- А что мне делать? - пожал он плечом. - Пойду, стану на пост, и
пущай попробуетпкто подойти.
На дворе по-прежнему шел дождь, поэтому Чонкин надел шинель, а поверх
нее натянул ремень с подсумками.
- Стрелять в них будешь? - с испугом спросила Нюра.
- Не тронут, не буду, - пообещал Чонкин. - А если уж тронут, пущай не
обижаются.
Нюра кинулась к Ивану, обхватила его шею руками, заплакала.
- Ваня, - попросила она, давясь слезами. - Прошу тебя, не противься
им. Убьют.
Чонкин провел рукой по ее волосам. Они были мокрые.
- Что делать, Нюрка, - вздохнул он. - Я ж часовой. Давай на всякий
случай простимся.
Они поцеловались три раза, и Нюра, хотя и не умела этого делать,
перекрестила его.
Чонкин перекинул винтовку через плечо, нахлобучил пилотку и вышел на
улицу. Дождь как будто бы утихал, и где-то за Ново-Клюквиным засветилась
неяркая радуга.
С трудом выдирая ноги из липкой грязи, Иван прошел к самолету,
чувствуя, как в худой правый ботинок сразу же просочилась вода. Дождь
шуршал, как пшено, по тугой обшивке крыльев, тяжелые капли дрожали на
промасленном брезенте чехла. Чонкин забрался на правую нижнюю плоскость, а
верхняя укрывала его от дождя. Сидеть было не очень удобно, потому что
плоскость была покатой и скользской. Зато обзор был хороший, и Чонкин
держал в поле зрения обе дороги - верхнюю и ту, что шла вдоль берега Тепы.
Прошел час, никто не появлялся. Прошло еще полчаса, Нюра принесла
завтрак - картошку с молоком. Тут кончился дождь и выглянуло солнышко. Оно
отразилось в лужах и засверкало яркими блестками в каждой капле. То ли от
солнца, то ли от завтрака, то ли от того и другого вместе у Чонкина
улучшилось настроение и прошло ощущение близкой опасности. И стал он даже
немножко подремывать.
- Эй, армеец!
Чонкин вздрогнул и вцепился в винтовку. У забора стоял Плечевой. Он
стоял босиком, и обе штанины его были почти до колен подвернуты. Через
плечо перекинут был бредень.
- Ищу напарника с бредешком походить, - объяснил он, с любопытством
поглядывая на Чонкина.
- Отойди, - сказал Чонкин и отвернулся. Но одним глазом приглядывал
все-таки за Плечевым.
- Да ты что? - удивился Плечевой. - Обиделся на меня? Есл ты насчет
того, что я про Борьку рассказывал, так это т зря. Я сам не видел, может,
она с ним и не живет. Плечевой повесил бредень на забор, нагнулся и
просуну ногу между жердями. Он собирался просунуть уже и втору но Чонкин
соскочил с плоскости.
- Эй, эй, не лезь! Застрелю! - закричал он и направи винтовку на
Плечевого.
Плечевой попятился назад, поспешно стащил бредень с забора.
- Чокнутый ты, паря, ей-богу, - проворчал он и направилс к реке.
Тут из-за бугра показалась крытая машина. Шофер газова и крутил
баранку. Рядом с ним на подножке, держась з дверцу, стоял перепачканный
лейтенант и командовал. Остальные люди в серых мундирах, уже и вовсе с ног
д головы заляпанные грязью, взмыленные, подталкивали. Машин все равно
пробуксовывала, и зад ее заносило то в одн сторону, то в другую. С
любопытством наблюдая эту неожидан ную сцену, Плечевой посторонился.
- Эй, товарищ, помог бы! - хрипло прокричал ему лейтенант
- Ну да, делать нечего, - пробурчал Плечевой и, повернувшись,
медленно пошел дальше. Но потом ему стало совсем любопытно, он вернулся и
пошел обратно за машиной, которая подъехала к правлению и там
остановилась.
