Тесная лачужка, вид грязной улицы, полудикие хохлы с их
стоическою беззаботностью и равнодушием ко всему, пока у
них есть миска галушек и чарка водки, все это нисколько не
заманчиво в настоящем; но, покидая эти предметы, невольный
вздох вылетает из сердца; тайная цепь привычки привязывает
нас к ним. Но в своей кочующей жизни бедная военная дама
не смеет дружиться с кем пли с чем бы то ни было: страшное
слово поход вечно висит как черная туча над нею! Грянет
урочный сигнал, и покидай все, отрывай сердце от всего, с
чем оно свыклось, что было ему мило; укладывай чувства в
дорожную суму и иди не ведая куда. Если может какое-либо
положение постоянно питать мысль о вечности в незанятом
сердце женщины, то это блуждающая жизнь офицерских жен,
которые, по разделяя обязанностей и занятий своих мужей,
разделяют только непостоянство их быта.
Минутная гостья, всюду пришлец, жена военного никогда но
уверена, что следующая неделя застанет ее в том самом
месте, что с особой, с которой она сдружилась наперекор
благоразумию, судьба сведет ее опять. Так она бродит из
страны в страну, пока наткнувшись на край могилы, не
отправится на вечную стоянку.
К каким людям попалась Ольга? Не станем следовать за ней.
Бесконечно тревожная жизнь в природе часто очень
однообразна на бумаге.
Месяцы быстро сменялись, ничего не изменяя в душевном
положении Ольги. Окружающие ее особы считали ее холодною,
равнодушною, часто скучною: она нисколько не старалась
разуверить их; она с наслаждением хранила в самой глубине
души пламенные чувства, стремление ко всему высокому и свое
обожание к поэту; она таила свою внутреннюю жизнь, как таит
скупец сокровища свои в дремучем лесу, и когда все засыпает
вокруг него, когда для всех настает ночь, тогда только
является его заря; он крадется к урочному месту и, один, на
свободе, предается своим восторгам. Так Ольга, одна в своей
избе, часто забывала свое положение и уносилась далеко в
мыслях своих; ей грезились сны и надежды ее рано созревшего
детства; сны и надежды, погребенные в могиле ее матери.
Но не всегда Ольга занималась одним духовным бытом своего
поэта: она с неизъяснимым удовольствием слушала случайные
рассказы об его образе жизни, его склонностях, его
привычках; иногда казалось ей, что одна строка, написанная
его рукою, была бы для нее драгоценнее Ватиканской
библиотеки. Но он не знал об ее существовании; и тщетно
Ольга стремит к нему душу и мысли свои; он высок, далек и
не замечает ее в толпе своих поклонниц.
Но вот Ольга в Петербурге. В Петербурге, говорите вы?..
Да, она здесь, она в театре; театр полон, ложи блещут; пар
тер пестреет тысячью голов. Давали в первый раз ориги
нальную русскую Драму, С шумом отворилась дверь соседней
ложи. Ольга робко оглянулась на перья и бриллианты
прибывших дам. Подле нее сидел маленький толстенький
полковник с огромными рыжими усами.
- Ба! Гольцберг! как бог занес? - раздалось из соседней
ложи.
- А! это ты, Разрубаев, - вскричал Гольцберг. - Вот три
дня только как приехал в Петербург.
- По службе?
- Нет, я в отпуску; пытаюсь искать теплого местечка; не
знаю, как удастся.
Полковник, усевшись в углу ложи, завел бесконечный
разговор с своим старым товарищем.
Занавес поднялся, все смолкло, началась пьеса. Ольга
удерживала дыхание, чтобы не проронить ни одного слова.
Какая гармония, какие мысли! - восклицала она в душе.
