в Петсрбурге свой идеал! Вывески с разрисованными
колбасами, ветчиною, устрицами и страсбургскими пирогами
так приветливо улыбались его солидному воображению, сто
личные обеды и вина разливали такое эмпирейское упоение на
его шестое гастрономическое чувство, что он предоставил
Ольге полную свободу выезжать в свет или, сидя в своей
комнате, мечтать об чем ей угодно. Он рассчитывал, что его
супруга едет с ним, а предметы его настоящего обожания,
увы, остаются в Петербурге. Сверх того он встретился здесь
с многими товарищами, приискивал для себя выгодное место и
за разными другими делами рыскал днем и ночью по городу.
Ольга не более прельщалась балами столицы, как и пирами
маленьких городов, в которые судьба ее бросала. Круг ее
gm`jnlqrb был очень ограничен, и беседы Анатолия составляли
все веселия бедной мечтательницы. Часто она проводила
длинные зимние вечера вдвоем, разговаривая или разбирая
сочинения поэта: Ольга с наслаждением слушала его
истолкования в местах, которые казались ей непонятными,
ревниво расспрашивала о предметах его нежных посланий и
элегий, об его давних занятиях, о образе жизни, и поэт,
плененный ее чистосердечием, заводил ее в лабиринт новых
понятий, которого все пути были так хорошо знакомы ему.
Поэту нравилась невинность Ольги, не эта девическая невин
ность, которая происходит от совершенного незнания света и
природы, - невинность женщины, невинность, которая имеет
начало в беспорочности души и помышлений, чуждых всего, что
может сделать малейший тайный укор долгу и вызвать краску
совести на лице. Они не сомневались в взаимной при
вязанности друг друга и с удовольствием говорили об ней, но
еще роковое слово не вылетело из уст Анатолия и слова
дружба , сочувствие душ искусно маскировали страсть,
которая уже обнимала все существование Ольги и быстро
приближала поэта к его цели.
В один вечер Ольга сидела одна в своей комнате; все было
тихо вокруг нее; только угли в камине трещали, то вспы
хивая, то замирая, и сильный ветер порою завывал в трубе;
на дворе бушевала вьюга, снег стучал в окно, экипажи разъ
езжали по улице, говор проходящих, крик кучеров, скрип
колес и полозьев доходили до ее слуха. Эта жизнь вне дома
еще более усиливала в ней чувство одиночества. Ольга была
печальна, более недели она не получала никаких известий об
Анатолии, прежде редко проходил день без того, чтобы он не
посетил ее или не утешил каким-нибудь знаком воспоминания;
теперь тысячи догадок волновали ее ум, и она но смела
остановиться ни па одной.
У дверей раздался звук колокольчика. Ольга вздрогнула и
вскочила с своего места. Отчего? двадцать раз в день раз
давался этот звон и не тревожил ее. Но чего не отгадает лю
бящее сердце женщины? Анатолий вошел в комнату; с радостным
криком бросилась к нему Ольга:
- Где были вы так долго? что с вами, Анатолий?
- Я был нездоров, - отвечал поэт, прижимая руку ее к
устам. - Ольга?.. вы заметили мое отсутствие?
Один взгляд был ему ответом, но этот взгляд высказал
поэту торжество его.
После всякой продолжительной грусти радость бывает
сильнее, лицо Ольги сияло веселием; она не отнимала руки
своей и не могла говорить; голос ее прерывался; она с
неизъяснимым чувством смотрела на своего поэта.
После первого смятения разговор их стал жив и весел, но
Анатолий возмутил его печальным заключением: он напомнил
Ольге близкую минуту их разлуки, и при этом страшном слове
сердце ее сильнее рвалось к поэту.
- Ольга, - сказал он наконец после минутного молчания, -
я должен сказать тебе... Не смотри на меня с удивлением;
это холодное вы , тип колючих приличий света, неприятно
вцепляется в наши речи; отбросим его. Я должен высказать,
что гнетет мое сердце. Сколько раз я повторял тебе, что до
этой поры я был чужд любви; что ни одна затянутая талия, ни
ndhm выученный взгляд здешних красавиц не приводили в
трепет моего сердца! Я тосковал, Ольга, я жаждал любви, но
она, легкокрылая чарунья, только манила меня и летела все
далее... Я встретился с тобою, моя Ольга, я полюбил тебя, я
люблю тебя... Не пугайся этих слов, милый Друг мой, наши
сердца давно поняли их, и что значит слово, название?..
