Е. А. Ган
Идеал
Дом дворянского собрания был великолепно освещен; плошки
на воротах, плошки у подъезда; кареты, коляски, брички,
сани везли целые грузы бабушек, маменек, дочек, внучек;
собрание было блистательное. Два жандарма, стоявшие у
крыльца, не успевали отгонять опорожненных экипажей.
Канцелярские стряхивали снег с своих шинелей, артиллеристы,
смотря с улыбкой презрения на этих фрачников, гордо
расправляли усы и всклокоченные волосы. Но то ли еще было в
зале!
Четыре люстры величаво спускались с потолка; вдоль стен
расставлены были диваны, крытые оранжевым ситцем с зелеными
узорами, а на передней части залы под огромным зеркалом
стояли два пунсовые кресла. На хорах тринадцать человек
музыкантов сидели в ожидании входа губернатора с поднятыми
смычками, готовясь огласить залу при его вступлении
полонезом из Русалки . Диваны были уже заняты дамами всех
возрастов и чинов; статские смиренно расхаживали по зале с
круглыми шляпами в руках; кавалеристы с нетерпением бряцали
шпорами; старики умильно кружились подле расставленных
карточных столов, но никто не начинал ни танцевать, ни
играть. Общество походило на огромного истукана, для
которого душа не была еще ассигнована. Кое-где мужчина,
проходя за диванами, останавливался позади девицы и,
наклонясь, шептал ей, вероятно, что-нибудь очень приятное,
потому что улыбка вдруг расцветала на устах девушки, и,
глядя на нее, маменька самодовольно поправляла свой чепец.
Вот явился и крошечный прокурор в огромном парике,
который уже тридцать лет венчает эту голову, глубокий
тайник законов. За ним плывет толстая прокурорша с четырьмя
дочерьми, из которых меньшая головой выше своего папеньки.
Статские почтительно расступались перед законоведцем, а
несколько артиллеристов порхнули к его дочерям.
- Mademoiselle Esperance, вы ангажированы на мазурку?
- Ах, да!
- Кем?
- Мусье Сидоренко.
- Как я несчастлив.
И рыцарь изъявил свою горесть отрывком из одной русской
поэмы, которой сочинитель испытал бы еще большую горесть,
услышавши, как безжалостно исковерканы были его стихи.
Зала совершенно наполнилась, а танцевать все еще не
начинали; бьет десять часов; на всех лицах нетерпение; но
все сидят как прикованные. Вот влетело в залу розовое
облачко, предвестник яркого светила. Это был городничий.
Ропот надежды пробежал по всему собранию; от дверей до
пунсовых кресел составилась широкая дорога, и глубокое
молчание воцарилось в зале, как на море тишь перед грозою;
музыканты ударили в смычки; радостный трепет потряс молодых
девиц до самого основания, и губернатор важно вошел в
дверь, ведя под руку свою величественную половину,
украшенную блондами, цветами, перьями, ярко-малиновым
беретом и бронзовою фероньеркою, которой три висящие
qrejk{xj` качались как маятники над ее широким носом. При
входе в залу он вручил шляпу свою дежурному чиновнику,
который нарочно для того стоял у дверей с самого начала
вечера. Губернатор и губернаторша продолжали шествие; все
склоняло головы по мере их приближения, дамы вставали с
мест: да! вставали; таков непреложный этикет губернских
балов. Только военные позволяли себе кланяться с развязным
видом. Грозная чета опустилась на мягкие кресла; дамы
окружили губернаторшу, и она снисходительно кивала им
головой, а некоторых милостиво спрашивала даже о здоровье.
Но более всех суетилась приехавшая с ней маленькая
полицеймейстерша, одетая по последней картинке московского
модного журнала.
- Мадам Бирбенко, - сказала томно губернаторша вертлявой
полииеймейстерше, - не становитесь, пожалуйста, моим vis-a-
vis в кадрилях; я слишком кажусь огромною против вас.
- Извольте-с, ваше превосходительство, - отвечала покорно
мадам Бирбенко.
