Достоевский жаловался на страшную нужду и безденежье, он останавливался в лучших
гостиницах, ел в лучших ресторанах и разъезжал на лучших извозчиках.
Бродский: Вообще-то автору так и следует вести себя. Тут я автора нисколько не
обвиняю. Тут он всегда прав. И он даже не лжец. В тех условиях, в какие автор
поставлен обществом, он может себе это по-
174 Диалоги с Иосифом Бродским
зволить. Непонятно еще, почему он не крадет, не убивает. Я, например, считаю,
что идея Раскольникова насчет старухи-процентщицы - абсолютно авторская идея.
Валков: Достоевский написал "Идиота" за границей, большая часть "Бесов" написана
там же. В оценке этих романов данный факт не имел решающего значения. А с
определенного времени это начало иметь решающее значение - где сочинение
создано.
Бродский: Мы знаем, с какого времени. С девятьсот семнадцатого года. В отношении
Достоевского тут есть еще одна любопытная деталь. Во многих его романах главные
события - это, в конце концов, развязки того, что произошло за границей.
Началось, завязалось за границей. Князь Мышкин сходит с ума и лечится...
Волков: Все действие "Игрока"...
Бродский: Ну о чем речь! Верховенские набираются за границей этих диких идей,
приезжают... А Иван Карамазов! В Россию все они возвращаются кончать. Вот Бахтин
употребляет термин "карнавализм". Совершенно неправильный термин, я считаю.
Скандализм! Это скандал, а не карнавал! Оно гораздо интереснее. Причем в ранних
своих сочинениях Достоевский еще не умел скандалов описывать. Скажем, собрались
у него люди в гостиной , начинается переброска репликами, перебранка. А дальше
Федор Михайлович пишет - "и пошло, и пошло, и пошло". Он еще не понимает, как
это сделать. А позже он этому научился.
Волков: Вот вы сказали, что Достоевский сам мог подумывать о том, как бы ему
убить старуху-процентщицу. Для него вопрос о том, как бы добыть денег,
разбогатеть - один из самых важных, просто навязчивый. Одна из постоянных тем
Достоевского - как бы вдруг заработать миллион.
Бродский: Силу идеи накопления я, между прочим, и на себе испытал. Помню, у меня
однажды в Анн Арборе на счету вдруг оказалось три с половиной тысячи долларов. И
я уже поймал себя на мысли: "елки-палки, хорошо бы четыре было!" Захотелось...
Волков:... округлить.
Бродский: Да, округлить! И я знаю людей, для которых такое округление становится
главным занятием, потому что округлять ведь можно и в ту, и в другую сторону.
Волков: Здесь, на Западе, я по-новому взглянул на некоторые вопросы русской
литературной истории. В особенности на те, что связаны с деньгами, с богатством
или отсутствием оного. Ведь в России писатели существовали некогда в условиях
свободного рынка. А это подразумевало конкуренцию, со всеми вытекающими отсюда
последствиями. Нормальный капитализм, о котором в Союзе уже успели подзабыть.
Скажем, Достоевский жаловался жене, что Льву Толстому, который в литературном
заработке вовсе не нуждался, за "Анну Каренину" в журнале заплатили с
готовностью по пятьсот рублей с листа.
Жизнь в Нью-Йорке. Побег Александра Годунова: осень 1978-зима 1990 175
А ему, Достоевскому, двести пятьдесят рублей дали с неохотой. И Достоевский
добавляет: "Нет, уж слишком меня низко ценят, оттого что работой живу". В Союзе
мне этот мотив остался бы непонятен, а здесь: Тут еще загвоздка в том, что в
Союзе об ту пору (годы шестидесятые, семидесятые) говорить о деньгах, обсуждать
заработки считалось прямо-таки неприличным. Этот вопрос как бы выносился за
скобки. Такое всеобщее интеллигентское лицемерие. И из-за этого возникали
странные ситуации. Например, я беседовал с великим композитором Свиридовым о
Мусоргском, которого он знал и любил как никто и о котором говорил важные и
интересные вещи. Разговор шел профессиональный и как бы на равных. И я заметил
Свиридову, что хорошо бы это записать и опубликовать. На что Свиридов
величественно так скривился: дескать, оставим эти низменные, сиюминутные заботы
о публикациях, а будем думать вечными категориями. При этом он, Свиридов, без
труда мог себе позволить оперировать исключительно вечными категориями.
