образ жизни слаборазвитым странам. Майор дважды побывал во Вьетнаме по долгу
службы Он рассказывал о всяких страшных и прекрасных вещах, которые ему
довелось наблюдать. Он был за усиление бомбежки Северного Вьетнама - пускай
у них настанет каменный век, если они отказываются внять голосу разума.
Билли не собирался протестовать против бомбежки Вьетнама, не
содрогался, вспоминая об ужасах, которые он сам видел при бомбежке Он просто
завтракал в Клубе львов, где когда-то был председателем.
На стене в приемной у Билли висела в рамочке молитва, которая была ему
поддержкой, хотя он и относился к жизни довольно равнодушно. Многие
пациенты, видевшие молитву на стенке у Билли, потом говорили ему, что она и
их очень поддержала
Звучала молитва так,
ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ
ДУШЕВНЫЙ ПОКОЙ,
ЧТОБЫ ПРИНИМАТЬ
ТО, ЧЕГО Я НЕ МОГУ
ИЗМЕНИТЬ,
МУЖЕСТВО -
ИЗМЕНЯТЬ ТО, ЧТО МОГУ,
И МУДРОСТЬ -
ВСЕГДА ОТЛИЧАТЬ
ОДНО ОТ ДРУГОГО.
К тому, чего Билли изменить не мог, относилось прошлое, настоящее и
будущее.
А сейчас его представляли майору морской пехоты. Человек, знакомивший
его, объяснил майору, что Билли - ветеран войны, что у Билли есть сын -
сержант "зеленых беретов" во Вьетнаме.
Майор сказал Билли, что "зеленые береты" делают отличную работу во
Вьетнаме и что он должен гордиться своим сыном.
- Да, да, конечно,- сказал Билли.- Конечно!
Билли отправился домой - прикорнуть после завтрака. Доктор велел ему
непременно спать днем. Доктор надеялся, что это поможет Билли вылечиться от
небольшого недомогания: вдруг, без всякой причины. Билли Пилигрим начинал
плакать. Никто его ни разу не видел плачущим. Знал об этом только его
доктор. Да и плакал он очень тихо и сырости не разводил.
В Илиуме у Билли был прелестный старинный дом. Он был богат как Крез,
хотя раньше считал, что богатства ему и за миллион лет не добиться. При его
оптометрическом кабинете в центре города работало еще пять оптиков, и
зарабатывал он больше шестидесяти тысяч долларов в год. Кроме того, ему
принадлежала пятая часть новой гостиницы "Отдых" на шоссе 54 и половинная
доля в каждом из трех киосков, продававших "холодок". "Холодок"- что-то
вроде охлажденного молочного коктейля. Он такой же вкусный, как мороженое,
но без твердости и обжигающего холода мороженого.
Дома у Билли никого не было. Его дочь Барбара собиралась выходить
замуж, и они с матерью поехали в город - выбирать для приданого хрусталь и
серебро. Так было сказано в записке, оставленной на кухонном столе. Прислуги
они не держали: желающих служить в домработницах просто не было. Собаки у
Билли тоже не было.
Когда-то у него была собака Спот, но она сдохла. Такие дела. Билли
очень любил Спота, и Спот любил его.
Билли поднялся по устланной ковром лестнице в супружескую спальню. В
спальне были обои в цветочек. Там стояла двуспальная кровать, а на тумбочке
радио с часами. На той же тумбочке были кнопки для электрогрелки и
выключатель для штуки, которая называлась "электровибратор"- он был
подключен к пружинному матрасу постели. Назывался этот вибратор "волшебные
пальцы". Вибратор тоже был выдумкой доктора.
Билли снял свои выпуклые очки, пиджак, галстук и башмаки, опустил
штору, задернул занавески и лег поверх одеяла. Но сон не шел. Вместо сна
пришли слезы. Они капали. Билли включил "волшебные пальцы", и они стали его
укачивать, пока он плакал.
Зазвонил звонок у парадного. Билли встал, посмотрел в окно на входную
дверь - вдруг пришел кто-то нужный. Но там стоял калека, которого бросало в
пространстве, как Билли бросало во времени. Человек все время конвульсивно
дергался, словно приплясывал, он непрестанно гримасничал, будто подражая
каким-то знаменитым киноактерам.
