-- Угроза и погибель. Огонь и яд... И погубитель Бальдра вырвался на
свободу.
Жрецы замерли, они знали, чье имя не назвал Фарман, имя бога, о котором
напоминал костер, разжигаемый во время их священного круга.
-- Если погубитель Бальдра вырвался на свободу, -- медленно проговорил
один из жрецов, -- то что тут сможет сделать английский король Альфред?
Вместе со всеми ольдерменами?
-- Он может вернуть флот, -- ответил Фарман. -- Послать всех людей и
все корабли в место, откуда грозит опасность. И теперь это не устье Эльбы и
не Данневирке. Погубитель Бальдра гуляет на воле повсюду, но сначала он
объявится на юге, куда в день Рагнарока поскачут сыновья Мюспелла.
Он тяжело поднялся, как человек, невыразимо уставший после слишком
долгого пути.
-- Я ошибся, братья. Мне следовало сопровождать Единого Короля, когда
он отправился искать свое предназначение. Потому что его предназначение
заденет нас всех.
ГЛАВА 12
Из доселе мало кому известного Пигпуньента во всех направлениях скакали
всадники. Некоторые пришпоривали своих лошадей что есть мочи: они были
посланы на небольшое расстояние с приказом явиться в замок каждого барона, в
каждую стоящую в приграничных горах башню и потребовать, чтобы все способные
держаться в седле мужчины присоединились к своему императору.
Требования гонцов не выполнялись, поскольку в сложной политической
обстановке пограничья, где франкам противостояли испанцы, а христианам --
еретики, когда постоянно совершали набеги мавры, а иудеи выставляли кордоны
на дорогах и перевалах, никакие бароны, даже те из них, кого осведомители
Бруно определяли как преданных Святой Церкви, и помыслить не могли о том,
чтобы оставить собственные земли без защиты. Да Бруно все равно не стал бы
им доверять. Но они смогут образовать первое кольцо окружения, потом их
заменят более надежными людьми, а в данный момент Империи и ее императору
требуется прежде всего количество.
Другие гонцы передвигались с большей солидностью, они ехали маленькими
группами с вереницами запасных лошадей позади. Они направлялись дальше,
некоторые даже на сотни миль; всем им предстояли долгие дни пути до
безопасных внутренних частей Империи, где по предъявлении императорского
жетона им будут выдавать сменных лошадей. Дальше всех ехали те, кого послали
в крепости Ордена Копья, находившиеся в немецких землях далеко на севере или
на востоке, отделенных горами или могучим Рейном: во Фрейбурге и Вормсе,
Трире и Цюрихе, и даже в высокогорном альпийском Берне. Оттуда нужно взять
людей, в которых больше всего верил император Бруно, всех монахов-воинов
Ордена Копья, людей, необходимых, чтобы выиграть эту войну и довести поиски
до конца. В обителях Ордена не найдется места для колебаний и расчетов. Но
люди Ордена не появятся немедленно, и их гораздо меньше, чем хотелось бы
императору.
Были и всадники, ехавшие на промежуточные расстояния, в епископства во
всех марках Италии и Южной Франции: в Массилию и Верселли, в Лион и Турин, в
Каркасон и Дак. Приказ, который они везли, был простым: "Пришлите каждого
человека, какого сможете. Не обязательно рыцарей, не обязательно
тяжеловооруженных и благородного происхождения, хотя они тоже должны
явиться, чтобы командовать остальными. Пришлите каждого человека, у которого
есть пара глаз и охотничий лук. Пришлите охотников и браконьеров,
сокольничих и углежогов. В любой деревне пастор должен знать, кто умеет
найти дорогу в темноте, кто может преследовать оленя в горах и в maquis.
Обещайте отпущение всех грехов тем, кто сослужит сейчас службу Церкви,
Кресту и Империи. Больше всего, -- отмечал Бруно, -- мне нужны ваши
bacheliers, люди, которые на правильной латыни, на латыни прежней империи,
звались vaccalarii, то есть люди vaches, коров. Пастухи, которые на крепких
крестьянских лошаденках пробираются в болотах Камарге, вооруженные своим
профессиональным инструментом -- острыми десятифутовыми стрекалами, с
намотанными на шляпы полосками вяленого мяса, все время готовые к нападению
буйных и непокорных диких быков. Слишком ненадежные и легковооруженные для
сражений, но способные прочесать и очистить местность, как кухарка песком
очищает котел от ржавчины".
