раз к Белому Дому, ждали безоружные ночью штурма и танковой атаки на
мосту. Хорошо, что армия тогда не "долбанула", как бронетранспортер у
Останкино. Казалось, победили тогда, раскрошили пьедесталы, взяли
власть, чтобы больше такого никогда не было. А теперь кто и с кем ее де-
лит? И как он силу эту непомерную употребит потом...
Утром город буднично пошел на работу, в магазины, по делам, никто не
остановил сограждан. И падали люди, от пуль, прошивающих шею, аорту,
кишки... Смерть гуляла по улицам города, настал ее час, ее время. Мать
двоих детей подошла к окну в своем доме и упала, будто всю свою жизнь
прожила в ожидании этого выстрела. Словно кролики под взглядом кобры,
шли, перебегали, лезли именно туда, где всего опасней. Особенно, моло-
дые. А потом скорая помощь отвозила раненых, убитых просто складывали в
сторонке. Молодая девчонка... парень... еще парень... Рядом шли репорте-
ры, операторы с видеокамерами, благодаря им, как в зеркале, отразился
лик столицы в кровоподтеках.
В скверике, неподалеку от Белого Дома, качаясь с похмелья, некие, по-
хожие на бомжей, деловито выстраивали рядком самодельные фауст-патроны -
бутылки с бензином, заткнутые тряпками. Подошла женщина. Простое,
крестьянское лицо, жалостливо посмотрела, спросила осторожно, как же это
вы в своих бросать будете, убьете же, не приведи, Господь, а у меня сын
в армии. Дура старая, ответили ей, иди отсюда, мы за твою же свободу бо-
ремся, против ихнего ига.
Танки, лязгая гусеницами, урча сизыми выхлопами, вышли на набережную
и на мост. В Белый Дом снаряды всаживали в упор, среди муравейника граж-
данского населения, на весь мир шла трансляция шоу-расстрела. Поначалу
валил черный дым, потом взвились языки пламени, пожар никто не тушил и
за несколько часов Белый Дом стал наполовину Черным. Словно Черная часть
человеческой души взяла верх, одолела Белую.
А граница меж Белым и Черным - тот самый рубеж, то лезвие, рассекшее
сообщество на "своих" и "чужих". Какой-то иностранный корреспондент, ко-
веркая слова, просил Леонида, скажите в микрофон, а я передам на весь
свет, что в России идет гражданская война. Леонид тогда воспротивился -
гражданской войны быть не может, Родина, значит, родные, единая по крови
и языку нация.
А позже невесело признался самому себе: если, как на исповеди, взгля-
нуть правде в глаза - все чужие друг другу. Как может быть "своим" "пре-
зидент" Борис Николаевич, в ведь он клялся сыном своим и "пацанкой"? Или
Петухов, бросивший Николая, когда к нему пришли... Тесть и теща, отняв-
шие у Леонида дочку, а потом и жену... Брат... Ерничал Николай над на-
тельным крестиком Леонида в бане с высоким гостем, а недавно крестился
всей семьей...
Октябрь, опять в октябре, как и семьдесят шесть лет без малого назад,
пирамида России треснула, отслоив на "своих" и "чужих", на тех, кто у
власти и при власти над этой землей, и тех, над кем эта власть есть. А
расстрел Белого Дома убил наивную веру в торжество истинной демократии -
да быть того не может в стране, где извечно воровали, где даже в сказках
своя мечта - чтоб рай земной чудом построился, по щучьему велению, да по
моему хотению...
Бесконечна была русская равнина, однообразны жизненные устои, обычаи
и занятия живущих на ней - так и возникло единство, приведшее к единому
государству на равнине. Единому против врагов и нашествий.
Дарий, царь персидский, собрал войско и пошел воевать наших предков -
Скифию. Но скифы не приняли бой, а отступали в глубь равнины, засыпая
колодцы и истребляя посевы. Дарий, устав от преследования, в послании
спросил: "Почему не воюешь?" Скиф ответил: "Нет у меня городов, дорогих
мне, есть только отцовские могилы".
В стране могил жили люди, привязанные к земле только памятью и
смертью. Даль равнины неброской пронзительной красоты, казавшееся неис-
черпаемым богатство недр, лесов, рек, зверя, рыбы, птицы - дар Госпо-
день. Да непросто дан - вывелась порода людей щедрая и вороватая, дикая
и возвышенная, талантливая и юродивая, мистическая и безбожная.