20
Иван Тимофеевич Голубев в своем кабинете трудился над составлением
отчета о ходе сеноуборки за последнюю декаду. Отчет был, конечно, липовый,
потому что никакой уборки в последнюю декаду почти не было. Мужики уходили
на фронт, бабы их собирали - какая уж тут уборка! В райкоме такую причину
уважительной не считали, Борисов матерился по телефону, требовал
выполнения плана. Он, конечно, знал, что требует в эти дни невозможного,
но бумажка о сделанной работе была для него важнее самой работы - его тоже
материли те, кто стоял над ним. Поэтому он собирал бумажки со всех
колхозов, складывал цифры, составлял свою бумажку и посылал в область, где
на основании районных отчетов тоже сочиняли бумажку, и так шло до самого
верха.
Вот почему председатель Голубев сидел сейчас в кабинете и вносил
лепту в общее и большое бумажное дело. Он расчертил лист бумаги на
клеточки, в которых против фамилий бригадиров проставлял гектары,
центнеры, проценты и трудодни. Потом позвал счетовода Волкова, сидевшего в
соседней комнате. Волков быстро на счетах сложил цифры в каждой колонке, и
председатель проставил их в графе "итого". Отпустив счетовода,
председатель поставил свою четкую подпись, подул на свежеиспеченный
документ и отодвинул, чтобы полюбоваться издалека. Цифры выглядели
внушительно, и председатель поймал себя на ощущении, что сам этим цифрам
частично верит. Сделав дело, встал, чтоб размяться. Потягиваясь, подошел к
окну и застыл с поднятыми руками.
Перед конторой стояла полуторка с крытым верхом. Возле нее толпились
перепачканные люди в серых мундирах, а двое поднимались уже на крыльцо.
"За мной!" - ахнул мысленно председатель. Как не готовился он к своей
участи, но сейчас появление этих людей застало его врасплох. Тем более,
что он просился на фронт и, кажется, его просьбу собирались удовлетворить.
Теперь все кончено. Председатель заметался по кабинету. Что делать? Бежать
бессмысленно, да и некуда и вот их шаги уже слышны в соседней комнате,
там, где сидит счетовод. Спрятаться? Смешно. Вдруг взгляд его упал на
только что составленную бумагу. Вот она, улика! Сам себе подписал
приговор. Что делать? Сжечь? Поздно. Изорвать? Склеят. Выход был только
один. Иван Тимофеевич скомкал бумагу и затолкал в рот. Но прожевать не
успел.
Дверь отворилась, на пороге появились двое. У первого, щуплого, были
кубики на петлицах, у второго, со звероподобным лицом, - треугольнички.
Лейтенант, размазывая грязь, стер рукавом пот с лица и поздоровался.
В ответ раздалось неясное мычание.
Решив, что перед ним обычный глухонемой, лейтенант недовольно
поморщился, ибо не любил людей, не умеющих отвечать на задаваемые им
вопросы.
- Где председатель? - строго спросил он. - Голова! - Руками он
изобразил большую голову.
- Муу-у, - промычал председатель и покорно ткнул себя пальцем в
грудь.
Лейтенант сперва удивился, он никогда не видел глухонемых
председателей (как же он выступает на собраниях?), но подумал, что раз так
есть, значит так надо, и начал об"яснять, помогая себе руками:
- Понимаешь, тут есть один человек... дезертир, понимаешь? -
Лейтенант, как мог изобразил сначала бой ("паф-паф"), а затем человека,
бегущего с поля боя. - И мы его должн ы... - Он выхватил из кобуры
пистолет и ткнул председателя им в живот... - Руки вверх!
Председатель отвалил нижнюю челюсть, заслюнявленный ком бумаги выпал
у него изо рта, а сам он вдруг зашатался и рухнул на пол, ударившись при
этом затылком об стену.
Лейтенант растерялся, посмотрел на председателя, потом на бойца,
безмолвно застывшего возле дверей.
- Вот черт, - пробормотал он растерянно. - Увидел пистолет - и сразу
упал в обморок. Бумагу зачем-то жрет. - Он поднял с пола изжеванную
бумагу, брезгливо развернул ее, посмотрел, бросил на стол. Потрогал
лежащего носком сапога, потом нагнулся, стал бить его по щекам. - Эй,
слышь вставай, что ли, вставай, нечего тут придуриваться. - Взял руку,
пощупал запястье. - Не разберу - есть пульс или нет.
Он расстегнул на председателе френч, рубашку и приложил руку к груди.
