немигающих Венькиных рысьих глаз и его сильных, как клещи, рук,
и ей захотелось снова испытать этот страх, эту звериную власть муж-
чины, жаждущего ее тела, захотелось так сильно, что Алена ласково
провела ладонью по Диминой спине.
Дмитрий замер на мгновенье во сне, потом шумно вздохнул и за-
рылся лицом еще глубже в подушку.
...С верхушек волн летела пена и змеями бежала по горбам ва-
лов. Ревело багровое от натуги пространство, и желтое, слепое,
разъяренное око солнца плавилось над горизонтом. Смертельная ус-
талость от борьбы с равнодушной стихией парализовала волю и те-
ло, сомкнулись воды над головой, и Дмитрий ощутил сперва благо-
датность сразу наступившей тишины, а потом холодное касание
манящей темной глубины...
Уплыли чередой назад, к Москве, столбы вокзального перрона,
вагон пересчитал колесами переплетения железнодорожных путей,
протянулась глухая стена пакгауза с зияющим провалом ворот,
поднялись откосы, пересеченные протоптанными тропинками, мельк-
нул аккуратно выложенный из беленых известью камешков лозунг
"Счастливого пути!", и казалось вот-вот поезд вырвется из частокола
городских построек в открытое настежь пространство, но еще долгое
время к окну вагона подступали то щербатые плиты бетонной ограды
какого-то завода, то скученные вокруг железнодорожных станций
дома. Дмитрий Перов безучастно смотрел в одну точку, и его обмяк-
шее тело, казалось, слилось с покачивающимся вагоном и мелко
вздрагивало вместе с ним на стыках рельсов. Ряды темно-желтых,
будто залитых подсолнечным маслом, лакированных скамеек, обра-
щенных друг к другу, поначалу были плотно забиты пестрой толпой
едущих за город, но постепенно вагон совсем опустел, и Дмитрий, как
бы очнувшись, тоже вышел на окруженную березняком платформу.
Электропоезд, зашипев, сомкнул створки зеленых дверей, коротко
гуднул и скрылся за поворотом. Дмитрий, поколебавшись мгновение,
пошел по плитам перрона по ходу поезда, спустился по короткому
маршу бетонной лестницы на насыпь и перешел, перешагивая через
тускло блестевшие полоски рельсов, на другую сторону, которая
казалась лесистее. Но березняк быстро кончился, почти сразу за ним
пристроился дачный поселок, и Перов миновал его по глинистой
полуразъезженной дороге, которая длинным изгибом взбиралась на
небольшой холм. С высоты его открылось широкое холстяное поле
полегших овсов и темная полоса леса на горизонте. Пахнущий пы-
лью пространства, разогретой землей и вянущей травой воздух был
недвижен, и тишина небес звенела стрекотом кузнечиков и пением
затерянного в высоте жаворонка. Наконец, поле кончилось, и Дмитрий
свернул с дороги, запетлявшей по поросшей свежезеленым подлеском
опушке, в глубь леса.
В густом глухом ельнике он встал на колени, подполз под сте-
лющиеся развесистые лапы, лег спиной на сухую хвою и закрыл гла-
за.
Все.
Картины прошлого и нереального бессвязно возникали и исчеза-
ли в его воображении, он следил за ними в воспаленно-тупым на-
пряжением вконец измотанного человека. Ему казалось, что влаж-
ный песок прилип к ладоням, локтям, коленям, и сколько он не от-
ряхивался, все равно у него оставалось ощущение шероховатых,
въевшихся в кожу кристалликов...
...Дмитрий сидел на корточках на дне бетонного колодца, а
сверху, в голубом кольце, свешивались головы Лешки Крутова и Коль-
ки Грибанова. "Ну, и здоров же ты, Митяй! Кто же теперь тебя
вытащит? И как тебя угораздило?"
Ошибка, подумал Дмитрий, это Лешка Крутов должен сидеть
здесь, неправильно это. А бельевая веревка все туже врезалась
Дмитрию под мышками. "Все правильно, правильно", - визжала
белыми от страха губами Галка Струтинская, почему-то оказав-
шаяся в туалете среди вспотевших, с бегающими глазами молодых
людей. "Унижаться надо, обязательно надо, так меня отец учил,
он сам унижался, он умеет унижаться и всем надо уметь." А
Дмитрий налил полную бутылку воды, по длинному коридору
добежал до чертежного зала, распахнул окно, взобрался на
подоконник, и, сверкая на солнце, медленно полетели вниз водяные
брызги, отскакивая мячиками от серого асфальта, и очередь на
автобус, истомленная жарой, смеясь, жадно ловила оседающий
водопад, и это была радость, общая радость, и милиционер,
добродушно улыбаясь, снял фуражку и вытер платком вспотевшую
шею. Железной шее тоже нужен отдых, подумал Дмитрий.
