- Это вам неудобно, а мне даже очень удобно. Потому что если у меня
будет фамилия Шпульман или, например, Иванов, так-таки этот ваш идиот
сможет вставлять мне зубы, сколько захочет. Между прочим, в Гомеле
начальник много раз предлагал мне менять мою фамилию, но я сказал ему одно
слово - нет. Между прочим, он был на вас очень похож. Это был не ваш брат?
- У меня нет братьев, - грустно сказал капитан. - Я был единственный
ребенок в семье.
- Мне-таки вас очень жаль, - посочувствовал Сталин. - Один ребенок в
семье - это всегда плохо. Потому что он может вырасти эгоист.
На это замечание капитан ничего не ответил. Изорвав протокол допроса,
он бросил его в корзину. Затем он встал, объявил гостю, что был очень рад
познакомиться, и протянул руку. Но гость уходить не спешил. Прежде чем
покинуть Учреждение, он попросил вернуть ему голенища и выписать
направление в областную поликлинику для ремонта зубных протезов.
- Это мы устроим. - Капитан вызвал Капу и приказал ей немедленно
составить соответствующий текст.
Капа была потрясена приказанием, не зная, чем оно продиктовано.
Учреждение всегда проявляло заботу о людях, но не до такой же степени!
- Может быть, вы отправите его на курорт? - спросила она насмешливо.
Старик оживился и просил на курорт его покуда не отправлять.
- Я очень люблю курорт и особенно Крым, - сказал он. - Крым - это
жемчужина жемчужина юга, это цимес. Но я боюсь, что туда скоро войдут эти
немцы.
- Да, уж немцы бы вас полечили, - сказала Капа многозначительно.
Ей тут же пришлось пожалеть о своем неосмотрительном замечании.
Старик выразил явное недовольство.
- Эта девушка, мне кажется, немножко антисемитка, - сказал он с явной
тревогой за ее будущее. - А ведь она молодая и выросла, я думаю, не при
старом режиме. А, наверное, она партийная или комсомолка.
Глядя на Капу как на несчастную калеку, он вздыхал, охал, качал
головой и сказал ей с горечью, что, если она не изменит своих убеждений,
ей придется тоже целовать его "в заднее место". Однако, прежде чем
приступить к этой церемонии, ей придется вытереть губы.
- Потому что моя жена Циля, - объяснил он, - очень ревнива. И если
она увидит губную помаду, получится целый гвалт и разлад семьи.
Не понимая, что происходит, Капа взглянула на капитана. Почему он
позволяет этому наглецу так разговаривать? Почему он не прикажет
немедленно его расстрелять?
- Капочка, - улыбнулся ей капитан, явно торопясь замять инцидент, - я
тебя очень прошу - пойди и выпиши товарищу направление.
Обиженно поджав губы, Капа отправилась выполнять приказание. Она тут
же вернулась и, не глядя на старика, спросила, как его фамилия. Сталин
охотно открыл рот, но его опередил капитан.
- Не нужно никакой фамилии, - быстро сказал он. - Напиши на
предъявителя.
- Ничего не понимаю, - сказала Капа. - Что это за человек, у которого
нет фамилии?
- У меня есть фамилия, - сказал старик.
- Да, у него есть фамилия, - подтвердил капитан, - но она секретная.
- Он улыбнулся отдельно старику и отдельно Капе. - Пойди и напиши, что
тебе сказано. Предъявитель сего направляется...
Несколько минут спустя капитан провожал старика до ворот, как самого
почетного гостя. На лавочке у ворот действительно сидела старая женщина.
Она держала на коленях рваную плетеную кошелку и смотрела прямо перед
собой. Сразу было видно, что ожидание есть привычное ее состояние. Минуты
и часы ожидания она заполняла обычно перечислением великих людей, которых
дал миру ее народ. Сейчас она смотрела прямо перед собой и, загибая
пальцы, бормотала:
- ...Маркс, Эйнштейн, Спиноза, Троцкий, Свердлов, Ротшильд...
- Циля, - сказал ей Сталин, - я хочу познакомить тебя с этим молодым
человеком. Это очень интересный молодой человек.
- Он еврей? - оживилась Циля.
