Бродский: Не помню. Думаю, что ей эта фраза понравилась. Начало у стихотворения
беспомощное - не то чтобы беспомощное, но слишком там много экспрессионизма
ненужного. А конец хороший. Более или менее подлинная метафизика.
Волков: Анна Андреевна рассказала мне, что при первой, журнальной публикации у
нее спрашивали, не Иван ли Бунин автор эпиграфа, поскольку он был подписан
инициалами "И. Б.". Ахматова отмалчивалась. Но уже ко времени издания "Бега
времени" предположения о бунинском авторстве отпали. Эпиграф исчез.
Бродский: Ну, что ж "ноу хард филингс". Как говорится, я не в обиде.
Волков: Говорили ли вы с Ахматовой о расстреле Гумилева?
Бродский: Нет, специально об этом не было речи.
Волков: А вообще о Гумилеве?
Бродский: Мы говорили о нем как о поэте. Помню, последний наш разговор о
Гумилеве был связан с тем, что кто-то принес Ахматовой стихи, которые якобы были
написаны Николаем Степановичем в камере. И мы гадали - подлинные это стихи или
нет.
Волков: Анна Андреевна всегда говорила, что материал против Гумилева был
сфабрикован, что ни в каком заговоре он не участвовал. Она причисляла Гумилева к
величайшим русским поэтам XX века. Вы согласны с ней в этом?
Бродский: Гумилев мне не нравится и никогда не нравился. И когда мы обсуждали
его с Анной Андреевной, я - исключительно чтобы ее не огорчать - не высказывал
своего подлинного мнения. Поскольку ее сентимент по отношению к Гумилеву
определялся одним словом - любовь. Хотя я и не скрывал, что, с моей точки
зрения, стихи Гумиле-
Вспоминая Ахматову: осень 1981-зима 1986 251
ва - это не бог весть что такое. Помню довольно длинный разговор с Ахматовой про
микрокосм Гумилева, который к моменту его ареста и расстрела начал
стабилизироваться, становиться его собственной мифологией. Совершенно очевидно,
что уж кто был убит не вовремя - так это Гумилев. Что-то в этом роде я Ахматовой
и сказал. Уже после смерти Анны Андреевны я прочел четырехтомник Гумилева,
выпущенный в Соединенных Штатах. И не переменил своего мнения. Помню, я в те дни
зашел к Жирмунскому. И говорю ему: "Вот, Виктор Максимович, я получил книжки,
которые могут быть вам любопытны: полное собрание сочинений автора". Автора я не
называю и продолжаю: "Мне он не очень интересен, но вам, быть может, понадобится
для каких-нибудь академических разысканий. Так что я могу вам совершенно
спокойно эти книжки отдать". Жирмунский говорит: "Это кто ж такой?" Я отвечаю:
"Вы знаете, мне неловко, но это четыре тома Гумилева". На что Жирмунский мне:
"Здрасьте! Я еще в 1914 году говорил, что Гумилев - посредственный поэт!"
Волков: Когда говорят о Гумилеве, то иногда забывают, что он был в числе
нескольких русских поэтов, чья участь была решена непосредственно Лениным.
Бродский: Вы знаете, оттого, как узурпатор обращается с поэтом - благородно или
неблагородно - отношение у меня к нему не изменяется ни в коей мере. Человек,
который погубил такое количество жизней... Ну о чем там можно говорить? Даже
если бы он спас Гумилева от расстрела...
Волков: -...или выпустил больного Блока в Финляндию, как просил его об этом
Горький...
Бродский: Это все равно ничего бы не изменило. Луковок для этого господина нет,
к сожалению.
Волков: Гумилев проходил по делу так называемой "Петроградской боевой
организации". Расследованием занимался Яков Агранов, впоследствии близкий друг
Маяковского и Бриков. Лиля Брик вспоминала, что уже после смерти Маяковского
Ахматова иногда заходила к Брикам на обед. Я помню, как я удивился, об этом
услышав. Потому что Анна Андреевна о Бриках высказывалась довольно резко. Она
говорила, что в конце двадцатых годов, когда искусство в России, по ее словам
"отменили", власти оставили только салон Бриков "где были бильярд, карты и
чекисты".
