посвящал в жрицы.
Бранд огляделся, словно удивляясь, что Свандис здесь нет.
-- Вроде бы да, -- пробормотал он. -- Как только гляну на нее, меня в
холод бросает. Дочь Ивара Бескостного! Я прекрасно знал, что она существует,
об этом шло много разговоров. Но я просто надеялся, что вся семейка, весь
корень истреблен.
-- Но ты должен за ней смотреть, -- настаивал Квикка. Он испытывал
сильные земляческие чувства к Ханду, ведь они родились и выросли в
какихнибудь двадцати милях друг от друга. Коль скоро Ханд и его хозяин Шеф
приняли эту женщину, никакие правила и традиции Пути не имели для Квикки
большого значения.
-- Она в полной безопасности, -- сказал Озмод. -- Я бы сказал, домой
сама прибежит.
Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам.
-- Я знаю, что в некоторых городах если женщина будет шляться, ей в
конце концов наденут мешок на голову и изнасилуют в каком-нибудь тупике. Но
не здесь! Как только тебя увидят, отрубят руки и еще кое-что. А люди кади
есть повсюду.
-- Вот проклятая баба, -- прорычал Бранд. -- Может, она как раз и ищет
шестерых пьяных матросов.
Скальдфинн взял кружку Бранда и отлил себе половину содержимого.
-- Эту женщину я и сам не люблю, -- сказал он, -- но тут ты ошибаешься.
Шесть пьяных матросов не составят и десятой части того, что она
пережила. И ей это совсем не понравилось. Но домой она наверняка прибежит,
-- примирительно добавил он. -- У нее нет выбора. Ни слова не говорит на их
языке. Ни на одном из их языков. -- Он повернулся и заговорил с хозяевами на
ублюдочной латыни с примесью арабских слов, которая, как он догадался, была
их родным диалектом.
x x x
В прохладном дворике неподалеку от душной комнатенки, где сидели
мужчины, Свандис расположилась на скамеечке, поглядывая на окруживших фонтан
женщин. Она не торопясь поднесла руку к чадре и сняла ее с лица, откинула
назад капюшон. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми
ледяными глазами. У некоторых из окружающих ее женщин перехватило дыхание.
Но не у всех.
-- Значит, ты говоришь по-английски, -- сказала одна из них. Она, как и
другие, тоже отбросила чадру. Свандис взглянула на говорившую и обнаружила,
что у той пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у
нее самой. Еще Свандис обнаружила, что эта женщина удивительно красива. С
ранней юности Свандис привыкла быть центром всеобщего внимания. Она была
вынуждена признаться себе, что в присутствии такой женщины ей бы это не
удалось.
-- Да, -- ответила она тоже по-английски. -- Но не очень хорошо. Я
датчанка.
Женщины переглянулись.
-- Многих из нас угнали в плен датчане, -- сказала первая. -- Продали
нас в гаремы богатых людей. Некоторым из нас здесь неплохо -- тем, кто умеет
использовать свое тело. Другим хуже. Нам нет резона любить датчан.
Пока она говорила, не затихал шумок одновременного перевода с
английского на арабский. Свандис поняла, что окружавшие ее женщины говорят
на разных языках и происходят из разных стран. Но при этом все юные и
красивые.
-- Знаю, -- сказала она. -- Я дочь Ивара Рагнарссона. -- На этот раз
выражение страха на лицах сменилось выражением ненависти. Руки потянулись
под глухие накидки. Первая девушка раздумчиво вытащила из своих пепельных
волос длинную стальную заколку. -- Я знаю, кем был мой отец. Я знаю, что он
вытворял. Мне тоже довелось это пережить, но еще хуже было моей матери.
-- Как такое могло случиться с тобой? С датской принцессой? С
принцессой похитителей женщин?
-- Я расскажу вам. Но позвольте мне поставить условие. -- Свандис
оглядела кружок из дюжины женщин, пытаясь определить их возраст и расу.
Половина из них северянки, отметила она, но есть с оливковой кожей, как у
жителей Кордовы, одна почти желтокожая, а откуда остальные -- она даже не
могла понять. -- Условие, что каждая из нас расскажет остальным, что у нее
было в жизни самое худшее. Тогда мы поймем, что мы все должны быть заодно.