- Он не еврей, но он очень интересный молодой...
- Ох! - потеряв к Миляге интерес, покачала головой Циля. - Что у тебя
за дурная привычка? Как только приезжаем на новое место, ты сразу идешь к
этим гоям. Неужели ты не можешь найти себе другую компанию?
- Циля, ты напарасно так говоришь. Это очень хороший молодой человек.
Он даже немножко лучше того, который был в Гомеле. Потому что тот, который
был в Гомеле, держал меня в тюрьме трое суток и трое суток я ему объяснял,
почему меня нельзя держать в тюрьме. А этот понял все сразу.
Вернувшись к себе, капитан Миляга сказал Капе что-то примирительное и
взял у нее письмо, пришедшее с сегодняшней почтой. Вероятно, это была
анонимка. Адрес Учреждения был написан левой рукой, адрес отправителя
вовсе отсутствовал.
В этом не было ничего необычного. В Учреждение, возглавляемое
капитаном Милягой, граждане почти всегда писали письма без обратного
адреса и за редкими исключениями левой рукой. (Исключения составляли
левши, они обычно писали правой рукой.) В таких письмах содержались обычно
мелкие доносы. Кто-то критиковал карточную систему. Кто-то выражал
сомнение в нашей скорой победе над немцами. Кто-то на кухне рассказал
анекдот сомнительного содержания. Некий бдительный товарищ просил обратить
внимание на творчество поэта Исаковского. "Слова данного поэта, - писал
бдительный товарищ, - в песне "Лучше нету того свету..." звучат с
пластинок и разносятся с помощью радио на весь Советский Союз, в том числе
и известная строчка "Как увижу, как услышу". Но прислушайтесь внимательно,
и вы уловите нечто другое. "Каку вижу, каку слышу" - вот как звучит"этот
текст, если прислушаться". Бдительный товарищ предлагал пригласить поэта
Куда Надо и задать ему прямой вопрос: "Что это? Ошибка или злой умысел?"
Заодно автор письма сообщал, что он уже сигнализировал об этом вопиющем
факте в местнуюо газету, однако ответа до сих пор не получил. "Упорное
молчание газеты, - делал вывод бдительный товарищ, - поневоле наводит на
мысль, не находится ли редактор в преступной связи с поэтом Исаковским, а
если находится, не является ли это признаком разветвленной вредительской
организации?"
К чести Учреждения надо сказать, что оно принимало меры далеко не по
каждому такому сигналу, иначе на воле не осталось бы ни одного человека.
Итак, письмо, пришедшее с последней почтой, на первый взгляд казалось
вполне заурядным. Но капитану почему-то подумалось, что именно в этом
письме содержится важное сообщение. Он вскрыл письмо и с первых строк
понял, что не ошибся.
"Сообщаем, что в нашем селе Красное скрывается дезертир и предатель
Родины товарищ Чонкин Иван, который проживает в доме почтальона Беляшовой
Анны и имеет при себе оружие, а также боевую технику в виде аэроплана,
который не летает на бой с немецко-фашистскими захватчиками, а стоит в
огороде без всякой пользы в период тяжелых испытаний для нашей страны.
Красноармеец Чонкин Иван, хотя его место на фронте, на фронте не воюет, а
занимается развратом, различными видами пьянки и хулиганства.
Вышеупомянутый Чонкин Иван высказывал незрелые мысли и недоверие к
марксистско-ленинскому учению, а также к трудам Ч. Дарвина о происхождении
человека, в результате которых обезьяна в человека превратилась
посредством труда и осмысленных действий. Плюс к вышеуказанному, он
допустил преступную потраву скотиной Беляшовой Анной огорода известного
местного селекционера и естествоиспытателя Гладышева Кузьмы, и этими
своими действиями Чонкин, безусловно, нанес большой урон нашей советской
науке сельского хозяйствахна ниве гибридизации. Просим унять зарвавшегося
дезертира и привлечь к ответственности по всей строгости советских
законов. К сему жители деревни Красное".
Капитан прочел письмо и красным карандашом подчеркнул слова
"дезертир, предатель, Чонкин". Синим карандашом подчеркнул фамилию
"Гладышев", сбоку написал "анонимщик" и поставил вопросительный знак.
