но и люди Закона.
-- А откуда вы все знаете Закон?
-- Сейчас увидите.
От крепостных бастионов гости и хозяева прошли в центр многолюдного
городка площадью акров сорок, где меж оштукатуренных каменных домов два
человека с трудом могли разминуться в узеньких проходах, поднимающихся и
спускающихся уступами, которые иногда шли так часто, что превращались в
ступеньки лестницы.
-- Посмотрите сюда, -- сказал Соломон, указывая внутрь крошечного
дворика. Там в тени сидел одетый в черное человек, который торжественно и
монотонно жужжал что-то дюжине детей различных возрастов, расположившихся
прямо на земле.
-- Это один из geonim князя. Князь содержит их двенадцать,
преподавателей, которые обучают детей бесплатно, из любви к знанию. Видите,
он не прервал занятий, хотя заметил, что пришел его повелитель, князь.
Учение важней, чем властители.
-- Чему он учит их?
Соломон прислушался к непрекращающемуся жужжанию и кивнул.
-- Он перечисляет им положения halakhah. Это часть Мишнах. А Мишнах --
Закон нашего народа, изначально основанный на нашей священной книге, которую
христиане называют Ветхий Завет. Но в Мишнах входит и все, что было сказано
об этой книге с тех пор, как мы впервые заключили свой Завет с Господом
нашим. В halakhah мы изучаем конкретные решения, которые нужно принять в том
или ином частном случае.
-- Какие, например?
-- В данный момент gaon объясняет, что, когда речь идет о жизни и
смерти, в первую очередь спасают мужчину, но, несмотря на это, прикрывать
наготу нужно сначала у женщины.
Шеф кивнул, в задумчивости двинулся вслед за князем в его скромный и
неафишируемый обход. Внимание короля привлекло еще одно обстоятельство.
У людей в толпе были книги. Их носили с собой, а какой-то сидящий
мужчина близоруко уткнулся носом в страницы. Шефу вспомнилось, что на одном
из базаров он вроде бы видел книги, разложенные на лотке словно для продажи.
Шеф никогда не слышал, чтобы книги продавались. Викинги похищали их и,
если удавалось, получали выкуп от их владельцев. В монастырях святого
Бенедикта изготавливали книги для себя и всех священников. Книг никто не
продавал. Они были слишком ценными. Тор-вин умер бы на месте, но не продал
свое собрание священных песней, с таким трудом записанных рунами. Сколько же
книг у этих людей? И откуда они берутся?
Хозяева и гость остановились у здания, которое Шеф счел церковью на
иудейский лад. Там молились мужчины и женщины, припадая к земле как
магометане, но где-то в полутемной глубине Шеф разглядел теплящуюся свечу, в
ее свете человек читал из книги, по-видимому для двух раздельных групп
мужчин и женщин. Дальше располагалась площадка, на которой спорили двое
мужчин. Каждый из них бесстрастно выслушивал, как другой произносит речь
слов на пятьсот, затем начинал говорить сам. Судя по звучанию голоса, он
сначала приводил какую-то цитату, а затем разъяснял ее смысл и опровергают
доводы противника. Их окружала внимательная толпа слушателей, молчаливая, но
позволяющая себе возгласы одобрения или несогласия.
-- Один говорит: "Не отдавай деньги в рост", -- пояснил Соломон. ~ А
другой отвечает, мол, иноземцу можешь отдавать и в рост. Теперь они спорят,
кого считать иноземцем.
Шеф кивнул и задумался. Он знал о власти, опирающейся на оружие,
подобно его собственной и власти тех норманнов, которых он сверг. Он знал о
власти, основанной на страхе и рабстве, как у черных монахов и христианских
королей.
Здесь, кажется, власть держалась на книгах и на законе, на законе,
который был изложен в форме книги и не зависел от произвола короля, ярла или
ольдермена. Однако книжные законы не выглядели намного мудрее
непосредственных решений, которые принимали английские суды. Было в этом
что-то, чего он не понимал.