Бродский: Это точно. Это очень похоже. К Брикам у Ахматовой отношение было
сугубо отрицательное Между нами на этот счет существовало определенное
единодушие. Но Анна Андреевна говаривала, что зачастую имеет смысл иметь дело с
явными негодяями, с профессиональными доносчиками в частности. Особенно если
тебе нужно сообщить что-либо "наверх", властям. Ибо профессиональный доносчик
донесет все ему сообщенное в точности, ничего не исказит - на что нельзя
рассчитывать в случае с человеком просто пугливым или неврастеником.
252 Диалоги с Иосифом Бродским
Волков: Говорили ли вы с Анной Андреевной о Борисе Пильняке, которому посвящено
ее стихотворение "Все это разгадаешь ты один..."?
Бродский: Был довольно короткий разговор - в связи с тем, что в Москве, в
"Национале", я встретился с человеком, который оказался сыном Пильняка: такой
восточного типа красавец. И, помню, я был несколько озадачен тем, что Анна
Андреевна относится к Пильняку с большой симпатией. Я по тем временам был такой,
знаете, злой мальчик. Все мы тогда утверждали вкусы за счет предшественников -
знаете, как это всегда делается? На Западе я перечитал Пильняка и не нашел
повода изменить свое к нему отношение. Единственный автор, представление о
котором у меня здесь переменилось к лучшему, это Замятин. Я имею в виду не "Мы",
а его короткие вещи.
Волков: Замятин был также и блестящий эссеист.
Бродский: Да, это я тоже здесь оценил.
Волков: Почему Анна Андреевна так уничтожающе отзывалась о поздних стихах
Заболоцкого?
Бродский: Это не так. Ахматова говорила: "Заболоцкий меня не любит, но тем не
менее..." И так далее.
Волков: Ахматова подозревала в Заболоцком закоренелого антифеминиста и, как
выяснилось, была права. Заболоцкий, по воспоминаниям, высказывался в таком духе:
"Бабе в искусстве делать нечего".
Бродский: Всем этим цитатам - грош цена. Когда человеку не дано полностью
высказываться при жизни, то мы, потомки, неизбежно пользуемся какими-то
обрывками, из которых конструировать ничего не следует. Заболоцкий сегодня мог
сказать одно, послезавтра - другое. Судьба засовывала Заболоцкого в какой-то
образ, в какую-то рамку. А он был больше этой рамки.
Волков: Каковы были отношения Ахматовой и Пастернака?
Бродский: Чрезвычайно близкие, чрезвычайно дружественные. Между прочим,
Пастернак два раза предлагал Анне Андреевна брак.
Волков: И как Ахматова комментировала этот факт?
Бродский: Ну во-первых, - что это за предложение при живой-то жене. А
во-вторых... Пастернак был все же ниже Ахматовой ростом, помимо всего прочего. И
моложе. Так что из этого номера ничего не вышло. В общем, я думаю, Ахматова к
лирической стороне своих отношений с Пастернаком всерьез никогда не относилась.
Она знала, конечно, что Зинаида Николаевна, жена Пастернака, ее люто ненавидит.
Анна Андреевна очень любила Пастернака. Хотя, как я уже говорил, и относилась с
чрезвычайным предубеждением к его желанию заполучить Нобелевку Она также не
одобряла его отношений с Ольгой Ивинской. Вы ведь читали, поди, мемуары
Ивинской?
Волков: Чуковская в своих записках рассказывает примечательную историю. Ахматова
встретила в 1956 году Пастернака; тот только что написал пятнадцать новых
стихотворений для сборника, который готовился к печати в Гослите. О своих новых
стихах он сообщил Ахмато-
Вспоминая Ахматову: осень 1981-зима 1986 253
вой так: "Я сказал в Гослите, что мне нужны параллельные деньги". На что
Ахматова ему ответила: "Какое это счастье для русской культуры, Борис
Леонидович, что вам понадобились параллельные деньги!" Речь шла, понятное дело,
о деньгах для Ивинской.
Бродский: Надо сказать, всем им фатально не везло в личной жизни. Анне Андреевне
не везло с ее мужьями - фатально. Цветаевой не везло - фатально. Пастернаку с
его женами и возлюбленными - невероятным образом. Единственный человек, которому
повезло с женой, - это Мандельштам. Но с другими женщинами в его жизни ему
опять-таки фатально не везло.
Волков: Надежда Мандельштам в своих воспоминаниях пишет о "фантастическом
наследстве", оставленном Ахматовой, и о раздорах вокруг этого наследства. На
него претендовали ее сын Лев Гумилев - с одной стороны, и семья Пуниных, с
которой она жила, с другой.