Пустой звук! Любовь и дружба - не одно ли и то же
чувство?.. О, не отнимай у меня руки! Скажи, что и ты
любишь меня?..
- Довольно, ради бога, довольно!.. Не унижайте моего
чувства к вам названием любви; ему нет названия на нашем
языке... зачем, зачем вы сказали мне...
Но совесть ее громко твердила - он сказал правду!
- Не принимай святого названия любви в пошлом смысле,
которым осквернили ее в свете; пойми меня, мой Друг; любовь
моя чиста и безгрешна...
Но взор поэта жадно впивался в взволнованную грудь Ольги.
- Я не могу, я не должна любить вас. Я замужем!..
- И ты также привязываешься к этому слову? Бедная! у нее
выманили, сорвали с языка роковое да , и это да должно
задушить в ее сердце все чувства природы, должно приковать
ее терновыми цепями к человеку бездушному.
- Он муж мой! Анатолии, он любит меня, и я... я... уважаю
его!
- Ты обманываешь сама себя, Ольга; ты хочешь уверить себя
в уважении к человеку, которого не уважаешь; уважение, так
же как и любовь к нему, не вмещается в твоем сердце. А
он?.. Ты говоришь, что он любит тебя! Гольцберг любит!..
Поди, скажи ему - твоя жена в опасности: он медленно доест
свои пирог, запьет стаканом портера и тогда уже отправится
спасать любимую жену.
Ольга, выйди из заблуждения! - продолжал он умоляющим
голосом. - Ты любишъ меня, душа твоя давно принадлежит мне,
и в эту минуту она согласна со мною... забудь мир, как я
забыл его для тебя! Будь другом, гением моим!
В душе Ольги происходила страшная борьба; ее чувства
сильно говорили в пользу Анатолия; они принадлежали ему
нераздельно, но совесть, но религия сражались с ее любовью.
Она была бледна, уста ее дрожали, и глаза не смели по-
прежнему с ласкою и доверчивостью устремляться на поэта.
Анатолий, потеряв терпение, встал.
- Простите мне, - сказал он с принужденною холодностью,
но трепещущим и огорченным голосом, - простите мне; я был в
заблуждении; я полагал, что после многих лет тяжкого и
бесцветного существования я встретил, наконец, родную мне
душу; я думал, что вы поняли мою любовь и любите меня с той
же готовностью жертвовать всем на свете для этого
священного чувства, с какой я сам всем пожертвовал для вас;
иногда мне приходило на мысль, что сами небеса послали мне
в виде вашем ангела-утешителя, и я поклонялся вам. Я любил
вас и забыл все, все, что было не вы... Ольга! зачем,
показавши мне блаженство, ты создаешь преграды к нему из
пустых предрассудков, из жалких условий общества, которые
люди изобрели только для толпы? Ты чистая, ангельская душа,
ты могла бы отбросить от себя эти грязные цепи, ты могла
бы... Но простите, простите моему безумию, моей любви!..
Opny`ire, Ольга, будьте счастливы; забудьте обо мне... в
объятиях вашего супруга, - прибавил он с горькою усмешкою и
сделал шаг к дверям.
Ольга стремительно бросилась к нему:
- Анатолий! Анатолий! ты доведешь меня до сумасшествия.
Чего ты хочешь, чего требуешь от меня? моей любви? Но разве
ты не знаешь, что я дышу одним тобою? Ты образовал душу
мою, ты оживил ее святым огнем, и она давно отдалась
второму творцу своему. Каких жертв требуешь ты от меня? Я
могу быть твоей сестрой, твоим другом... твоей рабой, если
ты этого желаешь, но... Анатолий! сжалься надо мной; не
разрушай моего святого мира, в котором я едва начала жить
душою.
Анатолий привлек ее к себе и страстно прижал к груди.
Ольга не противилась и, не помня ничего, склонила голову на
плечо поэта.