Не англичанки, не датчанки, не арабки. Просто женщины.
Пока шел перевод, слушательницы искоса посматривали друг на друга.
-- И начну я сама. Я расскажу вам не о том дне, когда я утратила
невинность в обмен на краюху черствого хлеба. И не о том дне, когда я
похоронила всех своих близких сразу, в одной могиле. Нет, я расскажу вам о
том дне, когда умерла моя мать...
К тому времени, когда последняя женщина окончила свой рассказ, солнце
ушло с внутреннего дворика и тени удлинились. Девушка с пепельными волосами
не в первый раз утерла с лица слезы и властно махнула рукой в сторону
галереи у фонтана. Оттуда появились молчаливые евнухи, вынесли маленькие
столики с фруктовыми вазами, кувшинами холодной воды и шербета и снова
исчезли в тени, дабы и дальше стеречь собственность своих хозяев.
-- Ладно, -- произнесла она. -- Значит, мы все заодно. Даже если ты
датчанка и дочь маньяка. А теперь расскажи нам то, что мы хотим узнать. Что
привело тебя сюда? Кто такой этот одноглазый король? Ты его женщина? И
почему ты носишь такую странную одежду, как у жрецов, о которых все говорят?
Они приняли тебя в жрицы? Какого бога?
-- Сначала я должна сказать вам одну вещь, -- ответила Свандис, понизив
голос, хотя была уверена, что ни один из стражников не понимает ее языка. --
Бога нет. И Аллаха тоже нет.
Впервые оборвалась разноголосица перевода. Женщины смотрели друг на
друга, недоумевая, как выразить сказанное Свандис другими словами. Так
похоже на shahada: нет бога, кроме Бога.
И так непохоже. И если произнести shahada означает навсегда стать
мусульманином, то произнести противоположное -- да ведь это должно означать
по меньшей мере смерть.
-- Я объясню.
ГЛАВА 8
-- Что значит, ты не знаешь, где эта недогрызенная Нидхеггом женщина? Я
велел тебе не спускать с нее глаз!
Бранд, с которым никто не разговаривал таким тоном со дня, когда у него
стала расти борода, сжал огромные кулаки и начал было рычать в ответ. Рядом
с ним стоял Ханд, на добрых два фута ниже его ростом, встревоженный
одновременно двумя обстоятельствами: пропажей Свандис и назревающей ссорой
между провинившимся, но не признающим вины Брандом и выходящим из себя
разгневанным Шефом.
Вокруг них царила неразбериха. Северяне занимали целое здание, что-то
вроде казарм на берегу Гвадалквивира. В данный момент люди бегали тудасюда
через двор, воздух полнился криками ярости и недоумения. Амуницию складывали
прямо на песок внутреннего дворика, воины охраняли ее от своих же товарищей,
на случай, если те решат возместить собственные недостачи за счет ротозеев.
Норманнские шкиперы и английские капитаны арбалетчиков пересчитывали своих
людей и пытались выяснить, кого нет на месте.
-- Ты только посмотри на это стадо баранов, -- орал Шеф. -- Двенадцати
человек не хватает, Скарти говорит, что какой-то ублюдок продал половину
весел с его ладьи -- весел, Христос, то бишь Тор, его помилуй! -- а эти
арабы с полотенцами на голове визжат на меня, что пора выступать, что
христиане привели свой флот, и армию, и один Локи знает, что еще. Вот мы
вернемся в низовья к кораблям и обнаружим, что они сожжены, не успев ни разу
выстрелить, потому что вся охрана там дрыхнет без задних ног. А я должен все
бросить и искать какую-то бессмысленную бабу, потому что ты не можешь
оторваться от бутылки!
Рычание Бранда перешло в стон, он уперся руками в бока, стараясь
удержаться и не задушить своего короля, повелителя и боевого товарища;
крошка Ханд бросился между ними в смехотворной попытке разнять двух
здоровяков. И тут Шеф осознал, что ухмыляющиеся лица окружающих обратились
теперь в сторону, за его плечо. Он повернулся.
Через ворота дворика, все еще осененные утренней тенью, вошла Свандис.
