специализируется на изучении ересей в Нормандии тринадцатого
века. Однако же догадался, что я прямо из заключения, - обратный
адрес на письме был не совсем обычный: почтовый ящик посередине
Джорджии, где и мест обитаемых нет, а после моей фамилии - рядок
цифр.
- Мы, - говорит, - вот что для вас, уж во всяком случае,
сделать можем, мы вам номер для новобрачных дадим.
Вообще-то не было там никакого номера для новобрачных. Все
номера давно уже перегородили, превратив в клетушки. Но одну
такую клетушку, всего одну, недавно побелили и обои поменяли -
впоследствии я узнал, из-за того так старались, что в ней
произошло особенно изощренное убийство подростка,
зарабатывавшего проституцией. Исраел Эдель, правда, никаких
особенно уж мрачных мыслей больше у меня не пробуждал. Он
приветливым сделался. Да и комнатка, сказать по правде,
выглядела вполне приветливо.
Дал он мне ключ, которым, как я потом выяснил, отпиралась
каждая вторая дверь в гостинице. Поблагодарил я его, и при этом
произошла ошибка, которую мы, собиратели шуточек судьбы, часто
допускаем: захотелось мне, чтобы и он эту иронию почувствовал. А
так не выходит, если человек сам подобного не пережил. Говорю
ему: я уж тут бывал, в "Арапахо" вашем, в тысяча девятьсот
тридцать первом. Ему в одно ухо влетело, в другое вылетело. И
осуждать его за это нельзя.
- Мы тогда с одной девушкой отлично тут погуляли, - говорю.
- Ага, понятно.
А я все не успокоюсь. Рассказываю, как дырку в зеркальных
створках нашли, зал этот знаменитый сквозь нее разглядывали.
Спрашиваю, теперь-то что там, за перегородкой?
Ответил он равнодушно так, просто факт сообщил, а у меня
прямо-таки бомба в мозгу разорвалась, как будто он мне по
физиономии с размаха заехал.
- Фильмы там крутят, - сказал он, - ну, знаете, для дрочил.
В жизни не слыхал, что такие кинотеатры существуют. Что еще
за фильмы, осторожно его спрашиваю.
Тут он немножко встряхнулся, удивило его, что я ни о чем
таком не слышал и явно шокирован. Потом он мне признался: жалко
ему стало, что расстроил славного старичка, сообщив ему, какие
жуткие вещи прямо вот за этой дверью происходят. Он вроде отца
для меня оказывался, а я как младенец несмышленый. "Да
успокойтесь, - говорит, - ерунда".
- Нет, расскажите, пожалуйста.
И тогда он неспешно, терпеливо, хотя без особой охоты
объяснил мне, что на месте ресторана теперь работает кинотеатр.
А в этом кинотеатре показывают исключительно картины про любовь
между мужчинами, то есть гомосексуалистами, и во всех этих
картинах кульминация состоит в том, что один актер вытаскивает
свою штуковину и засовывает ее другому актеру в самое
фундаментальное место.
Я прямо онемел. Никогда бы и в голову мне не пришло, что
первая поправка к конституции Соединенных Штатов Америки и
замечательное искусство кинокамеры могут соединиться с целью
произвести на свет этакий кошмар.
- Вы извините, - сказал Исраел.
- Извинил бы - если б было за что, - ответил я. - Спокойной
ночи. - И двинулся отыскивать свой номер.
По пути к лифту я прошел мимо грубо сложенной стены, которая
заменила стеклянные двери. Задержался там на минутку. Губы мои
шептали что-то такое, что я и сам не сразу понял. А потом
сообразил, что же пытались выговорить мои губы, что они должны
были шептать.
_Bon_appefit_, вот что.
11
Что мне сулит грядущий день?
Помимо всего прочего, встречу с Леландом Клюзом, человеком,
которого я предал в тысяча девятьсот сорок девятом.
Но сейчас я распакую чемодан, аккуратно все сложу, немножко
почитаю - и в постель, чтобы завтра хорошо выглядеть. Буду
подтянут, собран. "По крайней мере курить бросил", - подумалось
мне. Да и комната досталась чистенькая, как славно.
Двух верхних ящиков комода вполне хватило, чтобы разместить
все мои пожитки, но я и в остальные заглянул. И обнаружил, что в
самом нижнем лежат семь кларнетов, только разобранных и кое-чего
не хватает: футляров, мундштуков, подбор клавишей не полный.