- Моя Ольга, - прошептал он и прильнул жаркими устами к
плечу ее. Ольга почувствовала опасность чистой любви поэта
и, вырвавшись из его объятий, в невыразимом волнении упала
на диван.
Анатолий с минуту оставался неподвижным; глаза его
сверкали; он кусал губы от негодования; наконец, медленно
приблизясь к Ольге, он стал перед ней с ужасным видом
отчаяния и решимости, вперив в несчастную взор пронзи
тельный и холодный, и произнес голосом, от которого она
задрожала всеми членами:
- Так вот твоя любовь, твоя доверчивая, преданная любовь?
Один поцелуй пугает тебя! Но я не могу долее сносить эту
полулюбовь, это полудоверие. Будь моей, Ольга, моею бе
зусловно, или прощай. Недолго мне оплакивать мое заблуж
дение; взгляни на меня; я ношу в груди зародыш смерти, и
может быть, скоро ты придешь возвратить мне мой жаркий
поцелуй, но он не согреет уже этих оледеневших уст! Прощай,
Ольга, будь счастлива, если можешь...
Он поспешно скрылся за дверью. Глухой стон вырвался из
груди Ольги; она полетела вслед за ним, но на пороге стол
кнулась с толстою фигурою полковника. В первый раз эта
встреча ужаснула ее; она отскочила от мужа, и слезы хлынули
из глаз изнемогающей Ольги.
Полковник стоял, выпучивши на нее свои серые глаза, и
наконец завопил жалким голосом: Спазмы, ах, мой спаситель,
ведь в самом деле спазмы! И, торопливо освободившись от
трехугольной шляпы и сабли, он побежал за гофманскими
каплями. Но Ольга между том пришла в себя со страху, ко
торый навело на нее воспоминание вида уходящего поэта:
действительно, в этом виде было что-то неподдельно адское.
Время летело; Ольга не видит Анатолия. Что
перечувствовала и что перетерпела она в это время, скрывая
свою борьбу и свое мучение под холодной наружностью,
принимая и делая визиты, слушая шутки и улыбаясь, тогда как
тоска медленною рукою сжимала ее сердце! Этого не попять
тем, кто не находился в подобных обстоятельствах. И
странно, что когда в минуты сильнейшей грусти мы
принуждены, затаив сердечные чувствования, являться в
общество, в толпу холодных, но всегда наблюдательных особ,
то всегда легче выказать бешеное веселие, нежели
qonjniqrbhe и равнодушие. Смеясь, возбуждая смех в других,
мы охмеляем самих себя и кажемся непритворно веселыми. И,
как нарочно, никто в ее присутствии не вспоминал об
Анатолии: казалось, будто все забыли об его существовании.
Сто раз роковой вопрос готовился слететь с языка, но
неоконченный замирал на устах ее. Она молчала и глубоко,
невыразимо страдала в молчании.
Однажды Ольга приглашена была на бал. Может быть, она там
встретит Анатолия или хоть услышит об нем! Еще одна
странная надежда решила ее принять это приглашение: в
нескольких шагах от дома пиршества жил Анатолий; может
быть, проезжая мимо его жилища, взор ее схватит милые черты
сквозь стекла окон, или хоть огонек мелькнет из его
комнаты! Пустая мечта, прихоть, но сердце, утомленное на
прасным ожиданием, увлекается малейшей надеждой. И вот
Ольга в бальном наряде; вот она является в веселую толпу.
Уже поздно, общество занято танцами и картами. Она уда
ляется в боковую комнату, где несколько знакомых ей особ;
собрались в кружок. Едва Ольга показалась в дверях, как
од- i на из дам встретила ее вопросом:
- Ольга Александровна, не знаете ли вы, каково теперь
здоровье нашего поэта? Ольга смутилась.
- Я очень давно не видела его, - отвечала она с при
нужденным равнодушием.
- Он опасно болен, - продолжала услужливая дама. Ольга
вздрогнула, как будто что уязвило ее.
- Пустое, моя милая, - возразила другая дама. - Мой кузен
видел его третьего дня у графини Омброзо, и он был очень
весел.
- По может быть; он болен и не выезжает, - сказала первая
дама.
- Кто такая эта графиня Омброзо? - спросила с живостью