Письмо было как раз кстати. Пора было приниматься за претворение в
жизнь указаний Верховного Главнокомндующего. Капитан вызвал к себе
лейтенанта Филиппова.
- Филиппов, - сказал он ему, - возьми сколько тебе нужно людей,
завтра поедешь в Красное, арестуешь дезертира по фамилии Чонкин. Ордер
получишь у прокурора. Разузнай, кто такой Гладышев. Может быть, он нам еще
пригодится.
19
С вечера небо затянуло обложными тучами, и пошел дождь. Он шел не
переставая всю ночь, и к утру дорогу так развезло, что идти по ней было
немыслимо. Нюра шла по обочине, и ее большие, отцовские еще сапоги то и
дело слезали, приходилось придерживать их за голениища. Да еще сумка от
дождя набухла и норовила сползти с плеча. Промаявшись так километра два с
половиной, вышла Нюра к первой развилке и увидела крытую брезентом
полуторку. Возле нее копалось несколько человек в серых гимнастерках.
Промокшие и перепачканные с ног до головы, они расчищали кто лопатами, а
кто и просто руками дорогу перед машиной, а один с двумя кубиками на
петлицах стоял чуть в стороне и курил, прикрывая ладонью от дождя,
расклеившуюся самокрутку. Сзади из-за машины вышел огромный верзила с
куском фанеры, используемой вместо лопаты. Увидев Нюру, огибавшую
полуторку стороной, верзила остановился и уставился на нее зверскими
своими глазами из-под рыжих бровей.
- Женчина! - вскричал он удивленно, словно встреча произошла на
необитаемом острове.
Люди в серой форме бросили работу, повернулись к Нюре и стали молча
ее разглядывать. Под их взглядами Нюра попятилась.
- Девушка! - окликнул Нюру тот, что курил. - До Красного далеко?
- Нет, не далеко, - сказала Нюра. - Вот еще с километр проедете, за
бугор перевалите, а там уже будет видно. А кого вам нужно? - Она осмелела.
- Там у вас дезертир какой-то живет, мать его в душу, - доверчиво
объяснил стоявший рядом с лейтенантом боец с лопатой.
- Прокопов, - строго оборвал его лейтенант, - не болтай.
- А чего я такого сказал? - Прокопов бросил лопату и сел за руль.
Машина тронулась, продвинулась немного вперед и снова засела в грязи. Нюра
пошла дальше. Она прошла немного по дороге, потом забрала вправо и низом,
низом вдоль речки кинулась назад, к Красному.
Чонкин спал так крепко, что разбудить его удалось не сразу. Пришлось
даже плеснуть в лицо холодной воды. Нюра рассказала о людях, застрявших на
дороге, о разговоре насчет дезертира.
- Ну и пущай ловят своего дезертира, - мотал сонной головой и ничего
не понимал Чонкин. - Я-то здесь при чем? чем?
- О, господи! - всплеснула руками Нюра. - Да неужто ты не можешь
понять? Дезертир-то кто? Ты.
- Я дезертир? - удивился Чонкин.
- Я, что ли?
Чонкин спустил ноги с кровати.
- Чтой-то ты не то, Нюрка, болтаешь, - недовольно сказал он. - Какой
же я тебе дезертир, сама подумай. Меня сюда поставили охранять эроплан.
Сколь я ни обращался в часть, никто меня не сымает. Сам я покинуть пост не
могу, не положено по уставу. Как же я могу быть дезертиром?
Нюра стала плакать и умолять Чонкина принять какие-то срочные меры,
потому что им все равно ничего не докажешь.
Чонкин подумал и решительно встряхнул головой.
- Нет, Нюрка, прятаться мне негоже, потому что я свой пост оставлять
не имею права. И снять меня не может никто, окромя разводящего, начальника
караула, дежурного по части или... - Чонкин подумал, какое еще
ответственное лицо может снять его с поста, и решил, что после дежурного
по части он может подчиниться не ниже, чем генералу... - или генерала, -
заключил он. И стал одеваться.
- И что же ты будешь делать? - спросила Нюра.
