но не через носовые и кормовые штевни. В любом случае я намерен
сначала отогнать или сжечь их вспомогательные суда, арабские галеры. А потом
разобраться с северянами. Ведь я смогу двигаться, а они нет. В самом худшем
случае мы просто уйдем на веслах. Если они окажутся слабее -- мы их
разгромим.
-- Значит, ты выйдешь со своим флотом, при необходимости успокоишь
северян и потом с моря ударишь со своими воинами и гребцами в тыл арабской
армии. А я буду теснить пехоту и конницу с фронта.
Георгиос молча кивнул. Оба понимали, что в их генеральном плане
возможны всяческие изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как
поступит в том или ином случае. Они до сих пор не проиграли ни одной битвы и
стычки, пройдя через все северо-западное Средиземноморье от берега до
берега.
Агилульф встал:
-- Годится. Мои солдаты для твоих галер уже оповещены. Они будут ждать
на берегу за час до рассвета, со всеми припасами. Просто вышли лодки, чтобы
подобрать их.
Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.
-- Хотел бы я, чтобы здесь был император, -- неожиданно сказал
Агилульф.
-- Мой император, я имею в виду.
Георгиос выкатил глаза с преувеличенным сомнением:
-- Он твой император, а не мой. Но даже мой император и даже тот идиот,
что был перед ним, не стали бы на этом этапе войны гоняться за какой-то там
реликвией.
-- Последнее время она ему помогала, -- сказал Агилульф, стараясь,
чтобы в голосе его прозвучало как можно больше преданности.
ГЛАВА 9
-- Расскажи мне еще раз об этом проклятом... -- Бруно, император
Священной Римской империи, защитник веры, гроза еретиков, вероотступников и
язычников, оборвал себя. У него выдался трудный день. Еще один трудный день.
Здесь, в этой пересеченной ущельями стране, где Франция соединяется с
Испанией и одновременно отделяется от нее высокими Пиренеями, в каждой
деревне был замок на скале, и большинство из них называлось не иначе как
Puigpunyent, "остроконечный пик". Вот почему здесь окопалось так мною
мусульманских бандитов. Но с этим покончено. Император очистил от них эту
землю. И теперь, когда он вправе был ждать благодарности и помощи от
христиан, избавленных им от врагов, его встречали упрямым сопротивлением,
запирали ворота, отгоняли в горы стада, люди прятались в своих неприступных
жилищах. Правда, не все. Если верить баронам, которые подчинились ему и
перешли на его сторону, сопротивление оказывали только те, кто был еретиком
из какой-то секты, давно обосновавшейся в пограничье, с ней вели
непримиримую партизанскую войну многие поколения католиков.
Проблема заключается в том, что, по всеобщему мнению, тайну Святого
Грааля хранят именно эти еретики. Если Грааль существует -- а Бруно страстно
верит, что он существует, точно так же, как Святое Копье, на котором
держится его власть, ранее существовало, затерянное среди язычников, -- он
спрятан еретиками на одном из этих скальных пиков.
И поэтому император решил покорить их, сжечь, разгромить, запугать,
подкупить или выманить из их горных берлог. Иногда это получалось, иногда
нет. Сегодня был плохой день. Яростное сопротивление, ворота, недоступные
для камней тяжелой катапульты, -- и двадцать славных братьев из Ордена Копья
полегли вместе со многими воинами, набранными с помощью баронов Южной
Франции.
Но даже это не оправдывает едва не совершенный им смертный грех --
богохульный отзыв о священной реликвии. Бруно помолчал, пристально
огляделся. Он сам назначит себе наказание. В былое время он набирал
пригоршню деревянных щепок, поджигал и держал на открытой ладони. Однако
волдыри мешали во время битвы. Он не имел права из-за собственных грешков
мешать себе выполнять дело веры. И опять же, согрешила-то не рука. Нет.
Вынув кинжал, Бруно поднес его к свече, выждал, пока острие не
раскалилось докрасна. Затем он решительно высунул свой едва не согрешивший
язык, прижал к нему обжигающий металл. Долгие секунды держал его. В
покрывавшей щеки корке пыли медленно пробили дорожку слезы, но больше ничто
в чеканном лице императора не изменилось. В ноздри ударил смрад горелой
плоти, ставший привычным в эти дни боев и сражений.
Бруно отнял кинжал, критически осмотрел кончик -- не испорчена ли
закалка металла. Кажется, нет. Он обернулся и встретил неодобрительный
взгляд своего наперсника и духовного наставника, дьякона Эркенберта.
Эркенберту не нравились эти упражнения в смирении, он считал, что они ведут
к гордыне.
-- И если твой глаз соблазняет тебя, вырви его, -- сказал Бруно в ответ
на невысказанный укор.
-- Лучше следовать наставлениям вашего исповедника, -- ответил
Эркенберт, -- неустанно уповая, что он способен дать их.
Дьякон завидовал исповеднику императора Феликсу, поскольку Феликс,
будучи рукоположен в сан, мог выслушивать исповеди и давать отпущение
грехов, чего Эркенберт, до сих пор простой дьякон, делать не мог.
Бруно нетерпеливым жестом отмахнулся от начинающегося спора.
-- А теперь, -- повторил он, -- расскажи мне еще раз об этом
благословенном Святом Граале Господа нашего. Увы, моя вера снова нуждается в
укреплении.
