ничего мне не сказала, что операцию ей предложили. Представьте себе,
звоню позавчера из Одессы, барышня, спрашиваю, как драгоценное само-
чувствие гражданки Приходько? Все в порядке, отвечает барышня, не заре-
зали. Жена решила устроить мужу маленький сюрприз. Как вам понравилась
эта хохмочка?
- Хотела, штоб ты приихав, а я вже здоровая, - смущенно, но упрямо
сказала Вероника. - А што мне операцию зделали: так ты и не почуял...
- О, женщины, сказал Шекспир и был абсолютно прав. Классный, между
прочим, был писатель. Говорят, он у нас в Одессе со своим театром гаст-
ролировал, не слышали? Я тоже, но все может быть, если есть театр, то
гастроли в Одессе - это очень заманчиво, очень... Однако вернемся к на-
шим баранам, как говорят в Австралии. Или правильнее в данной ситуации
сказать, что вернемся к нашим баранкам? Скажите честно, Валерий, здесь и
вправду все чисто, соперировали как надо - ведь мы ничего не дали ни хи-
рургу, чтобы крепко держался за ножик, ни сестре, что качала наркоз, ни
сестре, что кипятила инструменты. Или вы все-таки... Да?..
Григорий склонился ко мне, многозначительно подмигнув черным глазом.
- Нет, - отрицательно покачал головой я.
- Странно... За так?.. Что ж, сделаем благодарность доктору сейчас.
Главное, что все позади, теперь только ешь побольше да наращивай бока,
ласточка моя, а то было извела себя как женщина и как человек. Ревнивая
моя Вероника до жути, чистый мрак, вот и приболела.
- Ты же сам издевался, казав, шо чоловик - не пес, на кость не кида-
ется, - опять засверкала глазами Вероника.
- О це темперамент! - любуясь женой, обожающе произнес Григорий. -
Огонь в аду под сковородкой и то тише. Будь ласка, успокойся, моя цыпоч-
ка, теперь все только от тебя зависит, от твоей природы, чуешь? Захочет
природа - и сделается все, як по маслу. И еще надо, чтобы хоть немного,
но подфартило. Без фарта можешь всю жизнь горбатиться, но если не везет,
то куда доедешь, спрашиваю я вас? Вот у меня кореш есть, Микола. Надо
сказать, что он мячик гонял, тоже в жизни занятие, за "Черноморец", это
футбольная гордость Одесского морского пароходства, помяните мое слово,
быть ей чемпионом эсесесер, дайте только в класс "А" перейти. Вы, изви-
ните, за кого болеете, Валерий?
- За "Спартак",
- Я почему-то так и подумал. Не будь "Черноморца", был бы "Спартак"
моим фаворитом, Как-то раз наш Микола на тренировке спину повредил. Не
было ни шиша - и вот травмолотогический радикулит по все форме. Ни
сесть, ни встать, Микола - мужчина видный, не так ли, моя ласточка?
- Бугай. - определила Вероника.
- Помучился он полгода, надо инвалидность оформлять или операцию де-
лать. Хотя после операции все едино инвалидом останется, поднимать не
больше килограмма, а кому нужен бугай, как ты счастливо изволила выра-
зиться, который кило не удерживает? Но куда деваться, Микола дал согла-
сие резаться. Повезли его на каталке под нож, а как стали на стол перек-
ладывать, одна медсестричка, бай бог ей здоровья, склянку какую-то грох-
нула вдребезги, весь пол в стекле, и санитары от неожиданности Миколу из
рук выронили. Стал Микола пикировать и до того стекла битого перепугал-
ся, что совершил уму непостижимый кульбит всем телом. До того, как гово-
рят чехи, рукой-ногой шевельнуть не мог, а тут - такое антраша. Он, ко-
нечно, приложился, земля, как определил Ньютон после того как получил
яблоком по кумполу, имеет-таки свое постоянное притяжение, но зато вско-
чил с пола, как новенький - позвонок его сдвинутый встал на свое закон-
ное место. И не надо никакого скальпеля. Чудо. Хирург, не отходя от кас-
сы, повытаскивал у него из спины пару осколков, помазал йодом, и Микола
двинулся своим ходом в палату за шмотками, выписываться. С футболом, са-
ми понимаете, пришлось завязать, на складе бутсы выдает под расписку, но
в научных кругах Микола теперь - большая знаменитость, его показывают
студентам, чтобы знали, на что природа-матушка способна...