- Скажите, mesdames, кто из вас знает, - произнесла вновь
губернаторша, - увидим ли мы здесь сегодня полковницу
Гольцберг?
- Сомневаюсь, - вскричала полицеймейстерша, - она парит
под небесами и не спустится к нашим земным веселостям, хоть
и не пропускает случая пользоваться земными удовольствиями.
- Вы, видно, коротко знакомы с ней? - простодушно
спросила ее недавно приехавшая помещица.
- -Ах, боже мой, да разве нужно быть век знакомой, чтоб
узнать женщину! Видна птица по полету; да и слышно же, что
говорят!
- Я слышала, - сказала прокурорша, - что она все читает
книжки и что даже мужу ее эти книжки крепко надоели;
поручик Тарабарин рассказывал, что полковнику часто
приходит охота бросить их в печь.
- Ах, maman, вы совсем не то говорите, - сказала уми
рающим голосом старшая дочь прокурорши, поднимая свои серые
глаза, которых, наперекор всем стараниям, никак не могла
сделать томно-выразительными, - нас уверял поручик, что она
сочиняет роман, который скоро поступает в печать.
- Уж конечно, роман нравственный! - вскричала с
злобною усмешкою полицеймейстерша. - Эти смиренницы любят
выставлять напоказ добродетели, которых у них не водится.
- Да почему же вы полагаете в ней скрытые пороки? -
произнес голос из толпы. - Я знаю давно мадам Гольцберг и
уверяю вас, что свет много бы выиграл, если бы в нем было
побольше подобных ей женщин.
- Ах, бог мой, симпатическое предстательство! - возразила
вполголоса полицеймейстерша, и взоры ее обратились в ту
сторону с такою яростью, что два квартальных у дверей
уронили со страху своп шляпы.
В это время вошла в залу молодая женщина лет двадцати
двух, не красавица, но стройная, милая, одетая чрезвычайно
просто: ни одного цветка, ни одного бронзового украшения. С
первого взгляда можно было сказать об ней - не дурна, - но
второй взгляд рождал желание всмотреться в ее черты, и чем
более вы всматривались в них, тем неохотнее взоры ваши
отвращались от этого милого личика. Темные глаза ее
angkhbn смотрели из-под длинных черных ресниц; в ее улыбке
было что-то неизъяснимо доброе, и тень грусти часто
мелькала на этом лице, но принужденная веселость побеждала
ее; несмотря на боязнь, на почти детскую робость осанка ее
была благородна и даже немного горда. Она смотрела вокруг
себя, как некогда смотрел христианин в римском цирке на
диких зверей, трепеща от их сверкающих взоров, от их острых
когтей, но возносясь духом выше их свирепости и силы,
стремясь с светлою надеждою к близким небесам. Мне грустно
было смотреть на эту необыкновенную женщину, рожденную
украшать собою выбор человечества; грустно было видеть эту
светлую поэтическую душу окруженною ядовитым роем ос,
которые находили удовольствие жалить ее со всех сторон.
Положение мужчины с высшим умом нестерпимо в провинции; но
положение женщины, которую сама природа поставила выше
толпы, истинно ужасно.
- Ваша полковница хотела поразить нас пастушескою
простотою... как это мило! - сказала полицеймейстерша од
ному офицеру, спеша, сколько позволяли ей коротенькие
ножки, опередить госпожу Гольцберг, чтобы стать во второй
паре.
Бесконечно тянулся польский; губернатор прошелся со всеми
супругами своих подчиненных, строго соблюдая старшинство
чинов, а губернаторша со всеми офицерами, строго соблюдая
постепенность их миловидности. Наконец, по желанию ее
заиграли вальс.
Вальс, столько оклеветанный, но все-таки любимый тан
цующим светом, если ты где-нибудь сохранил свою непо
рочность, то это в тесных залах провинциальных городов, где
ловкие кавалеры не поддерживают своих дам, но часто
держатся за них, чтобы не сбиться с такту и не спутаться но
гами с следующею парою; где длинные шпоры кавалеристов
беспощадно впиваются в женские ножки; где запах помады,
которую многие кавалеры так щедро намазывают свои волосы,
заставляют танцорок отворачивать носики и пламенно желать
окончания тура.