"А ты приезжай ко мне на Большое Онего, вздохнешь, все равно
дом пустой, никто не живет", - добродушно приглашал старик с
Онежского озера. Он стоял с пустой бутылкой в конце сборочного
конвейера и ждал, когда готовый автомат для разлива подсолнечно-
го масла подойдет к нему, а Дмитрий торопился закрепить заднюю
стенку автомата, потому что кончался квартал и горел план, но
Венька Клюев оттащил Дмитрия за рукав, и они долго поднимались
вверх по лестнице. На двери, обитой черным дерматином, висела
табличка: ЕНИСЕЙ СЕРГЕЕВИЧ БЫКОВ. Венька встряхнул в руке
золотые шары, достал из внутреннего кармана духи "Красная Мо-
сква", вспрыснул духами цветы, подмигнул веселым желтым глазом
Дмитрию, сделал глоток из флакона и, выдыхая, прошептал: "Так
лучше будет".
"А ты знаешь, почему меня Енисеем назвали? Родитель у меня
раскулаченный, в Сибири лес валил, это он потом в Тотьму пере-
брался." Енисей Сергеевич ловко подцепил рукой кусок балыка, от-
правил его в рот, а сам стал подталкивать Алену к Дмитрию, а она
привалилась к нему теплым боком. "Горько," - негромко сказал Ени-
сей Сергеевич, остро разглядывая Дмитрия. "Сладко, Дима, слад-
ко, давай я тебя буду звать Фердинанд," - оглаживая себя, потяну-
лась Алена, - и почему ты меня никогда не ударишь, вот других
жен мужья бьют, любят, значит."
"Да ты не сомневайся, Дмитрий Палыч," - оскалился Венька
Клюев, - "вдарить я мастак." Дмитрий разжал кулаки и хотел пере-
шагнуть через белую веревочку, ограждающую экспортные экспона-
ты на международной выставке торгового оборудования, но его не
пустил директор Борис Иванович Коваленко. "Ну-ка, покажи язык.
Сам видишь, что немецкий, а нужен английский."
И Борис Иванович, оглянувшись, сунул Дмитрию в руку красивую
шариковую авторучку, и Дмитрий Палыч стал подписывать очень
много разных бумаг, которые ему подсовывали тянущиеся со всех
сторон руки, те же руки подкладывали не надписанные безликие
конверты, и Дмитрий Палыч складывал их в ящик стола, те же
руки зааплодировали и преподнесли цветастую чашку с золотистой
надписью, пока чей-то голос торжественно не объявил: "Ага! По-
пался, голубчик. Следствие ведется, следствие! И вот она повес-
точка. Распишитесь. Вот здесь." За что?! - закричал Дмитрий, но
никто не ответил, вопрос так и остался без ответа. Все ушли от
ответа, возмутился Дмитрий, получается какая-то всеобщая без-
ответственность, почему же отвечать должен один я?.. Что же
теперь будет?.. Нелогично, вяло подумал Дмитрий, откуда взялось
это "будет", если уже ничего не будет, нет будущего, все бес-
смысленно... А может просто уйти? В смерть. Уходят же другие.
И я уйду. Как это просто - уйти - и все.
Все.
В лесу раскрылись ночные цветы, и рыбы спали в темной воде,
только в поле стояло одинокое дерево.