Поскольку на одной только синекуре секретаря Союза композиторов загребал не
меньше пятисот рублей, не говоря уж об авторских и гонорарах за выступления и
записи. А я зарабатывал сто двадцать рублей в месяц. И весьма был озабочен тем,
как свести концы с концами. Вот вам и равенство промеж российских интеллигентов.
Бродский: То, о чем вы говорите, очень интересно. И между прочим, у этой
проблемы есть два аспекта. Прежде всего, идея равенства как таковая мне
представляется абсолютно бредовой. И я об этом не устаю заявлять. Затем, другое:
когда зарабатываешь, получаешь зарплату, - хоть и сто двадцать рублей, все равно
стыдно. Когда я в России работал на заводе, мне неловко было расписываться в
ведомости и получать деньги. Хотя я там работал, что называется, как вол. Я
думаю, что в итоге дело совершенно не в равенстве, а в русском сознании. Хотя
все это гораздо шире, чем просто русское сознание. Это - религиозные традиции.
Между прочим, не только в России, но и в Европе про деньги говорить не принято.
Там множество политических партий, платформ, философий, и всего что угодно. Все
это можно обсуждать беспрепятственно, но про деньги никто и не заикнется. В то
время как здесь, в Штатах, все говорят - ну не все, но, в общем, люди довольно
много говорят про деньги. Тут, правда, есть другая форма лицемерия. Американцы в
массе своей, по сравнению с европейцами, люди чрезвычайно обеспеченные. И тем не
менее, богатый американец может начать кобениться из-за того, что сэндвич
покажется ему слишком дорогим. Или разыграет по этому поводу в ресторане целый
спектакль.
Волков: Я с этим тоже сталкивался не раз. В ресторан американцы беспечно идут в
основном тогда, когда счет так или иначе оплачивает компания, в которой они
служат.
Бродский: Это какая-то постоянная игра в экономию. Тоже, вероятно, религиозного
происхождения, пуританского. На самом-то деле то,
176 Диалоги с Иосифом Бродским
что русскому человеку представляется вульгарным, эти американские оценки - "о,
такой-то стоит миллион долларов, такой-то - десять миллионов" - имеет свой
резон. Посмотрите, вся политическая жизнь здесь, все политические разговоры
крутятся вокруг одного - сколько денег будет истрачено на ту или иную программу.
Скажем, сколько республиканцы кладут на оборону или образование, а демократы -
на социальные нужды или борьбу с наркоманией. То есть все время говорят о
деньгах. И это абсолютно резонно. Потому что благосостояние той или иной
заинтересованной группы населения зависит в значительной степени от
государственных капиталовложений. То есть деньги - это одна из самых главных
реальностей. Это куда более реальная вещь, чем политические убеждения, платформы
и философии. В Европе этого совершенно не просекают. И в России тоже. Там,
правда, ситуация вообще напоминает театр абсурда, где ни о деньгах, ни о
политике речи нет. Так что я даже не знаю, о чем там идет речь. Я помню, в
Ленинграде мы с приятельницей пошли в театр Акимова на какую-то комедию. И
сбежали со второго действия. Так приятельница моя высказалась довольно-таки
замечательно: "В России театр абсурда и публика поменялись местами". То есть на
сцене полный реализм, зато в зале - черт-те что.
Волков: Мы затронули тему нью-йоркского общепита. Вы как - готовите себе сами
или пользуетесь ресторанами?
Бродский: Есть такая иллюзия, что готовить самому - дешевле. И это так, до
известной степени. Но в конечном счете это не дешевле. Потому что с этим связана
масса психологических издержек. Во-первых, весь этот хаос. Во-вторых, возникают
бесконечные дилеммы: посуду мыть или не мыть? И если мыть - то сейчас- или
потом? И так далее. Поэтому, как правило, вечером я куда-нибудь выхожу. Но
иногда готовлю сам, особенно, когда я преподаю в колледже. Потому что там
ситуация несколько иная: ты живешь обыкновенно не в самом колледже, а в каком-то
доме или квартире. И, скажем, в Мичигане - там вообще хоть три года скачи, ни до
какого ресторана не доскачешь. И поэтому там обедаешь, где придется. Где ночь
застает.
