что Татьяна - прекрасная домохозяйка. А любовь умерла. Это в молодости
мужья ревнуют жен, а в старости жены ревнуют мужей.
Вот она, старость - стареешь, когда в тебе умирает любовь. Татьяна
неожиданно разревелась, поняла, что или надо смириться окончательно или
разойтись, как в море корабли. Старые корабли...
Неужели только в старости обжигают и другие воспоминания? Те, что яв-
ляются так незванно... Как оставил в морозном чужом подъезде подаренного
некстати котенка... Как, не подумав, разжег костер в сухом мхе прибал-
тийского леса и еле затоптал расползавшееся, словно нефть по воде, пятно
пожара... Как ляпнул глупость, сказал пошлость... От таких озарений по-
лыхает лицо - стыдно, мучительно стыдно. Почему же сейчас, а не прежде,
когда был молод, почему?.. Или близок к концу и итоги жизни подводит ду-
ша?..
Леонид нескоро добрался до работы, транспорт ходил из рук вон плохо.
День прошел ни шатко, ни валко, но к вечеру, часов в пять, накрыли стол,
выпили по случаю дня рождения Лены Алисовой и отпустила тоска повседнев-
ности, раскраснелись, заговорили, достали гитару, пели, почти как в ста-
рые времена: издалека, долго, течет река Волга... а где мне взять такую
песню... отвори потихоньку калитку... Просили Леонида про любовь и он
читал стихи про ожидание, про встречу, про разлуку.
Именинница Лена Алисова вдруг расплакалась и убежала в другую комна-
ту, Леонид пошел за ней, чувствуя свою поэтическую вину, но причина ока-
залась не в нем, а в брате. Лена призналась, что давно и безответно лю-
бит Николая. Она спросила Леонида, почему Николай так равнодушно жесток
к преданным ему людям... Не только к преданным, но и к родному брату,
подумал Леонид, что объединило его с Леной. Они горячо выговорились о
Николае, на душе полегчало, вернулись за стол, хряпнули еще по одной,
потом второй, созрел момент - компания хором грянула цыганщину, раздви-
нули столы, начались пляски...
Кто-то погасил свет и Ляля в танце крепко прижалась к Леониду. Он
коснулся ее лба губами, а она запрокинула лицо навстречу... Леонид вроде
бы несвязно вспомнил ту, в метро, что глянулась...
Глава девятая
--===Крест===--
К Р Е С Т
Глава девятая
- Ой, Ле-о-онид Николаич!.. - обрадовалась ему на следующий день Ляля и
по-дружески обняла его. Он хотел ее чмокнуть в щеку, а попал в гладкую
нежность шеи, пахнущей свежим теплом.
Ляля замерла и они постояли так - едино - мгновение, не больше - дли-
ною в вечность и потому его хватило, чтобы у Леонида закружилась голова.
Как в танце.
Время шло, а танец танцевал, кружился, раскручивался по спирали
вверх. Наяву Ляля и Леонид работали рядом, встречались каждодневно, но в
памяти она бесцеремонно и властно являлась Леониду, совсем нежданно, в
середине разговора с кем-то, Леонид замолкал, замолкал и собеседник,
ощущая что на Леонида что-то нашло. Что-то необыкновенное. Не обыкновен-
ное...
Она вспоминалась Леониду резко, как вспышка, словно всполох фейервер-
ка в небе, когда на мгновение вздрагивает от пронзительного света весь
купол, или как слепящий свет фар встречной машины, вылетающей в ночи из
поворота. Виделась картинка, но будто боковым зрением: нога, закинутая
за ногу и в ритм легких качелей носка туфельки-лодочки подрагивание края
платья на голом круглом колене. Ее веселая улыбка, ее тягучий голос,
когда она звала к телефону: "Ле-о-онид Николаич!.." Вечно открытые двери
их комнат соседствовали друг напротив друга и когда она выходила в кори-
дор, он видел ее всю: высокую, стройную, а когда он шел коридором, то
видел ее светлую, склоненую над книгой или маникюром голову.
Воспоминания-вспышки обжигали Леонида, он физически ощущал их, да,
ему было больно и он знал, что боль зовется ЛЮБОВЬ.