Дмитрий лежал, поджав колени под подбородок, под широкими
лапами старой ели так долго, что постепенно совсем утратил ощуще-
ние собственного тела, которое стало частью земли, частью приро-
ды. Дмитрий слышал, как растет трава и оседает ночная роса, как
вытягивают подземные воды корни деревьев. Хохотнул филин, схва-
тивший добычу, шумно засопел и завозился в кустах еж, ветер взъе-
рошил верхушки деревьев, и застонали, заскрипели стволы, осы-
пались ягоды и шишки и посеяли свои семена. Лес стоял, подняв вверх
руки-ветви, и ждал восхода. В глубине космоса рождались и гасли
звезды, их свет, пролетев сквозь бездну пространства, через тысячи
лет достигал Земли, где каждое существо и растение росло, цвело и
продолжало свой род мгновение за мгновением. Природа жаждала
жизни, боролась за жизнь и вселенски равнодушна была к смерти
Дмитрия, который сам отказался от дара жизни, лес хоронил его в
своих недрах и тело его скоро станет добычей червей, насекомых,
птиц и зверей.
Дмитрию стало невыносимо, он выбрался из-под ели и побежал,
натыкаясь на ветки, попадая лицом в паутину, проваливаясь в чав-
кающие бочажки, но лес не отпускал его, чернея оврагами, выстраи-
ваясь то редким осинником, то плотным ельником, то зарослями
орешника. Дмитрий устал, смертельно устал и шел, не разбирая
дороги, куда глаза глядят. Огонь костра, заплясавший в черном су-
мраке, не вызвал у Дмитрия каких-либо эмоций. Он вышел на поляну
с двумя палатками и сел у огня.
- Эй, парень, ты откуда? - склонилась сбоку к Дмитрию рыжая
борода.
- Не тронь, человека, видно, и так досталось бедолаге.
Чьи-то руки накрыли одеялом трясущегося от холода Дмитрия,
поставили ему в ладони большую эмалированную кружку с обжи-
гающим терпким чаем, и он, постепенно оттаивая, заворожено смот-
рел на пляску огня. Люди в куртках, свитерах и джинсах ходили во-
круг костра, отбрасывая гигантские тени на отступивший в темноту
лес, смеялись, пели песни и читали стихи:
...Шаги в ночи звучат несмело,
глазам и шорохам темно,
но в темном воздухе висело
оранжевое окно.
И нет на нем креста из рамки -
сияет настежь, медоносно,
как потайная дверка в космос,
оранжевая ранка.
Из мрака тихо возникают
и осторожно замирают
продрогшие отчаянцы,
что по ночи шатаются.
стоят, закинув головы,
их много в темноте -
пускай не гаснут окна
на черной высоте...
А Дима вспомнил почему-то Енисея Сергеевича, который в
минуту откровенности искренне позавидовал Дмитрию: "мне бы твои
годы, зятюшка", а потом старика с Онежского озера, ласково рассуж-
дающего: "хошь, не хошь, а помирать придется, только с предками
покойнее рядом лежать, да чтоб внуки твои на могилку к тебе бегали,
яичком крашеным поминали - вот она и радость, Господи..."
Ночь постепенно пошла на убыль. Серым пеплом покрылись
угли догорающего костра. Серели предрассветные сумерки, но с
каждой минутой все ярче становились краски лесной поляны с палат-
ками. Все давно спали, лишь у погасшего кострища сидели Дмит-
рий и один из туристов, Валерий.
Дмитрий неожиданно расплакался. Судорожно, взахлеб.
Валерий, дождавшись пока Дмитрий немного успокоился,
спросил:
- Что стряслось?
- За... За-блу-ди-лся... - всхлипывая, сказал Перов и бессвязно
начал рассказывать Валерию про себя.
- История, - сочувственно покачал головой Валерий, когда
Дмитрий затих. - За жизнь бороться надо. Это точно. Драться. Три
года назад мы по верховьям Лены ходили, а неожиданно паводок
начался, ледники подтаяли. Переходили залом из бревен. Течение
быстрое, тугое. У Седого сын поскользнулся, его под залом затянуло.
Седой сына за руку держал, пока мы с Гогой не помогли ему. На
берегу , как вытащили, часа полтора откачивали - холодный и все тут.
Очнулся-таки, но жить не захотел. Сдался. А Седой его все уговари-
вал, потерпи, сынок, потерпи до завтра...
Солнце поднялось, лес дождался восхода, рассвет разбудил птиц,
и они запели, тепло сморило Дмитрия, и он уснул, набираясь сил.
1
ЦВЕТА ПЕРВАНШ
Первыми оттаяли скамейки. Я сижу, а вокруг на осевшем сахаре
сугробов, на набухающих капельках, в лужицах, в ручейках колются
булавочными лучиками солнечные зайчики. Закроешь глаза, и наплы-