-- Я хочу, чтобы это место было запечатано плотнее, чем у монахини...
чем у монахинь спальня, -- сказал Бруно, забывая о своей обычной
почтительности ко всем сторонам религиозной жизни. -- Сейчас у нас не
хватает людей, но как только они начнут прибывать, принимайте и размещайте
их. А до тех пор, Тассо, -- добавил он для командира своей гвардии, -- ты
можешь объявить нашим парням, что спать никто не будет. В том числе и я.
Выведи их. и пусть следят за каждым камнем.
-- Зачем? -- спросил Тассо.
-- Ты видел, как эти еретики поубивали сами себя. А почему? Потому что
они не хотели, чтобы кто-то из них проговорился. Сказал нам, где лежит
нечто. Это нечто должно быть где-то здесь и ты можешь быть уверен, что
кто-то попытается его забрать. Так что мы запечатаем всю местность.
-- Так мы ничего не найдем, -- заявил Тассо, старый боевой товарищ,
которому позволялось вольно разговаривать с собратом по Ордену, даже если
собрат являлся его кайзером и повелителем. Бруно обеими руками ухватил его
за бороду.
-- Но так мы ничего и не потеряем! А зная, что это здесь, и запечатав
всю местность, мы должны будем только поискать.
-- Мы уже искали.
-- Но не под каждым камнем. А теперь мы заглянем под каждый камень в
этих горах и, если понадобится, вышвырнем его в море! Эркенберт! -- Бруно
позвал своего дьякона, который деловито инструктировал гонцов. -- Вели
епископам прислать еще и кирки. И людей, чтобы ими работать.
Отпущенный императором Тассо отправился осматривать местность и
проверять свои слишком редко расставленные посты. С каждым часом росли его
тревога и озабоченность. По происхождению баварец, взращенный на южных
виноградниках, Тассо считал ущелья и заросли кустарников, характерные для
крутых и скалистых Пиренейских гор, чересчур неприятной местностью.
-- Да здесь нужно не меньше тыщи человек, -- бормотал он про себя. --
Две тысячи. А где взять для них еду? И воду? Спокойно, Тассо. Befehl ist
Befehl.
Приказ есть приказ. Хельмбрехт, Зигнот, Хартмут, охраняйте эту тропу. И
помните, никому не спать, пока смена не придет. Kaiserbefehl, ясно?
Он таскался по жаре, выставляя тут и там охранение. Он и не подозревал,
что повсюду, в какой-нибудь четверти мили снаружи от замыкаемого кольца
дозорных, прячась среди редких колючих кустов и прижимаясь к земле как
ласка, кто-то неотступно следит за каждым его шагом.
x x x
Сын пастуха, явившийся, чтобы сообщить о своих наблюдениях, ожидал
увидеть нечто необычное и пугающее, но все равно чуть не подавился, когда
глаза его привыкли к тусклому свету. Напротив него за грубым столом
полукругом сидели люди. По крайней мере, они могли оказаться людьми.
Каждый одет в длинную серую сутану, и у каждого на голове капюшон,
натянутый так низко, что невозможно разглядеть лицо. Ведь если бы пастушок
их увидел, он мог бы их узнать. Ни один человек не знал, кто в
действительности принадлежит к peifecti, совершенным, хотя в деревнях
еретиков непрестанно циркулировали слухи и домыслы: он отказался в тот день
от баранины, наверно он вообще не ест мяса, они с женой спят вместе, но
разговаривают как брат и сестра, она уже три года не рожала, хотя прошлой
весной отняла ребенка от груди. Любая мелочь может оказаться свидетельством
посвящения в главную тайну. Однако в деревнях еретиков все старались жить
как perfecti, хотя, возможно, никогда ими не были: поэтому пост или
целомудрие могли свидетельствовать только об амбициях, а не о реальном
положении. Человеком в капюшоне мог оказаться кто угодно.