-- Изучает ли ваш народ что-нибудь, кроме законов? -- спросил Шеф.
Соломон перевел, выслушал ответ князя, по-прежнему ведущего их куда-то.
-- Он говорит, изучается лишь кодекс и комментарии. -- Соломон
попытался найти эквиваленты этих понятий на англо-норвежском жаргоне Шефа и
в конце концов остановился на "книга законов", "книга судебных решений".
Шеф с невозмутимым лицом снова кивнул. Было ли это знание новым? Или
это просто многократно пережеванные старые знания, то, от чего он с
презрением отворачивался, когда был в своей стране и в своей столице?
-- Смотрите, -- сказал Соломон, указывая наконец на небольшое здание,
расположенное почти у самой набережной порта. Позади него, между стен узких
проулков, Шефу на мгновение открылась картинка гавани и воздушного змея,
планирующего в воздухе. Шеф раскрыл рот от негодования. Они запускали змей
без своего короля! И Шеф был почти уверен, что они все-таки послали в полет
Толмана: змей не раскачивался беспорядочно, он управлялся.
-- Смотрите, -- повторил Соломон более настойчиво. -- По крайней мере
здесь вы найдете новое знание.
Неохотно, поминутно оглядываясь назад, Шеф проследовал за своими
хозяевами внутрь здания. Там вокруг центральной площадки стояли столы.
Оттуда доносился неумолчный скрип: за столами сидели люди, их руки
двигались одновременно, как у марширующих солдат императора или у воинов
самого Шефа. Стоявший в центре человек держал в руках книгу и читал вслух.
Читал на каком-то непонятном языке и очень медленно, с паузой после
каждых нескольких слов.
Это переписчики, понял Шеф. Он слышал о таком занятии еще от христиан.
Один человек медленно читает, другие записывают его слова, и в
результате, в зависимости от того, сколько было переписчиков, получается
шесть, а то и десять книг вместо одной. Впечатляюще и, кстати, объясняет,
откуда людям Закона известны их законы. Однако вряд ли это можно считать
новым знанием.
Распоряжение князя, и чтение прекратилось, чтец и переписчики,
повернувшись к своему правителю, торжественно поклонились.
-- Новое знание не в самой идее переписывания, -- сказал Соломон, --и
не в книге, Господи мне прости, которая переписывается. Все дело в том, на
чем они пишут.
При этих словах чтец протянул свою книгу, свой эталонный экземпляр
Шефу.
Тот неловко взял ее, на мгновение засомневавшись, с какой же стороны
она открывается. Его руки привыкли к молотам и клещам, к канатам и
деревяшкам, а не к таким тонким листам кожи.
Кожи? Если это кожа, он не знал, с какого зверя она снята. Он поднес
книгу к носу, принюхался. Пощупал страницу пальцами, скрутил ее, как лист
пергамента. Не пергамент. И даже не та, другая вещь, папирус, который делают
из какого-то особого тростника. Тонкий листок порвался, чтец выскочил вперед
со злобным взглядом и воплем. Шеф выждал минуту, бережно держа книгу, потом
вернул ее, глянув в сердитые глаза без всякого выражения и без намека на
извинения. Только глупец считает, что всем известно то, что известно ему.
-- Я не понимаю, -- обратился он к Соломону. -- Это не телячья кожа,
которой пользуемся мы. Здесь нет наружной и внутренней стороны. Не может ли
это быть кора?
-- Нет, и не кора. Но это сделано из дерева. На латыни это называется
рарупит, по названию какого-то египетского растения. Но мы делаем наш
рарупит не из этого растения, а из древесины, измельченной и обработанной.
Мы еще добавляем к ней кое-что, разновидность глины, чтобы чернила не
расплывались. Это знание пришло к нам издалека, с другого конца империи
арабов. Там, в Самарканде, арабы сражались с воинами другой империи, лежащей
за горами и пустынями. Арабы победили и привели с собой много пленных из
страны Хин. Говорят, они-то и открыли арабам секрет рарупит, бумаги. Но
арабы не оценили бумагу, они учат своих детей только запоминать наизусть
отрывки из Корана. А мы стали делать много разных книг. Это новое знание.