Часто так вот случается в жизни.
Мне бы, тем более что я только-только из заключения вышел,
побежать обратно к администратору и сообщить: сам того не желая,
я оказался укрывателем развинченных кларнетов, целого ящика.
Может, он полицию вызовет? Ясное дело, краденые они. Как я узнал
на следующий день, их стащили с грузовика, на который было
нападение где-то в Огайо, и при этом убили водителя. А значит,
всякому, у кого эти инструменты по частям обнаружатся, грозит
арест как соучастнику в убийстве. По всей стране в музыкальных
лавках, выясняется, оповещение висело - немедленно обратиться в
полицию, если кто-нибудь предложит в большом количестве разные
детали от кларнетов. У меня в ящике, я так предполагаю, лежала
примерно тысячная часть того, что сперли с грузовика.
А я просто взял да задвинул этот ящик. Неохота было опять по
лестнице топать. Телефона в номере не было. Ладно, утром скажу.
Оказывается, устал я до предела. В театрах, которых тут рядом
полно, еще занавес не дали, а у меня уже глаза закрываются.
Опустил я жалюзи и на постели растянулся. И тут же вырубился -
"спати-спатеньки", как говаривал в детстве мой сын, - а проще
сказать, уснул.
Приснилось мне, что сижу я в покойном кресле в нью-йоркском
гарвардском клубе, это квартала четыре отсюда. Нет, не
подумайте, что в молодость вернулся. Но словно бы и не сидел
вовсе, а очень даже благополучен, возглавляю какой-то средней
величины фонд или, может, состою помощником министра внутренних
дел или там исполнительным директором Национального общества
поощрения гуманитарных исследований, словом, что-то в таком
роде. Да я и правда чем-то в таком роде сделался бы на закате
своих дней, точно знаю, не надо было только против Леланда Клюза
показания давать тогда, в тысяча девятьсот сорок девятом.
Какой был утешительный сон! Век бы такие снились. Костюм на
мне только что из чистки. Жена еще жива. Сижу, кофе с коньяком
попиваю после отличного ужина с однокурсниками, выпуск тысяча
девятьсот тридцать пятого года. Одна была подробность, прямо из
реальности в сон перекочевавшая: я гордился, что бросил курить.
Но тут мне кто-то сигарету предлагает, а я, не подумав, ее
беру. Ну просто для полноты наслаждения, раз уж разговор у нас
такой занимательный, ощущение сытости по всему телу и прочее.
"Да, спасибо", - говорю, припомнив, как в молодые годы дурака
валял. Улыбнулся еще, подмигнул кому-то. И подношу сигарету к
губам. А приятель уже и спичку зажег. Затянулся я, и так
глубоко, прямо в пятках защекотало.
Во сне было так: я на пол полетел, сотрясаемый конвульсиями.
А на самом деле это я свалился с постели в гостинице "Арапахо".
Во сне чистенькие мои, прозрачные легкие из розовых шариков
превратились в высохшие черные изюминки. Из ушей, из носа
горькая коричневая жижа течет.
Но всего хуже было испытанное мною чувство позора.
Даже когда я начал соображать, что ни в каком я не в
гарвардском клубе и нет вокруг однокурсников, которые в кожаных
креслах расселись и смотрят на меня осуждающе, даже когда
выяснил - могу вот воздух втянуть и не захлебнусь, все равно от
позора места себе не находил.
Я же прахом пустил то последнее, чем мог гордиться, - гордое
чувство, что бросил курить.
Пробудившись при свете, пробивавшемся с Таймс-сквер и
падавшем на меня со свежевыбеленного потолка, я долго
разглядывал свои руки. Вытянул вперед пальцы, покрутил ладонями,
словно я волшебник и сейчас фокус покажу. Демонстрировал
воображаемой публике, что сигарета, которую только что держал,
испарилась в воздухе.
Только волшебник я там или нет, а из-за этой сигареты так же
успокоиться не мог, как и публика одураченная. Поднялся с пола,
места себе не находя от перенесенного унижения, и озираюсь
вокруг, огонек непогасший отыскиваю.
Но не было нигде этого огонька.
Я сел на краешек постели, совсем уже пробудившийся и взмокший
от пота. Стал обдумывать, что у меня и как. Стало быть, всего
лишь нынче утром я вышел из тюрьмы. И, значит, дожидаясь рейса,
сидел в аэропорту там, ще можно курить, однако ничуть меня к
сигарете не потянуло. А сейчас я, учтем, нахожусь на верхнем
этаже отеля "Арапахо".