Годы придали иной смысл, иное ощущение вечному понятию - Леонид уже
давно осознал, что истинное чувство столь же остро, как и нетерпеливо,
не признает оно иного, кроме ненасытной жажды получить "да" - улыбкой,
фразой и улыбкой, и фразой, и тоном, каким сказана фраза, и касанием...
А когда "нет" или чудится, что "нет", тогда прощай разум и здравый
смысл.
Когда-то Леонид прочитал английский роман Агаты Кристи. Нет, совер-
шенно неожиданно не детектив, не загадочные убийства распутывала знаме-
нитая Агата, а развязывала узелки и сплетения чувств женщины, что полю-
била, да безответно, как Лена Алисова, и никак не может избавиться, ни-
как не может справиться со своей... "обузой". Роман так и назывался
"Обуза". Ноша... тяжесть... кладь... бремя... Обуза. Героине в конце
концов удалось совершить "убийство" своей любви, она успокоилась и по-
текла мерная жизнь, пока не обнаружилось, что живется скучно и серо в
ожидании неминуемого - старости и смертного часа. Кончилось тем, что ге-
роиня встретила героя и последняя фраза романа была началом новой исто-
рии: "...и она с радостью ощутила легкую поначалу тяжесть обузы."
Леонид был старше героини Агаты лет на тридцать, женат, он с пе-
чальным ужасом понимал, что жизнь его неудержимо катится только вниз по
склону, под откос, что тем круче, чем дальше и "обуза", не ведающая воз-
раста, явилась, увиделась ею, стройной и уж тут выбирай: задавить "обу-
зу", как цветок каблуком, или дать цвести и в дурмане жить, как с откры-
той раной.
Влюбленный, влюбленные отличимы в толпе - им не спрятать ореола сияю-
щих глаз, беспричинных улыбок, легкости и стремительности телодвижения,
когда голос наполнен обертонами радуги, а щеки палит румянец. К этим уже
неоднажды пережитым ощущениям у Леонида добавилось совершенно новое. По-
началу: слава Богу, открыта еще душа детской радости первоощущения жиз-
ни! А уж потом обожгло: ох, похоже, в последний раз и уже никогда не бу-
дет. Словно привкус острой приправы, дарящий двойную жажду, уже ничем
неутолимую.
Ничем.
И никем.
Неделей позже Леонид приболел не гриппом, не простудой, а болезнью
уже типично стариковской - прыгнуло давление, медленным кругом ехала го-
лова, полная гулкой пустотой и тупым буханьем в затылке. Леонид позвонил
"дяде Коле", тот добродушно хмыкнул - пить меньше надо и тут же посето-
вал, что надо бы предупредить Юрия Сергеевича, шофера Юру, чтобы тот не
заезжал за Леонидом. Леонид болезненно вспыхнул - что же ты, Коляныч, не
чуешь, что я еле двигаюсь, но сдержался и сам перезвонил Юре.
И на неделю ушел с поверхности суетливой жизни, как камешек булькнет
по глади воды и мягко опустится на дно чистой заводи. Так и Леонид в
первые два дня, словно веки смазали липкой дремой, не мог разлепить гла-
за, на третий - читал, не особо вникая в смысл кем-то написанных фраз,
на четвертый полез в свои старые записи и еще два дня писал, правил и
даже вышли строки:
Потянуло на стихи,
словно утром после сна -
отпустил Господь грехи
и опять в душе весна.
Ясен воздух, солнца луч
передразнит блеск ручья,
пробиваясь из-за туч -
утоли мою печаль,
ибо гол и сер пейзаж
и прощальна неба просинь -
наземь скинула витраж
разноцветных листьев осень.
Была в этих строчках по разумению Леонида радость выздоровления. Полнокровие
жизни вернулось к нему.
Леонид Долин долго сидел за столом, чуткий, как чуток композитор,
вслушивающийся в гармонию зазвучавшей вдалеке музыки, безразличный, как
безразличен влюбленный насмерть перед лицом чужой красоты, и усталый,
как путник перед дальней нелегкой дорогой.
И на чистом белом листе появились первые письмена.
Точка.
После точки начинается новая фраза. После точки - новая жизнь новому
смыслу. Когда после точки обрыв, пустота, то тогда абзац.
И начинай жизнь сначала. С начала. Великая иллюзия, что если по-дру-
гому заживешь, то значит заново - жизнь можно только кончить, оборвать,
но не начать, и ничего уже никогда не вернуть.