Новое знание, как делать книги, подумал Шеф. А не новое знание --
Соломон просил Господа простить его за такие слова, -- не новое знание в
самих книгах.
Однако это кое-что объясняет. Это объясняет, почему здесь так много
книг и так много читателей. На книгу из пергамента могут пойти шкуры
двадцати телят, а то и больше, ведь используется не вся шкура. На тысячу
человек не найдется и одного, который может запросто разжиться шкурами
двадцати телят.
-- Сколько стоит такая книга? -- спросил он. Соломон передал вопрос
Бенджамину, стоявшему в окружении своих телохранителей и мудрецов.
-- Он говорит, что мудрость дороже рубинов.
-- Я не спрашиваю о цене мудрости. Я спрашиваю о цене бумаги.
Когда Соломон снова перевел вопрос, насмешливое выражение на лице
сердитого чтеца, все еще разглаживающего порванную страницу, сменилось
нескрываемым презрением.
x x x
-- Я не слишком-то на них рассчитываю, -- заявил Шеф тем же вечером
своим советникам, глядя, как солнце садится меж горных пиков. Он знал, что
примерно то же самое говорят сейчас про него самого мудрецы и ученые,
которые преобладали среди придворных князя Бенджамина ха-Наси. -- Они знают
многое. Правда, все их знания относятся к правилам, которые установил их Бог
или они сами. Однако то, что им нужно, они собирают отовсюду. Они знают о
таких вещах, о которых мы не знаем, например как делать бумагу. Но что
касается греческого огня... -- он покачал головой. -- Соломон сказал, что
нам есть смысл поспрашивать у арабских и христианских торговцев из квартала
гостей. Расскажите-ка мне о полетах. Вам следовало подождать меня.
-- Ребята сказали, что через день мы можем опять оказаться в море, а
ветер как раз был достаточно сильный, но не опасный. Так что они усадили
Толмана в седло и пустили его по ветру. Но они сделали две вещи, которых не
сделал ИбнФирнас... -- Торвин честно изложил подробности дневного запуска,
когда мальчонка, хоть и на привязи, но пытался управлять огромной коробкой
змея, летая на конце самой длинной веревки, которую им удалось сплести,
футов в пятьсот. На другом конце корабля сам Толман хвастался собственной
удалью перед моряками и другими юнгами, его дискант иногда перекрывал
басовитое гудение Торвина. Когда спустилась ночь, голоса затихли, люди
разошлись по своим гамакам или растянулись прямо на теплой, нагретой солнцем
палубе.
x x x
Обычно в своих снах Шеф понимал, что спит, и ощущал присутствие своего
наставника. Но не в этот раз. Он даже не понимал, кто он.
Он лежал на камне, он чувствовал, как холод проникает в его кости. И
повсюду его пронзала боль -- в спине, в боках и ногах и где-то глубоко в
груди.
Он не обращал на нее внимания, словно испытывал ее кто-то другой.
Пугало его, пугало до холодной смертельной испарины на лице то, что он
не мог пошевелиться. Не мог двинуть ни рукой, ни пальцем. Он был обернут
слоями какой-то материи, она опутывала ноги, а руки прижимала к бокам. Не
саван ли это ? Не похоронен ли он заживо? Если так, он должен пробиваться
наверх, колотить головой о крышку гроба. Долгое время он лежал, не решаясь
сделать попытку. Ведь если он похоронен, он не сможет двигаться, не сможет
кричать. Кажется, он сходит с ума.
Он судорожно дернулся наверх, снова ощутил у сердца терзающую боль. Но
вверху ничего не было. Почему же тогда ничего не видно? На голове у него
повязка, прижимающая нижнюю челюсть. Он похоронен. Или, по меньшей мере,
подготовлен к похоронам.
Но он мог видеть! Все же где-то был свет, вернее, полоска темноты, не
такой темной, как везде. Шеф уставился на нее, стараясь ее расширить. К нему