- Свинцов, не топай, - сказал он и прислушался. Сердце если и билось,
то так тихо, что его не было слышно.
- Ну что, - с любопытством спросил Свинцов.
- Не разберу. - Лейтенант поднялся с колен, хотел отряхнуть их, но
посмотрев на брюки, понял, что этого делать не надо. - А ну-ка послушай
ты, у тебя, может, слух получше.
Свинцов, в свою очередь, стал на колени и приложил ухо к груди. Потом
поднял голову и сказал:
- Мыши.
- Какие мыши? - не понял лейтенант.
- Под полом скребутся, - объяснил Свинцов. - А может, и крысы. Писк
такой грубый, вроде бы не мышиный. У меня в подполе прошлый год завелись,
а я попервах не понял, думал мыши, и кошку сдуру туда и запусти. Так они
на нее там как набросились, и хвост объели, еле жива осталась.
- Свинцов, я тебе разве мышей слушать приказывал? Сердце бьется или
не бьется?
- А кто его знает, - ответил Свинцов. - Я же не врач и в этом деле
без особого понимания. Я думаю так, фортку надо открыть для свежего
воздуха. Если живой, значит, очнется, если мертвый - с носа чернеть
начнет. А так разве определишь?
- Черт-те чего, - сказал в сердцах лейтенант, - народ какой-то пошел
слабонервный. И чего они нас боятся? Мы же кого попало не хватаем, а
только по ордеру. Ладно, хрен с ним, пусть лежит. Пойди в соседнюю
комнату, приведи однорукого. Только не груби, а то и он загнется, где мы
тогда понятого возьмем?
Свинцов открыл дверь в соседнюю комнату и позвал Волкова.
Волков робко переступил порог, а когда увидел лежащего под столом
председателя, вовсе позеленел и затрясся от страха.
- Вы знаете этого человека? - кивнул лейтенант на неподвижно
распластанное тело.
- Не знаком! - прокричал Волков, прикусив с перепугу язык.
- Как не знаком? - удивился лейтенант. - Кто же это?
- Председатель Голубев, - трясясь от нелепости своих ответов,
пролепетал Волков. - Но я с ним только по службе, а в смысле личных
отношений мы даже не разговаривали.
- Так уж не разговаривали? - недоверчиво посмотрел лейтенант. - Что ж
это вы встречались и не разу, ни одним словом не перемолвились?
- Ни одним... Ей-богу, ни одним. Я, конечно, беспартийный...
образование у меня маленькое, я в этих этих делах ничего не понимаю.
- А мы тебя научим понимать, - с места сказал Свинцов.
- Он мне однажды, правда, сказал, что труды МарксаЭнгельса рабочему
человеку понять трудно, тут, мол, нужно иметь специальную политическую
подготовку.
- Так, - сказал лейтенант. - И все?
- И все.
Свинцов тяжело шагнул к Волкову и приставил к его носу огромный
красный кулак, заляпанный родинками и веснушками.
- Ты у меня брось запираться, а то я тебе нос набок сверну. Тебя
лейтенант вежливо спрашивает, так ты, падло, вежливо отвечай.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы лейтенант не вспомнил, что
пришел сюда вовсе не затем, чтобы допрашивать Волкова. Оборвав грубость
Свинцова, он объявил Волкову, что ему в качестве понятого доверяют
присутствовать при аресте дезертира Чонкина.
21
Они шли развернутым строем по широкой улице Красного. Их было семь
человек. Восьмым был счетовод Волков, он плелся, сильно отстав и испуганно
озираясь по сторонам, словно ждал неожиданного нападения сзади.
Завидев их, жители деревни прятались по избам и осторожно выглядывали
из-за занавесок, дети переставали плакать, и собаки не лаяли из-под ворот.
Тишина стояла, как перед рассветом в тот самый час, когда все, кто
ложится поздно, уже легли, а те, кто рано встает, еще не встали.
Люди, смотревшие за ними из-за занавесок, замирали, когда строй
приближался к их избам, и облегченно вздыхали, когда он проходил мимо. И
снова затаивались в любопытстве и страхе: куда же они? К кому?
Когда же серые люди прошли дом Гладышева, всем стало ясно: идут к