Второй калека звонил в двери напротив. Он был на костылях. У него не
было ноги. Костыли так поджимали, что плечи у него поднялись до ушей.
Билли знал, что затеяли эти калеки. Они продавали подписку на
несуществующие журналы. Люди подписывались из жалости к этим калекам. Билли
слышал об этом мошенничестве недели две назад в Клубе львов от человека из
комитета по укреплению деловых связей. Этот человек говорил, что каждый, кто
увидит инвалидов, собирающих подписку, должен немедленно заявить в полицию.
Билли еще раз выглянул на улицу, увидал новый шикарный "бьюик",
стоявший в отдалении. Там сидел человек. Билли правильно догадался, что это
был тот, кто нанимал инвалидов на это дело. Билли плакал, глядя на калек и
на их хозяина. Звонок у его дверей заливался как оглашенный,
Он закрыл глаза и опять открыл их. Он все ещё плакал, но уже снова
очутился в Люксембурге. Он маршировал вместе с другими пленными. Стояла
зима, и слезы выступали на глазах от зимнего ветра.
С той минуты, как Билли бросили в кусты для фотосъемки, он видел огни
святого Эльма, что-то вроде электронного сияния вокруг голов своих товарищей
и своих стражей. Огоньки светились и на верхушках деревьев, и на крышах
люксембургских домов. Это было очень красиво.
Билли шагал, положив руки на голову, как и все остальные американцы. Он
шел прихрамывая - вверх-вниз, вверх-вниз. Опять он невольно налетел на
Роланда Вири.
- Прошу прощения,- сказал он.
У Вири тоже текли слезы. Вири плакал от ужасающей боли в ногах.
Деревянные сабо превращали его ноги в кровяной пудинг.
На каждом перекрестке к группе Билли присоединялись другие американцы,
тоже державшие руки на голове, окруженной ореолом. Билли всем им улыбался.
Они текли, как вода с горы, вниз по дороге и наконец слились в один поток на
шоссе в долине. По долине, как Миссисипи, потекли рекой униженные
американцы. Тысячи американцев брели на восток, положив руки на голову. Они
вздыхали и стонали.
Билли и его группа влились в этот поток унижения, и к вечеру из-за
облаков выглянуло солнце. Американцы шли по дороге не одни. По другому краю.
дороги им навстречу с грохотом клубился поток машин, везущих, германские
резервы на фронт. Резерв состоял из свирепых, загорелых, заросших щетиной
солдат. Зубы у них блестели, как клавиши рояля.
Они были обвешаны автоматами, патронташами, курили сигары и хлестали
пиво. Как волки, вгрызались они в куски колбасы и сжимали ручные гранаты в
загрубевших ладонях.
Один солдат, весь в черном, пьяный вдребезину, устроил себе "отдых
героя", развалившись на крышке танка. Он плевал в американцев. Плевок
шлепнулся на плечо Роланда Вири, обеспечив его сразу слюной, колбасной
жвачкой и шнапсом.
Все в этот день возбуждало в Билли жгучий интерес. Много чего он
навидался - видел и зубы дракона, и машины для убийства, и босых мертвецов с
ногами цвета слоновой кости с просинью. Такие дела.
Прихрамывая вверх-вниз, вверх-вниз, Билли широко улыбнулся
ярко-сиреневой ферме, изрешеченной пулеметным огнем. За криво повисшей
дверью был виден немецкий полковник. Рядом с ним стояла его растрепанная
шлюха.
Билли налетел на спину Роланда Вири, и тот, всхлипывая, закричал:
- Не толкайся! Не толкайся!
Они подымались по некрутому склону. Когда они дошли до вершины, они уже
были вне Люксембурга. Они были в Германии.
На границе стояла кинокамера, чтобы запечатлеть потрясающую победу.
Двое штатских в медвежьих шубах стояли у камеры, когда проходили Билли и
Внри. Пленка у них давно кончилась.
Один из них навел аппарат на лицо Билли, потом сразу перевел на общий
план. Там вдали подымалась тонкая струйка дыма. Там шел бой. Люди там
умирали. Такие дела.