Мой народ, моя нация, моя Россия, что умом никогда не постигнуть...
Единство Великой равнины переросло в монархию, а потом в империю, им-
перия пала, но погибнуть ей не дано и переродилась империя в Архипелаг
Гулаг. В наших генах сидит империя, империя Великой Равнины, империя ни-
щего богача, крещеного коммуниста, убогого гения... Империстость, когда
мир так съежился от геометрически распухающего прогресса...
Чужой среди чужих, Леонид ощущал себя вдвойне чужим после Октября.
Странный ты, Ленька, вот я - крещеный, но в Бога не верю, а ты... -
признался как-то Николай. Как объяснить, кому Господом не дано, стран-
ность не только таланта, но и ощущение гармонии, единства с Создателем и
Творцом, дающее свободу Духа, что нетерпимо для непосвященных...
Даровал же Господь Отчизну,
где лесов и полей - простор,
да где праздники вроде тризны,
что богата... на воре вор,
что земному сообществу кажет,
не стыдясь, свой срам,
где стоящий у власти прикажет
расстрелять талант
иль разрушить храм,
и встает россиянин,
осеняясь крестом
от высокого лба до пупа,
от плеча до плеча,
- и рукой в топоры! -
и летят в тартарары
Храм Христа, мавзолей Ильича
и парламент расстрелян танками.
Жить две тысячи лет,
а за семьдесят пять
уничтожить цвет,
убить благодать.
Эх!..
И иной нам не видно доли.
Но в любви своей, в боли
к тебе, моя Русь,
я клянусь
погубленной жизнью,
что мне дал Господь,
отняла Отчизна.
Леонид пошел в храм и поставил свечу. Постоял у иконы Николая-угодника, брата
своего небесного, покровителя русских талантов. И сказал Господу: "Вразуми
живущих на Родине моей, не допусти, чтобы мне или кому-то пришлось отвечать на
вопрос соотечественника: ты кто? Россиянин я, как и ты, а не враг твой."
Глава шестнадцатая
--===Крест===--
К Р Е С Т
Глава шестнадцатая
Из своей боковой улицы Леонид вышел на проспект, встал на краю тротуара и
поднял руку. Три или четыре такси с зелеными глазками, значит, свободных,
проехали мимо, словно и не замечая голосующего пассажира. На этом месте они
никогда не останавливаются, отстраненно подумал Леонид, хотя и в других местах
тоже. Как только Леонид разуверился, тут же остановился какой-то частник.
- Сколько дашь? - спросил водитель, взглянул на лицо Леонида и кивнул
головой. - Садись.
Замок в двери проворачивался, не открывался, наконец-то щелкнул. Не
раздеваясь, Леонид прошел в комнату. Мама лежала на боку, лицом в подуш-
ку, одна рука откинута, другая синяя.
Телефон спаренный, занято, пришлось ждать в звенящей тишине.
Дозвонился до скорой. Нет, мы не ездим, вызывайте неотложку. Помощь
на дому в районной поликлинике ответила - обмывайте, подвяжите челюсть,
ждите, врач придет.
Леонид снял плащ, сел на кухне.
Защелкал, проворачиваясь снаружи, замок. Николай.
Молча поздоровались. Вместе вошли в комнату. Леонид объяснил про не-
отложку. Решили ничего не трогать.
Врач пришел около девяти вечера. Только глянул:
- Да у нее уже трупные пятна. Она умерла еще утром. Где она состояла,
у нас?
- Нет, в клинике для старых большевиков, - ответил Николай.
- Вот туда и обращайтесь.
И ушел.
Откинули одеяло, повернули маму на спину. Лицо искажено, губа задра-
лась, язык распух. Опустили веки, попытались закрыть рот, ничего не по-
лучалось. Николай принес с кухни чайную ложку, затолкали язык, стянули
платком челюсть, но губа осталась задраной. Откинули одеяло, открыли
форточку.
Утром - в поликлинику, получили справку. Вызвали агента, часа в два
приехали, забрали маму в морг.
Начали разбираться. Нашли записочку. Маминым крупным, пожим на детс-
кий почерком: "Поделите все по-братски. Живите дружно".
