забывай, если христианская империя научится его делать, в следующий раз мы
можем встретиться с ним в Канале. Теперь мы не будем в безопасности даже
дома.
-- Нам больше некуда идти, -- упрямо твердил Бранд. -- Безопасно только
двигаться, а не стоять на месте. Безопасных гаваней не осталось. Здесь, во
Внутреннем море.
Все молчали, а корабль покачивался на тихой волне. Солнце палило, а
команда растянулась на палубе, предаваясь таким малопривычным удовольствиям,
как тепло и безделье. Корабельные кладовые были набиты съестными припасами и
бочками с пресной водой. Беспокоиться не о чем, по крайней мере в ближайшее
время. Тяжким грузом давила только необходимость принять решение. И
англичане и викинги находились одинаково далеко от родины, их отделяли от
нее полчища врагов; врагов и ненадежных союзников.
Молчание нарушил Сулейман. При этом он стал разматывать свой тюрбан,
чего никогда не делал раньше.
-- Вполне возможно, что я найду для вас безопасную гавань, -- сказал
он. -- Как вы знаете, многие люди моего народа, евреи, живут под властью
кордовского халифа. Но я вам не рассказывал, что есть еще другие -- их тоже
много, -- на которых эта власть, скажем так, не совсем распространяется.
-- На другом краю Внутреннего моря? -- поинтересовался Шеф. -- В
стране, где был распят Христос, как бы ее ни называли?
Сулейман наконец размотал тюрбан и встряхнул длинными волосами. На
голове у него оказалась маленькая круглая шапочка, по-видимому приколотая
шпильками. Уголком глаза Шеф заметил, что юный Мухатьях привстал, но Квикка
и Озмод не слишком нежно усадили его обратно. Происходило что-то, чего Шеф
не понимал.
-- Нет, -- ответил Сулейман. -- На этом краю. На севере, между
королевством франков и Кордовским халифатом. Там, в горах, уже долгие годы
живет мой народ вместе с людьми других религий. Они платят халифу налоги, но
не всегда подчиняются ему. Думаю, вам там будут рады.
-- Если это на севере, -- сказал Бранд, -- нам надо будет опасаться
христиан, а не халифа.
Сулейман помотал головой:
-- Горные тропы почти непроходимы, и у нас есть много крепостей. В
любом случае, как сказала вчера вечером принцесса, у моего народа большой
опыт жизни... в коридоре. Войска императора прошли там с нашего разрешения и
не заходили в город. Императору пришлось бы много воевать, чтобы покорить
наше княжество. Мы называем его Септимания, хотя живущие среди нас франки
зовут его Руссильон. Отправимся в Септиманию. Там вы сможете познакомиться с
новым вероучением.
-- Почему ты предлагаешь нам это? -- спросил Шеф.
Сулейман оглянулся на Свандис, стоявшую у борта вне пределов
слышимости.
-- Многие годы я был слугой Книги -- Торы, и Талмуда, и даже Корана. А
теперь вы -- некоторые из вас -- открыли для меня кое-что новое. Теперь я
тоже разделяю вашу жажду знаний. Знаний не из книг.
Шеф перевел взгляд на все еще боровшегося Мухатьяха.
-- Отпусти его, Квикка. -- Шеф продолжал на самом простом арабском: --
Мухатьях, что хочешь сказать, говори. Говори осторожно.
Освобожденный юноша мгновенно вскочил на ноги. Рукой он хватался за
висевший на поясе кинжал, но Квикка и Озмод были начеку, готовые при
необходимости снова сбить его с ног. Шеф заметил, что и Торвин вытащил
молот, который всегда носил на поясе. Но Мухатьях выглядел слишком
разъяренным, чтобы обращать внимание на угрозы. С дрожью в голосе он
указывал на Сулеймана и ругался:
-- Еврейский пес! Ты столько лет жрал хлеб халифа, и твой народ жил под
его защитой. Теперь вы стараетесь сбежать, покинуть Шатт аль-Ислам, путь
покорных воле Аллаха. Вы готовы якшаться с любым, словно портовая шлюха с
провалившимся носом. Но берегитесь! Если вы собираетесь впустить христиан в
Андалузию, они вам припомнят, что вы распяли их бога, -- да падет проклятье
Аллаха на тех, кто поклоняется рожденному в постели! А если ты собираешься
связаться с этими, -- Мухатьях обвел рукой вокруг, -- помни, что они
варвары, которые шляются по миру, будто засранные бараны, нынче здесь, а
завтра там.