Солнце село, и Билли дохромал до железнодорожных путей. Там стояли
бесконечные ряды теплушек. В них привезли резервы на фронт. Теперь в них
должны были увезти пленных в Германию.
Лучи прожекторов метались как безумные.
Немцы рассортировали пленных по званиям. Они поставили сержантов с
сержантами, майоров с майорами и так далее. Отряд полковников стоял рядом с
Билли. У одного из полковников было двухстороннее воспаление легких. У него
был жар и головокружение. Железнодорожные пути прыгали и кружились у него
перед глазами, и он старался сохранить равновесие, уставившись в глаза
Билли.
Полковник кашлял и кашлял, потом спросил у Билли:
- Из моих ребят?
Этот человек потерял свой полк - около четырех тысяч пятисот человек.
Многие из них были совсем детьми. Билли не ответил. Вопрос был
бессмысленный.
- Из какой части? - опросил полковник. Потом стал кашлять, кашлять без
конца. При каждом вздохе его легкие трещали, как вощеная бумага.
Билли не мог вспомнить номер своей части.
- Из пятьдесят четвертого?
- Пятьдесят четвертого чего? - спросил Билли.
Наступило молчание.
- Пехотного полка,- сказал наконец полковник.
- А-аа,- сказал Билли.
Снова наступило молчание, и полковник стал умирать, умирать, тонуть на
месте. И вдруг прохрипел сквозь мокроту:
- Это я, ребята! Бешеный Боб!
Ему всегда хотелось, чтобы солдаты так его звали - "Бешеный Боб".
Все, кто его мог слышать, были из других частей, кроме Роланда Вири, но
Вири ничего не слышал. Ни о чем, кроме адской боли в ногах, Вири думать не
мог.
Но полковник воображал, что в последний раз обращается к своим любимым
солдатам, и стал им говорить, что стыдиться им нечего, что все поле покрыто
трупами врагов и что лучше бы немцам не встречаться с пятьдесят четвертым.
Он говорил, что после войны соберет весь полк в своем родном городе - в
Коди, штат Вайоминг. И зажарит им целого быка.
И все это он говорил, не сводя глаз с Билли. У Билли в голове звенело
от всей этой чепухи.
- Храни вас бог, ребятки!- сказал полковник, и слова отдались эхом в
мозгу Билли. А потом полковник сказал:- Если попадете в Коди, штат Вайоминг,
спросите Бешеного Боба.
Я был при этом. И мой дружок Бернард В. 0'Хэйр тоже.
Билли Пилигрима посадили в теплушку с множеством других солдат. Его
разлучили с Роландом Вири. Вири попал в другой вагон, хотя и в тот же поезд.
По углам вагона, под самой крышей, виднелись узкие отдушины. Билли
встал под одной из них, и, когда толпа навалилась на него, он взобрался
повыше, на выступающую диагональную угловую скрепу, чтобы дать место другим.
Таким образом его глаза оказались на уровне отдушины, и он мог видеть второй
состав, ярдах в десяти от них.
Немцы писали на вагонах синими мелками число пленных в каждом вагоне,
их звания, их национальность, день посадки. Другие немцы закрепляли задвижки
на вагонных дверях проволокой, болтами и всяким другим металлическим ломом,
подобранным на путях. Билли слышал, как кто-то писал и на его вагоне, но не
видел, кто именно этим занимался.
Большинство солдат в вагоне Билли оказались очень молодыми, почти
детьми. Но в угол подле Билли втиснулся бывший бродяга, лет сорока.
- Я и не так голодал,- сказал бродяга Билли.- И бывал кой-где похуже.
Не так уж тут плохо.
Из вагона напротив кто-то закричал в отдушину, что у них только что
умер человек. Такие дела. Услыхали его четверо из охраны. Их эта новость
ничуть не взволновала.
- Иа-йа,- сказал один, задумчиво кивая головой.- Йа, йа-аа...
Охрана так и не стала открывать вагон, где был покойник. Вместо этого
они отворили соседний вагон, и Билли Пилигрим как зачарованный уставился
туда. Там был рай. Там горели свечи и стояли койки с грудой одеял и подушек.
Там была пузатая печурка, а на ней - кипящий кофейник. Там стоял стол, и на