Каждое выражение падало на ее пылающее сердце небесной
росой. И в чьей голове зародились эти звучные думы? Из чьей
души вылилась эта пламенная любовь к родной России, это
восторженное чувство к благу отечества. Если бы даже скорая
афиша не сказала Ольге имени автора, то она отгадала бы
его; она отгадала бы имя Анатолия по сочувствию, - по этой
вдохновенной поэзии, - потому что один он в состоянии был
так красноречиво выразить то, что чувствует в молчании
всякое русское сердце. Вокруг нее раздавался шепот: Видно,
провинциалка! Она вся предана своей пьесе! Снизу
наводились на нее неотвязные лорнеты и зрительные трубки
всех размеров. Но до них ли ей было? В продолжение коротких
антрактов она обводила вокруг себя мутный взор, но все
представлялось ей хаосом; в ее пылающей голове также был
хаос, но хаос, полный небесных ощущений. Она только на
минуту пробуждалась от своего забвения и отдыхала душою,
чтобы с новою сплою погрузиться в волшебный мир восторга.
Пьеса кончилась; гром рукоплесканий потряс здание;
неистово кричали любители драматического искусства, вызывая
актеров и актрис, но большее число требовало автора. Вся
душа Ольги перешла в глаза, когда раздались эти клики: она
смотрела на ложу, в которой он должен был явиться, прижимая
руки свои к груди и как бы стараясь утишить биение
встревоженного сердца; не румянец розы покрыл ее бледные
щеки, - нет, они загорелись багровым цветом пылающей крови,
и в ту минуту можно было принять ее за жрицу Дельфийскую,
ожидающую с упованием и тоской появленья духа. Напрасно,
автор не являлся!
Гольцберг, накидывая боа на плечи жены своей, шептал:
Пойдем, Олинька; право, хочется спать . Она не
слышала. В двух соседних ложах судили о достоинствах драмы.
В ложе направо: Хорошо, прекрасно, чудо!
В ложе налево: Надуто и пусто! Приторно!
В ложе направо: Он человек с гением!
В ложе налево: Он из числа тех писателей, у которых гения
или таланта достает только на одну книгу, именно на
первую. Блеснул однажды и померк навсегда!
Ольга не слышала.
Крики начали утихать, любимые актеры вышли на сцену,
раскланялись и ушли, ложи пустели; полковник дергал за
рукав жену, уверяя то по-русски, то по-немецки, что ему
сильно хочется schlafen , и Ольга с горьким чувством об
манутой надежды поворотилась к дверям, готовясь выйти.
Дверь ложи налево отворилась, и дамы залепетали в один
голос:
- Ах, Анатолий Борисович! поздравляем! какой успех.
- Вы заставили меня плакать!
- Отчего вы не показались на призыв?
- Славно, mon cher,- говорил толстый генерал, пожимая
руку вошедшего. - Славно, брат Анатолий!
- Анатолий! - воскликнул еще один голос.
Ольга, не помня приличий, не замечая взоров, которые
обратило на нее восклицание, схватилась за спинку стула,
чтобы не упасть, и две крупные слезы выкатились из глаз ее,
устремленных с невыразимым чувством на поэта, на ее идеал.
Многим это покажется преувеличенным и ненатуральным в
женщине двадцати трех лет. Но я прошу вспомнить, что Ольга
никогда не знала искусства мерить свои чувства аршинами
светских условий или назначать им пределы, что она не умела
холодно удивляться прекрасному. Душа ее сохранила весь жар,
всю первобытную силу свою; пружины этой души были еще слабы
и не расслаблены частым употреблением; предметы внешнего
мира дотоле скользили у ней по ледяной оболочке, в которой
она заключила свои прекраснейшие чувства, и святой огонь
этих чувств не охолодел еще от прикосновения всесильного:
не принято в обществе .
Гольцберг, который сделал было несколько шагов из ложи,
возвратился, не видя за собой жены. Олинька, тебе дурно?
верно, от жару! И шарообразный полковник засуетился и
побежал в коридор за стаканом воды.
Все это продолжалось не более двух, трех минут. Ольга
пришла в себя: сильное смущение последовало за невольным
забытьем; она заметила и насмешливые взгляды своих соседок,
и глубокий испытующий взор Анатолия. Чье авторское
самолюбие не тронулось бы скорое этим восклицанием,
вылетевшим из глубины души, этим смятением, нежели всеми
приветствиями модных дам, которые за минуту бранили пьесу!
Полковник возвратился, таща за собой слугу с большим
карфином воды.