Эркенберт, сохраняя укоризненный вид, начал рассказ. В каком-то смысле
его, Эркенберта, преследовал успех. Он был вместе с императором, когда тот,
простой риттер из Ордена Копья, отправился в северную глушь, чтобы вернуться
со Святым Копьем и снова объединить распадающуюся империю Шарлеманя, Карла
Великого. И поскольку все это время он был с Бруно, проводил изыскания,
которые в конце концов позволили им опознать Копье, подбадривал павшего
духом императора, когда тот уже отчаялся когда-нибудь завершить свои поиски,
сейчас он считался знатоком реликвий и докой в деле их розыска. Но о Копье
рассказал и удостоверил его существование сам святой Римберт, архиепископ
Гамбургский и Бременский. История, которая сейчас завладела воображением
императора, имела совсем другое происхождение.
Тем не менее Эркенберт изучил те немногочисленные документы, которые
смогли для него разыскать: теперь он знал об этой истории все. Может быть, к
лучшему, что рассказывать ее будет человек, ничуть ею не увлеченный.
-- Как вы знаете, -- начал он, -- рассказы четверых евангелистов о
распятии Господа нашего несколько различаются. Разумеется, это лишь
подтверждает их достоверность, ведь мы нередко убеждаемся, что четыре
человека, которым довелось увидеть одно и то же событие, тем не менее
рассказывают о нем поразному. Однако когда все четыре Евангелия совпадают --
а они совпадают в рассказе про центуриона, который проткнул копьем грудь
Иисуса и с благоговением говорил о Нем как о Сыне Божьем, -- мы можем быть
уверены, что речь идет о чем-то великом и священном, поскольку все четверо
были вдохновлены Святым Духом увидеть и записать одно и тоже.
Бруно кивнул, на его мрачном и суровом лице появилось удовлетворенное
выражение, словно у ребенка, который услышал начало хорошо знакомой вечерней
сказки.
-- Однако великая мудрость, или великое знание, может скрываться и в
том, что удостоверено только одним свидетелем. Так вот. Евангелие от Иоанна
рассказывает нам о многих таких вещах, о которых другие умалчивают. И одно
обстоятельство из его рассказа звучит странно, но не совсем невероятно. Я
читал в некоторых книгах, что у римлян, жестоких и не знающих милосердия
безбожников, был обычай оставлять тело распятого на съедение птицам.
Бруно, чьи виселицы с непогребенными телами раскачивались по всей
Европе, снова кивнул, выражая не то удовлетворение, не то монаршье одобрение
такой политики.
-- Но, по иудейскому закону, мертвецов нельзя было оставлять на виду в
эти священные дни праздника Пасхи. Поэтому и послали воинов убить Иисуса и
распятых вместе с ним разбойников -- не из жалости, а чтобы их можно было
снять до захода солнца в пятницу, когда начинается иудейский шабат, суббота.
Что тогда произошло? Об этом упоминает лишь Иоанн, однако его история
вполне правдоподобна и необязательно должна была быть известна остальным.
Иоанн говорит, что один богатый еврей выпросил у Пилата разрешение
снять тело, завернул тело в плащаницу и положил в каменный склеп -- таков
обычай в гористых странах, там не хоронят в земле, как мы. Иоанн называет
этого еврея Иосифом из Аримафеи . А дальше речь идет о Воскресении, и все
евангелисты рассказывают о нем по-разному.
Об этом Иосифе рассказывают много других историй. У моего народа -- не
моего народа из Нортумбрии, а у народа с дальнего запада моей родины -- есть
предание о том, что этот Иосиф после смерти Иисуса покинул берег Святой
Земли и в конце концов попал в Англию, тогда еще не Англию, а Британию. И
там, мол, он построил церковь в Гластонбери и совершил много чудес. А еще
говорят, что он привез с собой Святой Грааль, и тот до сих пор там и лежит.
-- Но мы ведь в это не верим? -- осведомился Бруно, хотя слышал ответ
не меньше десятка раз.
-- Нет. То, что богатый еврей покинул Святую Землю, потому что стал
врагом своего народа, вполне возможно. Но Британия во время смерти Господа
нашего еще не входила в состав Империи. Это была глушь, где жили только
дикие кельты. Кому бы пришло в голову туда отправиться?
-- Тогда почему мы думаем, что Святой Грааль существует?
Эркенберт ухитрился удержаться от неодобрительного хмыканья. Он-то как
раз не думал, что Святой Грааль существует; просто он по опыту знал, что
коль скоро позволит себе проговориться об этом, его набожный, но властный
хозяин замучает дьякона спорами, пока тот не признает, что скорее всего не
прав.
-- В основном потому, что в это верят слишком многие. Тем не менее, --
поспешил продолжить Эркенберт, пока повелитель не потребовал более
вразумительного ответа, -- при ближайшем рассмотрении рассказы о смерти
Господа нашего не могут не вызвать несколько законных вопросов. Я уже
говорил, что только Евангелие святого Иоанна Богослова рассказывает об
Иосифе из Аримафеи. И только в этом Евангелии упоминается еврей Никодим,
причем упоминается трижды, в конце, когда Иосиф и Никодим подготовили тело
для погребения. Среди фарисеев и книжников, когда Никодим потребовал для
Иисуса справедливого суда. И когда Никодим приходил к Иисусу ночью, чтобы
задать ему свои вопросы. Однако есть и еще одно Евангелие, которое я читал.
-- Кроме четырех, вошедших в Библию? -- подсказал Бруно.
-- Да. Это Евангелие от Никодима. Отцы Церкви в своей мудрости решили
не включать его в текст, который считается каноническим. И все же ясно, что
книга эта очень древняя. А повествует она о том, что произошло после смерти
Христа. И до Его воскресения.
--Когда Он спускался в ад, -- восторженно выдохнул Бруно.
-- Именно из-за этого Евангелия у нас в Символе Веры появились слова