Глава тридцать пятая
--===Свое время===--
Глава тридцать пятая
...Настал, наконец, тот день, когда Наташа, держась за стенку, впервые пошла
по коридору больницы своим ходом.
- Смотри, Валера, нет, ты посмотри, - осторожно передвигая ноги, ра-
достно и удивленно говорила она мне. - Я же иду, понимаешь, иду... Са-
ма...
Я шел рядом с ней, согнув в локтях руки - так легче было бы подхва-
тить Наташу, если, не дай бог, оступится. И все-таки есть справедли-
вость, вот поправится Наташка, вот получим мы квартиру и заживем счаст-
ливо, и будет у нас свой дом, своя дверь. Большое дело, великий смысл,
оказывается, в дверях. У одних дверей, черных, обитых под черную кожу,
как двери директорского кабинета, стоишь и томительно ждешь, и дверь
изучает тебя стеклянным холодным глазом. А другие двери прижаты навытяж-
ку вдоль стенки передней, и через порог, сквозь проем льется музыка, ма-
нит свет и к тебе протянуты руки. И да будет так у нас.
Хранители тайн,
любители тайн -
двери!
Языками замков,
косяками оков
от беды оградите
и откройтесь друзьям,
и желанным гостям,
и хорошим вестям...
Я даже знаю, где и каким будет наш дом, наша квартира. Общей полезной площадью
двадцать квадратных метров. С огромной кухней в одиннадцать квадратных метров,
неподалеку от метро, семь минут ходу, в районах улиц, носящих имена Щепкина,
Дурова, Гиляровского, бывших Мещанских, с видом на Тополев переулок, где по
утрам поет муэдзин на своем минарете и во дворе автобазы стоит неухоженная,
замызганная, но прекрасная, как Золушка в ветхом платье, церковь митрополита
Московского постройки самого Казакова.
Наша дверь - это вход.
В наш дом, в наш мир, в наше царство. За ее спиной я останусь вдвоем
с любимой и окружат меня в моем воображении те, кого я встретил в своей
жизни, вспомнится то, что прочувствовал, осознал и понял, и родится
звук, явится строка, сложатся стихи, напишутся киносценарии... За ее на-
дежной спиной завершу я задуманное... То, что торопливо записано в мину-
ту озарения и томится в желтеющих тетрадках...
... Телефон-автомат... На улице... Сценарий или рассказ - неважно -
можно так и назвать "Телефон-автомат"... Девочка - подросток, почти де-
вушка, на грани превращения кокона в бабочку: маленькая сумочка через
плечо на длинной ремешке, неумелая, робкая косметика, независимый, по-
лупрезрительный взгляд, но это от близорукости. Как у Марины Цветаевой.
Она деловито подходит к телефону-автомату, озабоченно вздыхает, вставля-
ет монетку в прорезь, снимает трубку и набирает цифру, но только одну и
начинает говорить... Мы слышим ее монолог в диалоге с кем-то и начинаем
понимать, что этот кто-то очень ее любит, очень по ней страдает, очень
скучает в разлуке с ней, а она, позвонив, дарит ему свое общение и на-
дежду. Они беседуют о книгах и выставках, о фильмах и спектаклях, среди
их знакомых знаменитые артисты, известные писатели и дикторы телевиде-
ния... Не только мы слышим этот разговор с паузами, во время которых ус-
певаешь домысливать слова ее собеседника, все это слышит и молодой чело-
век, который ждет своей очереди позвонить. Он - невольный свидетель ее
слов, он с интересом начинает поглядывать на нее, заходит сбоку телефон-
ной будки, чтобы рассмотреть ее получше, но их разделяет стекло, а она,
заметив незнакомца, вдруг начинает горячо обвинять своего собеседника в
черствости, бездушии, во всех смертных грехах и со слезами на глазах
бросает трубку, промахивается мимо рычага - качается трубка - выбегает
на улицу и исчезает за углом. Удивленный таким разворотом, молодой чело-
век входит в телефонную будку, берет неостывшую трубку, прижимает ее к
уху и обнаруживает, что в трубке глухо, как на дне омута, что монетка,
вставленная в прорезь, не провалилась, значит... Значит, она говорила с
воображаемым собеседником, с выдуманным человеком... С тем, в ком она
так сильно нуждается, с кем разделила бы свое одиночество... С телефоном
на улице... С автоматом...