Бродский: Ну не знаю, что по представлениям Надежды Яковлевны являлось
"фантастическим состоянием". Остались кое-какие вещи, картины. Добра как
такового просто не было. Ахматова не из тех людей, у которых было добро. Все ее
имущество разместилось бы в шестнадцатиметровой комнате, оставив при этом массу
свободного места. Главное, что осталось, это ее литературный архив, который
Пунины продали, заработав на этом огромные деньги.
Волков: Вы считаете, что в споре за ахматовский архив правда была на стороне
Гумилева?
Бродский: Конечно. Пунины - одно из самых гнусных явлений, которые мне довелось
наблюдать в своей жизни.
Волков: Почему же Ахматова оказалась так тесно с ними связанной?
Бродский: Она жила с ними, еще когда сам Пунин был жив. Затем, когда Пунин был
арестован и погиб, Анна Андреевна считала, что она если и не виновата в этом,
то, по крайней мере, накликала беду: "Я гибель накликала милым, / И гибли один
за другим". Ахматова считала себя обязанной заботиться о дочке Пунина, Ирине. А
впоследствии и о внучке Николая Николаевича - Аньке. Которая, как ни странно, в
профиль была немножко похожа на Анну Андреевну - но не на молодую, а на старую.
Лев все эти годы был в лагерях. Когда он освободился, ожидалось, что его вскоре
реабилитируют, и тогда они с Анной Андреевной съедутся. А пока она продолжали
жить у Пуниных. Ирина Пунина была в этом заинтересована, поскольку существовали
они в значительной степени на заработки Ахматовой. И я Ахматову в этом понимаю:
она исходила из нормальных практических соображений. После реабилитации Гумилеву
могли бы дать большую квартиру А так - на что они могли вдвоем рассчитывать? А
Ирина ее подзуживала: "Перестань, Акума, подожди, пока Леву реабилитируют". (Она
ее называла Акумой. Это слово вроде бы привез из Японии Пунин, оно означает
"ведьма".) В общем, Ахматова послушалась Ирины. И сказала сыну, что пока им
лучше не съезжаться, а следует подождать, пока ему дадут отдельную жилплощадь.
Тут Лев Николаевич вышел из себя
254 Диалоги с Иосифом Бродским
и вспылил. Он, на мой взгляд, замечательный человек, но с тем существенным
недостатком, о котором я уже говорил: считает, что после лагеря ему почти все
позволено. Вот тут он на нее и наорал, о чем я уже рассказывал. Последние годы
перед смертью Ахматовой они не виделись. Пунины, которые тряслись за свое
благополучие, систематически старались посеять между ними рознь. В чем
чрезвычайно преуспели. Размолвку с сыном Ахматова пережила очень тяжело. И когда
она уже лежала с третьим инфарктом в больнице, Гумилев поехал к ней в Москву.
Потому что все-таки понятно, что такое третий инфаркт, да? Но тут Пунина
подослала к нему Аню, которая передала ему якобы слова Анны Андреевны (которые
на самом деле сказаны не были) - слова о том, что-де "теперь, когда я в больнице
с третьим инфарктом, он ко мне на брюхе приползет". После чего Лева в больницу к
Ахматовой не пошел. Когда Ахматова вышла из больницы, то поселилась у Ардовых,
пожила там, по-моему, две недели или около того, поехала в Домодедово и там
умерла. Найман передал мне ее последние слова, он был при этом: "Все-таки мне
очень плохо". Она сказала это, когда ей начали колоть камфору. И грех говорить,
но я, как сердечник, эти слова узнаю. Это именно те слова, которые вырываются,
когда с сердцем плохо.
Волков: И какова же была судьба ахматовского архива?
Бродский: Весь он попал в лапы к Пуниным. Причем в этом отчасти я виноват - я и
Надежда Яковлевна Мандельштам. После похорон Ахматовой мы вернулись в Ленинград.
Кажется, разговор был в квартире Ахматовой на улице Ленина. Я говорю Надежде
Яковлевне: "Вы помните, что произошло с архивом Пастернака, когда он умер? И с
архивом Сологуба?"
Волков: Что же произошло с этими архивами?
Бродский: Они были немедленно арестованы властями. И никто их так никогда и не
видел. Надежда Яковлевна мне ответила: "Я все понимаю, Иосиф, предоставьте это
мне". После чего она ушла в комнату, где держала военный совет, на котором,
кроме нее, присутствовали Пунины, Кома Иванов, Арсений Тарковский. Не помню кто