К Шефу и Скальдфинну обратились лица ожидавших перевода.
-- Он назвал Сулеймана предателем, -- пояснил Шеф. -- О нас он тоже не
слишком высокого мнения.
-- Почему бы его просто не выбросить за борт? -- поинтересовался Бранд.
Шеф надолго задумался, прежде чем ответить. Мухатьях, который не понял
последней реплики, тем не менее о чем-то догадался по застывшему лицу Шефа и
энергичному жесту Бранда. Он побледнел, заговорил было, остановился и
попытался выглядеть хладнокровным.
Наконец заговорил Шеф:
-- Он совершенно бесполезен в том, что касается знаний. Но мне очень
нравится его хозяин Ибн-Фирнас. Мы оставим Мухатьяха. Может быть, однажды он
пригодится нам в роли посланца. И потом, он кое-что для нас сделал. -- Шеф
оглянулся, встретился взглядом со Скальдфинном: -- Он подтвердил, что
Сулейман говорит правду. Иначе мы бы в это не поверили.
Еврейский город в Испании! Как в такое поверить? Но это, кажется,
правда. Я считаю, что мы должны туда отправиться. Обосноваться там.
Постараться расстроить планы христиан. Вернее, не христиан, мы против них
ничего не имеем. Планы Церкви и поддерживающей ее Империи, планы императора
Бруно.
-- И попытаться раскрыть тайну греческого огня, -- добавил Торвин.
-- И дать Стеффи еще одну возможность полетать, -- согласился Шеф.
Слушатели согласно закивали головами, послышался одобрительный гул.
Темные глаза Сулеймана просияли от удовольствия.
С "вороньего гнезда" раздался крик впередсмотрящего:
-- Там, на севере! Парус. Треугольный. Похоже на рыбачью лодку, она
милях в четырех. Идет на запад, нас, наверно, еще не увидела.
Шеф подошел к форштевню, раздвинул свою подзорную трубу, попытался
различить на горизонте треугольный парус.
-- Как ты думаешь, Бранд, твой "Нарвал" сможет догнать ее, на веслах
против латинского паруса?
-- При таком штиле -- запросто.
-- Тогда отправляйся за ними, потопи лодку, убей всех, кто на борту.
Бранд замялся.
-- Я вовсе не против того, чтобы убивать, ты же знаешь, -- сказал он.
-- Но это могут быть просто бедняки, которые ловят рыбу.
-- Или шпионы греков. Или и то и другое одновременно. Мы не можем
полагаться на случайность. Иди и выполняй приказ. Если тебя тошнит, возьми
арбалеты.
Шеф повернулся и пошел к своему гамаку, считая обсуждение законченным.
Бранд глядел ему вслед, и на лице его читалась внутренняя борьба.
-- И этот человек всегда говорил мне не жадничать из-за добычи, всегда
заботился о рабах.
-- Он по-прежнему заботится о рабах, -- отметил Торвин.
-- Но он готов убить невинных людей ни за что, просто потому, что они
могут быть опасны. Даже не для удовольствия, как это делал Ивар, и не для
того, чтобы заставить их говорить, как старик Рагнар Волосатые Штаны.
-- Может быть, Локи вырвался на свободу, -- сказал Торвин. -- Лучше
сделать, как он говорит. -- И жрец суеверно ухватился за свой нагрудный
амулет в виде молота.
x x x
В тот же самый день, в тот же самый момент и не так уж далеко от флота
северян, Бруно, император франков, германцев, итальянцев и бургундцев,
медленно и неохотно поднял свой щит, но не для того, чтобы защититься от
летящих в него весь день стрел, обломанные острия которых уже усыпали
кожаную поверхность щита. Нет, он защищаются от жара, исходящего от яростно
пылавшей перед ним башни. Он не хотел терять из виду эту башню, надеясь,
хотя и тщетно, что оттуда раздастся последний крик и каким-нибудь образом
удача еще повернется к нему в этот день. Однако даже для императорааскета
жар был слишком силен.