В это время полковница Гольцберг в сильном смущении
радостно сжимала руки одной девицы: несмотря па все ее
усилия овладеть собою, слезы едва не брызнули из-под ее рес
ниц, и яркий румянец озарил ее бледные щеки. Девица с не
меньшим волнением смотрела на нее, но она казалась немного
старее госпожи Гольцберг и лучше умела управлять своими
чувствами. Несколько любопытных взоров были устремлены на
них, но в первую минуту радостной встречи они не замечали
ничего.
- Вера, - говорила госпожа Гольцберг, - так ли мы думали
встретиться! Ах, как тягостна подобная встреча здесь, па
бале! Она переносит меня в минуту нашего горького прощанья,
помнишь, над свежей могилой нашей матери! сколько лет я не
получала от тебя ни строки! Скажи, знала ли ты, что я
замужем?
- Да, но не знала точно фамилии твоего мужа, ни места
пребывания вашего.
- А ты все еще живешь у родственницы своей?
-. С нею я и залетела в эту сторону.
- Слава богу! Теперь я не одинока в мире!
- Ольга! ты все та же пламенная голова. Успокойся, друг
мой, посмотри, мы представляем очень занимательную сцену
для любопытных. Завтра целый день я твоя, но сегодня забудь
о моем присутствии. Вот идет твой кавалер, кадриль ожидает
тебя; поди, до свидания.
И Вера, освободив руку свою, поспешно скрылась в толпе и
ушла в уборную комнату, чтобы оправиться от собственного
смятения, которое овладело ею наперекор принятому
равнодушию при неожиданной встрече с подругою своего
детства, с своей сестрой по сердцу. Госпожа Гольцберг
машинально подала руку своему кавалеру, молодому помещику
той губернии; он недавно прибыл из Петербурга, играл
значительную роль в обществе и обращал на себя всеобщее
внимание женского пола, несмотря на свой черный фрак,
вошедший в пренебрежение с тех пор, как в городе поселились
две конно-артиллерийские батареи. Молодой помещик повел ее
к кадрилю и поставил против губернаторши. Раздались звуки
Россини; все пришло в движение; толкаясь и теснясь, пары
суетливо перебегали с места на место; одна только
полковница оставалась недвижима, как будто память
прошедшего изгнала из нее чувство настоящей минуты.
- Мадам Гольцберг, ваша очередь! - пропищал возле нее
насмешливый голос.
- Ваша очередь, - повторил басом ее кавалер.
Она опомнилась, протанцевала первую фигуру, по в про
должении кадриля несколько раз сбивалась с такту, путала
фигуры и отвечала невпопад петербургскому кавалеру, ко
торый, играя своими бриллиантовыми пуговками, поглядывал на
нее искоса с недоуменьем и самодовольно рисовался против
большого зеркала.
На другой день все кричали по секрету о ни на что не
похожем смятении полковницы Гольцберг в то время, как
петербургский танцевал с нею. Многие подозревали дав
нишнее знакомство между ними; некоторые разглашали это за
достоверное, и все знающая полицеймейстерша рассказывала
уже по этому случаю несколько презабавных анекдотов,
извлеченных из взоров полковницы и из собственных своих
догадок. Бедная полковница!
Надобно знать, что в то время три особы были предметами
бесжалостного внимания жителей этого города - полковница
Гольцберг, жена полковника Листкова, командовавшего другою
батареею, и приезжий из Петербурга мосье Нерецкий, - но
каждая по другой причине. Первой не могли простить ее
холодности к обществу, дышащему мелочной завистью и
сплетнями, этой язве провинциальных городов; ее склонность
к уединенной жизни, ее отчуждения от всех знакомств и
особенно простоте ее нарядов, без всякой бронзы. Вторая
явилась грозною соперницею всех модниц города: два раза в
год выписывала она из Москвы целые транспорты нарядов; она
имела большие притязания на красоту и на паркете была