Как всегда, чадра скромно прикрывала ее лицо. Завидев полсотни
враждебных лиц, Свандис откинула чадру. Взгляд ледяных глаз сочетался с
волевым подбородком. Бранд с глухим стоном инстинктивно схватился за живот.
-- Ну вот, она и вернулась, -- успокоительно заговорил Ханд.
-- Да, но где она была?
-- Шлялась, как кошка, -- проворчал Бранд. -- Ночь напролет. Наверно,
какой-нибудь араб взял ее в свой гарем, а потом сообразил, что с ней лучше
не связываться. И не стоит его винить.
Шеф в упор посмотрел на ее сердитое лицо, потом покосился на Ханда. В
его стране каждая женщина была собственностью какого-нибудь мужчины: мужа,
хозяина, отца, брата. Ее сексуальные похождения затрагивали прежде всего
честь этого мужчины. В данном же случае, насколько он понимал, если у
Свандис и был какой-то хозяин, так это человек, который взял ее в ученицы,
Ханд. Если он не чувствует себя оскорбленным или обесчещенным, тогда все в
порядке. "В любом случае, -- размышлял Шеф, -- у меня сильное ощущение, что
Свандис отнюдь не ищет удобного случая завести нового любовника, что бы там
ни говорил Бранд. При всей ее красоте, Свандис выглядит скорее сердитой, чем
игривой. Если учесть то, о чем ему рассказал и на что намекнул Ханд, это
вполне естественно".
Свандис приготовилась к выволочке, а то и побоям, обычному наказанию за
то, что она сделала. Вместо этого Шеф, бросив через плечо: "Ладно, значит,
ты цела", взял Бранда под руку и повел его к куче сложенных весел, которые
Хагбарт пытаются пересчитать еще раз, чтобы определить точную цифру.
Запасенная для самообороны злость вырвалась наружу.
-- Ты не хочешь знать, где я была? -- завопила Свандис. -- И что я
делала?
Шеф снова обернулся.
-- Нет. Поговори об этом с Хандом. Хотя вот что. На каком языке ты
общалась? Скальдфинн был уверен, что ты не сможешь найти переводчика, разве
что с латыни, которую ты не знаешь.
-- По-английски, -- прошипела Свандис. -- Ты хоть знаешь, сколько здесь
англичанок? В кордовских гаремах?
Шеф отпустил Бранда, вернулся и пристально посмотрел на нее. Свандис
заметила, что его лицо снова помрачнело. Заговорил он словно бы с самим
собой, хотя обращался к Ханду:
-- Мы с тобой немножко знаем, а? Я видел их на рынке в Гедебю, тогда
викинги продали венедских девушек арабам. Стражник сказал мне, что цена на
рабынь подскочила, с тех пор как они перестали поступать из Англии. Но
девушек продают уже не меньше пятидесяти лет. Где бы мы ни были, Ханд, мы их
встречали. На норвежских хуторах, в землянках Шетландских островов, здесь, в
Испании. В мире, кажется, нет места, где не встретишь рабов из Норфолка или
Линкольна. Или Йоркшира, -- добавил он, вспомнив своего берсерка Кутреда. --
Однажды мы потолкуем по душам с заядлым работорговцем, готов поспорить, что
в наших рядах прячется несколько бывших. Мы спросим его, как он угонял
людей, как продавал их на рынках.
Изможденных -- шведам для жертвоприношений, сильных -- на горные
хутора.
А красавиц -- сюда, и не за серебро, а за золото. -- Рука Шефа сама
потянулась было к оружию, но оружия он, как всегда, не носил, даже меча на
поясе. -- Ладно, Свандис, как-нибудь расскажешь мне об этом. Я не виню тебя
за то, что сделал твой отец, он свое получил. Сейчас, как видишь, нам пора
отправляться. Иди позавтракай, собери вещи. Ханд, проверь, нет ли у нас
больных.
Он решительно двинулся в сторону кучи весел, приказывая Скальдфинну
выяснить, нельзя ли будет выкупить у новых владельцев пропавшие. Свандис
растерянно глядела ему вслед. Бранд тоже ушел, бормоча что-то в бороду. Ханд
посмотрел на свою ученицу.
-- Ты рассказывала им о своих идеях? -- спокойно спросил он.