День был тихий, солнечный. Леонид тревожился, но похороны прошли без
сбоев, только музыка вымотала всю душу. Лицо мамы было спокойно краси-
вым, смерть словно отступила и Леониду было совсем не страшно целовать
холодный, как булыжник, лоб.
И поминки прошли светло и грустно, как свет лампады под иконой. Лишь
позже Леонид осознал, что по-настоящему помянули они с Николаем маму,
когда она лежала в комнате, а сыновья сидели на кухне и несколько часов
ждали врача.
Тихо было в опустевшем родительском доме, где сиял свет ласковых
глаз, откуда не отпустят голодным, всегда соучастливо выслушают, разде-
лят и боль и радость.
Николай как будто не говорил, а вспоминал потаенное:
- Нам все отдала. Отцу, тебе и мне... Отцу даже меньше, деспот он
был, хоть нехорошо так о покойном родителе. Вот и во мне его гены часто
говорят. Но дом наш на ее женских плечах держался, ее руками выхожены мы
были. Теперь не на кого надеяться. Следующие мы уйдем... Старшие из До-
линых... А ведь именно ты был у матери любимцем. И талант твой от нее...
Знаю, что пишешь, работаешь, рассказал бы, а то живем рядом, работаем
вместе, а как неродные. И отчего так?
Боль утраты матери, невосполнимой утраты, соединила ее детей, и они
исполнили ее завет - Леонид долгожданно открылся навстречу и исповедался
брату.
Про непреодолимую пропасть одиночества с семьей: с женой своей, из
светлоглазой Таньки переродившейся в угрюмую домработницу своих родите-
лей и дочки, с единокровной дочерью Еленой Прекрасной, цинично не приз-
нающей иных ценностей кроме валютных, с внуком, который, как и все дети,
сразу чувствует иерархию семьи, главенство богатого Хозяина и незначи-
тельность деда Лени.
Николай поведал то, о чем они никогда не говорили, о чем Леонид дога-
дывался, но не мог видеть всю драматичность семейной ситуации Николая,
который прожил фактически жизнь под каблуком своей благоверной, истово
полюбил другую, а не развелся, потому что был партийным секретарем и ру-
ководителем.
Заговорили про любовь и оба едино решили, что у матери, не то, что у
ее мужа, никогда не было любовников, хотя один из друзей отца ей явно и
не просто нравился. Леонид стыдливо признался в обжигающей вспышке
чувств к Ляле.
Стареем, грустно улыбнулся Николай. Знал бы ты, как я ненавижу пар-
тийных бонз, этих всех Петуховых, к которым на поклон хожу, потому что
платят. А что поделаешь - стареет не только тело, рушится организм цело-
го общества и гибнут, уходят в небытие поколения живших ложными идеала-
ми. Наших отцов, матерей. И наше тоже. Потому что мало мы чем от старших
своих отличаемся.
Это дети от нас другие. Чужие...
Леонид подивился и светло порадовался, что Николай един с ним в глав-
ном и напомнил брату про человека, лежащего под дулом бронетранспортера,
у которого спрашивают: "Ты кто? Свой или чужой?" И искренне сказал, что
сомневался он в брате, как в человеке, верующим только в партию... И не
принимающим ни православного крестика Леонида, ни креста его таланта.
- У каждого свой крест, - ответил тогда Николай.
Глава семнадцатая
--===Крест===--
К Р Е С Т
Глава семнадцатая
"Вот пошел и давно идет дождь и душа моя, как стекло под дождем, в слезах
дождя - то одна из душ твоих, Господи, наполняется шумом капель, падающих с
неба, но не капли то, а мириады ушедших в прошлое душ, серых и талантливых,
низких и высоких, ставших серыми небесами, все стирается, все проходит - и
крик отчаянья, и улыбка мудрости, все бледнеет пред тобой, ВЕЧНОСТЬ.
Даже улыбка Мадонны. Что зачатие? Связь времен. Сказано - непорочно
зачатие Богаматери, ждет ее царствие небесное ВЕЧНОСТИ, и потому празд-
ником ей была не жизнь, а только Благая Весть да Рождество Сына, ос-
тальное страдание.
Хочу непорочным стать, без греха, чтобы облегчить страдания - вопит