Этот день не задался с самого начала, еще один плохой день. Бруно был
уверен, что на этот раз крепость падет, и она пала. Но все же он надеялся,
он ждал, что после многодневных испытаний ее защитники образумятся, примут
его предложение, позволят императору проявить милосердие, на которое они
вряд ли смели рассчитывать. Его способ осады горных крепостей снова и снова
оправдывал себя на мусульманском побережье, и его воины понимали это.
Первым делом надо было подтащить гигантский требукет, противовесную
катапульту Эркенберта, достаточно близко, чтобы один из огромных валунов мог
попасть в ворота крепости. Снести ворота, ворваться в крепость. Но у этой
машины были свои недостатки. В отличие от легких онагров, дротикометов и
ручного оружия, противовесная катапульта требовала установки на плоскости.
На плоскости и вблизи цели, не дальше чем за две сотни двойных шагов.
Здесь, в Пигпуньенте, вблизи ворот не было горизонтальных площадок,
одни крутые склоны. Братья Ордена Святого Копья мрачно загнали защитников в
стены крепости, мрачно вырубили в растрескавшейся скале площадку для
установки требукета. Защитники дождались, пока все будет сделано, потом
стали скатывать по склону камень за камнем, и каждый камень перебрасывали
через стену добрых два десятка человек. Братья мрачно вбили в скалу шесты,
настелили на них бревна, сделали укрытие для драгоценной машины. Сотни
грузчиков собрались для подъема требукета и камней противовеса. Еще труднее
было доставить метательные валуны, которые наконец притащила на деревянных
санях цепочка потных, задыхающихся людей.
И они сделали это: установили машину, метнули первый валун, который
пролетел над самыми воротами, так что дьякон Эркенберт смог приступить к
своим загадочным вычислениям и сказать. сколько веса нужно снять, чтобы
следующий валун попал точно в деревянные ворота. А затем, когда дело было
сделано и угроза стала ясна, Бруно послал вести переговоры одного из лучших
своих людей, брата Гартнита из Бремена. Всем гарантируется жизнь и свобода.
Отдать нужно будет только то, что находится внутри крепости. Бруно был
уверен, почти уверен, что защитники примут это предложение, они ведь должны
понимать, что как только будет проделана брешь, по всем законам, Божьим и
человеческим, не может быть пощады никому, ни мужчине, ни женщине, ни
ребенку, из-за которых штурмующие крепость подверглись таким мучениям и
опасностям. Все братья, даже из Ордена Копья, искоса смотрели на императора,
когда тот послал Гартнита на переговоры, они понимали, что это означает
потерю их традиционных привилегий, за право на которые все проливали пот, а
слишком многие -- и кровь тоже: убивать и грабить, мстить и насиловать.
Братья давали обет целомудрия, никогда не женились, словно монахи.
Однако обет не распространялся на то, что происходило во время штурма. В
конце концов, все их партнерши не доживут до следующего дня. Братья
нуждались в отдушине, которую предоставлял им обычай.
Однако они позволили Гартниту выйти вперед, зная, что у их повелителя
есть свои планы. Они услышали предложение, выкрикнутое Гартнитом на
вульгарной латыни, которую большинство из них понимали. Кое-кто из них даже
точнее, чем Бруно, угадал настроение осажденных и приготовился к шквалу
стрел, который являлся традиционным ответом на предложение сдаться.
Гартнит, укрывшись за своим несоразмерно огромным щитом, мантелетом,
тоже был наполовину к этому готов.
Но никто не ждал колоссальной мраморной колонны, перелетевшей через
стену и обрушившейся подобно палице гиганта. Один ее конец разнес мантелет и
размозжил Гартнита почти пополам, и колонна в туче пыли покатилась вниз по
склону. Все явственно слышали, как жалобно стонет храбрый Гартнит с
проткнутым сломанными тазовыми костями мочевым пузырем, пока сам император