Или...
Погожий осенний день. Даже жарко, несмотря на холодок налетающего ве-
терка. Томительно скучно в медленно движущейся очереди за яблоками. Де-
ревянные ящики с импортными наклейками стопой выстроенные прямо на тро-
туаре, пластмассовый стол с весами, продавщица в свежезамаранном халате,
разношерстная очередь и груда пустых ящиков с другой стороны стола. В
очередь встали Он и Она... Судьба?.. Случай?.. Неизвестно, но видно, им
на роду написано было встретиться в этот погожий осенний денек, и Он, не
зная об этом, просто отмечает про себя красоту плавного изгиба ее шеи, а
Она, тоже не зная об этом, оборачивается и встречает его внимательный
взгляд. Мало-помалу движется очередь, лениво бранится продавщица со
сварливой старухой в белой панамке. Он и Она успевают сказать что-то
незначительное друг другу, например, "...яблоки, как на полотнах
Сарьяна, не правда ли?" И это оказалось значительным, полным другого
смысла, потому что они заволновались, сами не понимая от чего, а ведь то
был обмирающий холодок предчувствия - скорее всего голопопый, лукавый
мальчишка пролетел над очередью за яблоками, сверкнул золотым крылом...
и коснулась любовь их сердец, когда взглядами встретились двое. Он помог
Ей пересыпать яблоки в сетку, а его бумажный пакет, как нарочно, порвал-
ся, и яблоки раскатились по асфальту. Она бросилась помогать и протянула
Ему яблоко.
Остановись мгновенье - ты прекрасно!
Грянул хор и запел орган - так Ева когда-то протянула Адаму яблоко, и
начался род человеческий, да дело даже не в библейской легенде - сколько
бы ни жило человечество, вечно будет случаться такое - встретятся Двое и
познают Любовь, Добро и Зло...
Или...
В звуке - тяжелое, с присвистом, дыхание, топот сапог, кинокамера
"бежит": в кадре вздрагивает на ходу стриженый наголо затылок, вздулись
мускулы шеи, взмокла от пота солдатская гимнастерка. Вбегает во двор -
телега с одной, задранной в небо, оглоблей, осколок разбитого кувшина,
покачивающийся на колу в заборе, истошно заоравшая курица всполошно вы-
летела из-под ног, ступени, ступени, ступени крыльца, с высоты которого
открылась панорама села в дыму и пыли, где по улицам, неуклюже перевали-
ваясь, ползут, натужно воя, коробки танков с черно-белыми крестами...
Темные сени... Светлая горница: лавки, стол, образа в углу, расширившие-
ся от ужаса глаза молодой женщины, которая машет, подталкивает, зовет
руками, торопливо сдвигая в сторону половик и поднимая за железное
кольцо крышку, открывающую лаз в подпол. Захлопнулась крышка, скрыл ее
сдвинутый сундучок и в темноте подвала сдерживают, успокаивают дыхание
двое... Два солдата,,, Один наган на двоих... Один патрон в стволе... На
двоих... Один из двоих - Поэт. В подполе темнота, затаенное дыхание, а
наверху окрик чужой речи, грохот сапог, поет губная гармошка - встали на
постой. В сырой кромешной тьме, как в могиле. И запах земли. Той, за ко-
торую наверху - бой. Прислонившись затылком к холодной стенке погреба
шепчет Поэт строчки... о тех, кто были молоды, русоволосы и ушли недолю-
бив, недокурив последней папиросы... о тех, кто шел на смерть и пел, а
перед этим плакал, кого вела через траншеи окоченевшая вражда, штыком
дырявящая шеи... Поэтов военного времени. Страшен бездушный лик войны:
сгоревший дом, поникшая от горя вдова, огромноглазый от голода ребе-
нок... И встает солдат, и встает Поэт, для которого подвал, как могила,
и стоит Поэт на изуродованной земле - сапоги, гимнастерка, бинты - солн-
це нимбом вкруг стриженой головы, и поднял Поэт пулемет, нажимает на
спуск, поливает свинцом, только вместо фонтанчиков жалящих пуль распус-
каются белые стрелки желтоглазых ромашек, только от взрыва гранаты -
раскинулась клумба, только после воя снаряда - вознес в небо ветвистую