Жизнь.
Перепечатать, переписать эти строки, перейти улицу, перешагнуть через
самого себя - преодолеть - вот это можно. Если есть силы, желание
взяться за перо, поднять ногу, вдеть нитку в иголку, если есть интерес,
есть цель - что же, в конце концов, там, на другом стороне и какой ко-
рабль сойдет с белого стапеля листа.
Есть цель - стреляй!
Шагаешь и на пути по щиколотку, по колено, по пояс, по горло лужи,
вязкая топь болота - и тонешь в пузырях и ряске, не дойдя, еще чаще си-
дишь, лежишь на берегу пространства, через которое надо бы перемахнуть,
и рябь мутного отражения ласково чешет глаз.
Ну-ка, встать!
поминая мать и всеобщее благоденствие через райские врата в центр ми-
рового равновесия сквозь кулацкий саботаж трижды по лесенке горла на
весь город выпученно
ВСТАТЬ!
Кто орет внутри меня, кто поднимает?
КРЕСТ.
Кто держит меня распято гвоздями в руках?
КРЕСТ.
Кто мой крест?
Я.
Я несу его на свою Голгофу ежедневно, еженощно, ежечасно, не ощущая
его супертяжести в потоке утренней необходимости умывания, бритья, завт-
рака, городского транспорта, суеты дел, свиданий и встреч, позже вече-
ром, ночью, но проснется строка:
...мне душу разорвали на бинты...
ниоткуда, сама, словно квант Божьего света и все бремя предназначен-
ности, обреченной на полнокровное ощущение ГАРМОНИИ, на захватывающее
дух общение с ней и великую муку неотвратимого расставания...
и тогда, в момент рождения строки все бремя предназначенности на мне
крестом
МОЙ КРЕСТ.
Он встанет не на могиле моей, а увидится тому, перед глазами которого
строки эти...
Хорошее начало для рассказа. Леониду мечтательно захотелось легко написать
вещь - рассказ или повесть, от которой станет и грустно и светло читающему, и
будет радостно и светло написавшему, ибо смог, сотворил, и будет пусто, потому
что ушедшее из-под пера уже не принадлежит автору.
Начало началом, но где же все остальное? Как всегда в таких случаях
Леонид взялся за свои дневники. Что за смесь впечатлений, событий, раз-
думий, открытий, сюжетов, историй и случаев... Жизнь... И фантазия...
Некое пространство, в котором живут и общаются четверо. Лучше пятеро -
для неравновесности.
Отсюда и название - "Пейзаж пяти".
Любые фантазии каждого персонажа, его желания, его похоти и прихоти
реализуемы. Есть такое волшебство. Или просто трехмерное телевидение.
Вольное течение действия, переброс, неожиданные стыки, незаконченные но-
веллы, их продолжение потом, выворот наизнанку, калейдоскоп, карнавал
мыслей и чувств. Кто-то пирует на празднике жизни и тела, сладострастно
пьяного от пульса горячей крови, кто-то путешествует по времени, общаясь
с лучшими умами, кто-то ищет в неземных цивилизациях эликсир бессмертия,
кто-то просто созерцает восход солнца...
Только мало человеку, все мало. Есть слово "гениальный", он придумы-
вает слово "конгениальный". Да еще присматривается как залезть еще повы-
ше.
Немного чертовщины: хочешь поклоняться Богу поставь свечку Сатане.
Пусть за столом идет странная игра, где ставка - жизнь. Проигрыш извес-
тен - главное игра. Если чьи-то образы-иллюзии несовместимы с иными,
наступают паузы... Как сделать паузу в прозе? Поставить точку.
Точка. После точки начинается новая фраза. После точки новая жизнь
новому смыслу...
И еще в "Пейзаже" никак не покидает ощущение некоторой неценности
происходящего, как рассказа о желанном, но несуществующем, реальность скучнее
и страшнее самой великой фантазии, все равно вещь напишется о времени прошлом,
о времени, прожитом бесповоротно, история сделала крюк не в ту сторону и эта
старица будет забыта, когда воды пойдут главным руслом. К тому же невозможно
совпадение мироощущения одного и каждого, как не передает типографский шрифт
своеобразие почерка. Отсюда и вечное одиночество...
Если только не счастлив ответной любовью.