- Прошло! - сказала Ольга и исчезла из глаз изумленных
соседок.
Гольцберг бросился вслед за женою, толпа остановила их;
они должны были медленно подвигаться вперед. В эту минуту
Ольга почувствовала на лице своем ют самый испытующий взор:
он проникал в душу ее, приводил ее в смятенье и трепет; она
хотела бы прорваться сквозь толпу, бежать; по равнодушная
толпа как бы в насмешку едва двигалась и часто так сближала
ее с идеалом, что она чувствовала, как локоны ее
развевались от его дыхания. Они обогнули бесконечный
коридор и спустились по лестнице: Ольга не оглядывается, не
смеет поднять глаз, но чувствует, что он здесь, рядом с
нею. Поэт с улыбкой смотрит на нее, наслаждаясь ее
смятением как данью своему гению. Но вот холодный ветер
ondsk на Ольгу сквозь отворенную дверь и освежил ее
стесненную грудь. Она осмелилась поднять глаза, и они
встретились с огненными черными глазами, которые с ласкою,
почти любовию смотрели на Ольгу.
- Карета полковника Гольцберга!
Ольга бросилась в дверь и почти в беспамятстве упала па
подушки кареты.
Что сталось с ней после этой встречи? Трудно объяснить; а
она менее всех понимала тревожное состояние своей души. Ее
духовная любовь к поэту получила более сущности. Ольга с
совершенно новым наслаждением перечитывала его творения, и
ей казалось, что она читает их в первый раз. Теперь,
выражая его же словами свою любовь, свою тоску, она уже не
относилась более к неясному образу, мелькающему то под
звездами, то в туманной дали; ее идеал облекся в формы
земные; перед ней безотлучно как совесть горели черные
глаза, носился милый образ поэта. Но она так сроднилась с
безгрешностью своей духовной любви, что ни одно земное
помышление не нарушало ее чистоты. Она с ужасом бы
отступила от того, кто сказал бы, что она любит Анатолия и
что мысленно уже изменяет клятве, данной супругу. Ольга
обманывала себя, но не своего мужа.
Это случилось в сентябре, веселом и ясном в южных краях,
где ветерок играет еще в зеленых листьях деревьев и небо
снова принимает светлый весенний цвет, но туманном и
дождливом в Петербурге.
Однако ж как бы наперекор обычаям двух климатов в тот год
на берегах Невы в сентябре мелькнуло теплое солнце, и целые
три дня продолжалась тихая, ясная погода; все жители
столицы спешили к знакомым своим на дачи проститься с
садами и чистым воздухом. Ольга также поехала к
родственнице своего мужа, которая давно приглашала ее к
себе, желая познакомиться с нею.
Госпожа Недоумова, отставная генеральша, занимала на
одном из островов небольшой красивый дом с мезонином,
зеленою крышею и садом, который перерезывали вдоль две
прямые дорожки, довольно длинные для прогулки столичных
жилиц с затянутыми талиями, которые, прошедшись по ним
четыреста шагов, могут вполне утомиться и имеют предлог
отдыхать потом целый день на диване. Госпожа Недоумова жила
одна, но иногда два сына ее, служившие в Петербурге,
приезжали к ней обедать. Один из них был поэт, то есть
писал стихи; другой перевел с французского три ужасные
повести, от которых кровь леденеет и волоса сами собою
подымаются выше кока, избитого a la jeune Franse, и потому
считал себя литератором. Несмотря на эти маленькие
слабости, молодые Недоумовы были добрые сыновья и очень
любезные молодые люди.
Госпожа Недоумова очень обрадовалась приезду Ольги,
расцеловала супругу своего милого племянника и упросила ее
пробыть у нее несколько дней.
- Завтра приедут Жоржинька и Васинька; вы познакомитесь с
моими детьми.
Госпожа Недоумова рассыпалась в похвалах Жоржиньке и
Васиньке и их литературным подвигам.
В самом деле, на другой день, между тем как хозяйка
ndeb`k`q| в своей комнате, а Ольга сидела одна в саду под
липой, несколько экипажей подъехали к крыльцу домика. Ольга