Волков: Здесь, в Нью-Йорке, тьма экзотических ресторанов и экзотических кухонь.
Какой из них вы отдаете предпочтение?
Бродский: С первого дня - китайской. В Чайнатауне, то есть Китай-городе,
совершенно замечательные рестораны. Или вот еще неподалеку есть потрясающее
индийское заведение. И между прочим, на поверку все это оказывается не так уж
дорого. А разница с отечественной кухней - фантастическая. Прежде всего,
разнообразие. И в чисто кулинарном, отношении - это просто совершенно другой
вкусовой ряд, если угодно.
Волков: А как же армянская и грузинская кухни в Союзе? Да еще все эти азиатские
пилавы?
Бродский: Нет, это совершенно не то. Это, в конце концов, вариации на ту же
самую тему. Если сравнивать, то я сказал бы, что русская
Жизнь в Нью-Йорке. Побег Александра Годунова: осень 1978-зима 1990 177
кухня - это традиционная гармония, а китайская - это двенадцатитоновая система.
Только вкусная, потому что настоящей двенадцатитоновой системы мне на обед лучше
не надо. А все эти кавказские дела - один из утонченных вариантов традиционной
гармонии: скажем, Шопен или какой-нибудь другой из романтиков.
Волков: Несколько дней назад в "Нью-Йорк Тайме" какой-то местный китайский
ресторан дал объявление о том, что съестные припасы им поставляют прямо из
Сычуани. И я подумал - что за ерунда, ведь ничего в этой самой Сычуани нет. А в
сегодняшней "Тайме" - интервью с китайским адвокатом из метрополии, приехавшим
на стажировку в Колумбийский университет. Его спросили о впечатлениях от
Чайнатауна. И, конечно, "у советских собственная гордость": он отвечает, что в
Чайнатауне грязно и по улицам ходить опасно. Но о еде отзыв восторженный:
говорит, что как в самых лучших пекинских ресторанах. Что в переводе с
партийного языка на человеческий означает - нью-йоркский китайский ресторан на
десять голов выше любого пекинского.
Бродский: Ну что он там видел в Китае, этот адвокат? Нормальный китайский
общепит. Я полагал, что китайские партийные боссы, вообще верхушка жрет - как и
в Советском Союзе - вполне замечательный образом. Как и американские туристы в
Китае - точнее, нью-йоркские туристы. Ибо только они понимают толк в китайской
кухне. Потому что европейцы - что они знают об этом? Им в Китае могут на тарелку
навалить все, что угодно, и они все равно будут кипятком писать. Но вот,
например, человек, чьему мнению я чрезвычайно доверяю, поскольку именно я
развратил его на все эти сычуаньские и хунанские дела - Миша Барышников, да?
Миша ездил в Китай танцевать, и когда он вернулся, я его спрашиваю: "Ну как тебе
китайская кухня в метрополии?" Так вот, по его мнению, жратва в Китае - при том,
что общая ситуация там катастрофическая - жратва все-таки замечательная.
Конечно, для специальных гостей. Ну, Барышникова и компанию там принимали
замечательным образом.
Волков: Вообще-то американские туристы, возвращающиеся из Китая, равно как из
России, советуют при поездке туда запасаться "алказельцер" - этим магическим
средством от желудочных неприятностей. Потому что даже иностранцам норовят
подсунуть гнилье. И я не знаю, дают ли теперь вообще в странах с однопартийной
системой качественный продукт за пределами цековских или других закрытых едален.
Бродский: Не знаю, я в таких не был. Это точно. Но вероятно, что все эти
экзотические, да и вообще национальные кухни здесь, в Нью-Йорке, находятся на
своем пике. То есть можно предположить, что они наголову выше того, что можно
найти в соответствующих метрополиях. За исключением, вероятно, итальянских
ресторанов. Французские рестораны здесь есть замечательные, но их недостаток -
невероятная дороговизна. И вот приходишь к выводу, что по своей доступности и
178 Диалоги с Иосифом Бродским
разнообразию китайская (и, пожалуй, японская) кухни здесь, это -
гастрономический эквивалент демократии. Именно так.