Нет, нигде тут табак не замешался.
Вот вам насчет того, что такое счастье в нашем мире:
счастливее меня никого в истории не отыщется.
"Слава Богу, - подумал я, - сигарета мне только приснилась".
12
На следующее утро в шесть часов - у нас в тюрьме сигнал
побудки в это время давали - я вышел из гостиницы в город,
потрясенный собственной непорочностью. Никто нигде не совершал
ничего худого. Даже вообразить какие-нибудь худые дела было
невозможно. С чего бы вздумалось худое творить?
Не похоже, что в городе по-прежнему очень много живет народу.
Так, всего несколько прохожих, словно туристы на ступенях
Ангкор-Вата*, бродят себе да размышляют, каким это образом
религия вкупе с коммерцией побудили людей выстроить этакую
махину. И почему все эти люди, явно столько души в нее
вложившие, вдруг взяли да ушли?
/* Знаменитый храм у города Сием-Реап в Кампучии (XII век)./
Коммерцию, очевидно, заново начинать придется. Я дал продавцу
газет два четвертака, посеребренные монетки, которые ничего не
весят, словно корпия, и попросил "Нью-Йорк таймс". Если бы он
мне эти монетки назад бросил, все было бы понятно. Так нет, дает
мне "Тайме" и пристально так на меня смотрит: все в толк не
возьмет, что же это я буду делать с такой грудой бумаги,
перемазанной краской.
Восемь тысяч лет назад мог бы я быть матросом-финикийцем,
вытащил бы свою галеру на песок в Нормандии и предложил бы
разрисованному голубыми узорами человеку в шкурах два бронзовых
наконечника в обмен за его меха. Он бы подумал: "Что еще за
чокнутый явился?" А я бы подумал: "Это что за чокнутый тут
расхаживает?"
Тут мне вот что взбрело в голову: не позвонить ли
государственному казначею Кермиту Уинклеру, который окончил
Гарвард через два года после меня, да сказать, знаете, я сейчас
пустил в оборот на Таймс-сквер два четвертака, и преотлично все
у меня получилось. Самое, похоже, времечко побольше начеканить!
Встретился мне полицейский с лицом младенца. Видно, не очень-
то соображает, зачем он в этом городе, - ну точно, как я.
Взглянул на меня недоверчиво, как будто все к тому склоняется,
что это я полицейский, а он старик бездомный. А кто вам хоть за
что-нибудь поручится, в такуюто рань!
Я залюбовался своим отражением на черных мраморных плитах,
которыми был облицован фасад непритязательного магазина
грамзаписей. И представить не мог, что скоро сделаюсь до того
всемогущей фигурой в мире пластинок, а у себя в кабинете повешу
на стене платиновые диски с записями какой-то какофонии,
сочиненной идиотами.
Посмотрел я на свое отражение и вижу, как-то странно руки у
меня лежат. Размышляю, отчего бы? Словно новорожденного к груди
прижал. А, понятно: соответствует моему настроению, это ведь я
свое только-только народившееся будущее лелею, как ребеночка.
Показываю ребеночку - вот, смотри, Эмпайр-стейт, а это небоскреб
Крайслера, а там, где львы на лестнице, Публичная библиотека.
Понес дитя свое на Центральный вокзал - надоест Нью-Йорк, билет
на первый попавшийся поезд купим.
И представить не мог, что скоро мне предстоит поблуждать по
катакомбам под вокзалом, проникая в тайная тайных корпорации
РАМДЖЕК.
Мы с ребеночком снова в западном направлении двинулись. Если
бы, наоборот, в восточном пошли, очень скоро очутились бы в
Тюдор-сити, где живет мой сын. А нам его видеть не хотелось. Да,
гуляем себе и остановились у витрины магазина, где продают
плетеные корзинки для пикника - термосы в них уложены, жестяные
коробочки для сэндвичей и всякая всячина. Еще там велосипед был
выставлен. Думаю, на велосипеде я и сейчас смогу проехать. И
говорю ребеночку: давай купим корзинку, велосипед и, когда
погода будет хорошая, съездим куда-нибудь в заброшенные доки,
цыпленком позавтракаем, запивая его лимонадом, а над головами у