Пастушок неуклюже преклонил колена, снова встал. Из полукруга донесся
голос, но не из середины, а с краю. Видимо, нарочно выбрали человека, чей
голос пастушок не мог узнать. Как бы то ни было, говорил он только шепотом.
-- Что ты видел в Пигпуньенте?
Парнишка задумался.
-- Я подбирался близко к скале со всех сторон, кроме восточной, где
идет дорога. Ворота там разбиты, башни сожжены и большинство каменных
построек разрушены. Вокруг замка рыщут люди императора, их там тучи, как
блох на старой собаке.
-- А что снаружи?
-- Христиане поставили дозорных вокруг всей скалы, как можно ближе к
основанию, окружили со всех сторон кольцом. Это здоровенные люди в доспехах,
по жаре они ходят мало. Им привозят еду и воду. Я не смог понять, что они
говорят друг другу, но они не спят и вроде бы не жалуются. Большую часть
времени они поют свои языческие песни и гимны.
Совершенные не обратили внимания, что пастушок назвал христиан
язычниками: они и сами придерживались того же мнения. Голос спрашивающего
стал еще тише:
-- А ты не боялся, что они могут схватить тебя?
Паренек улыбнулся.
--Люди в доспехах? Поймают меняв горах или в maquis? Нет, сударь. Если
б они меня и увидели, им меня не поймать. Но они меня даже не видели.
-- Ну хорошо же, тогда скажи нам вот что. Сможешь ли ты -- ты и,
допустим, кто-нибудь из твоих приятелей, -- сможете ли вы пробраться через
это кольцо стражи и перелезть через стену внутрь крепости? Допустим, вместе
с кем-то из нас? С горцем, но уже не таким шустрым пареньком, как ты?
На лице пастушка отразились сомнения. Если он скажет "да", попросят ли
его действительно сделать это? Он не имел ни малейшего желания
присоединиться к тем трупам, которые, как он видел, выносили из крепости и
складывали на зеленой лужайке чуть ниже ворот. Но больше всего он хотел
заслужить одобрение людей, которых все уважали и почитали.
-- Их посты расставлены повсюду, и дозорные начинают стрелять, едва
только лисица шелохнется в кустах. Да, я могу пробраться сквозь их посты. И,
пожалуй, три-четыре моих приятеля. Человек постарше... Понимаете, шипы на
кустах растут высоко, может быть на фут или на два от земли. Я там не хожу,
я ползаю на животе, но так быстро, как другие ходят. Человек покрупнее,
который не может согнуться, который начнет говорить "ох, моя спина", -- в
это мгновение парень передразнивал своего деревенского священника, который,
как и все, был еретиком, но во избежание подозрений поддерживал связь с
Церковью и епископом, -- он не пройдет. Его схватят.
Отметив категоричность этого вывода, укрытые капюшонами почти незаметно
закивали.
-- А чтобы его схватили, мы допустить не можем, -- раздался тот же
шепот.
-- Спасибо тебе, парень, что ты сослужил нам добрую службу.
В твоей деревне об этом узнают. Прими наше благословение, и пусть как
растешь ты, так растет и наше расположение к тебе. Поговори с людьми,
которые ждут снаружи. Покажи им, где ты видел посты.
Когда пастушок ушел, некоторое время царило молчание.
-- Плохие новости, -- сказал потом один из людей в капюшонах. -- Он
знает, что там кое-что спрятано.
-- Он догадался, потому что Маркабру вел себя с таким гордым вызовом.
Если бы они сдались и вышли из крепости, император подумал бы, что это
просто очередная взятая крепость, и отправился бы дальше. Лучше было не
привлекать внимание. Сдаться, отречься от нашей веры, поклясться подчиняться
папе, как мы всегда делали. А потом, после их ухода, вернуться к тому, о чем
знаем только мы.
-- Маркабру сражался до последнего, потому что боялся, что кто-нибудь
проговорится. И потом, кто знает? А вдруг им пришлось сделать это? Возможно,
