дуются...
... как Леонид не выдержал - лучше бы отдал мне. Николай сразу скис,
опять ты про свои писания... Вместо того, чтобы... лучше о детях наших
вспомнил бы... Я же только ради них стараюсь и пока их не обеспечу...
... как на дне рождения Николая...
.. как на своем дне рождения в родственном застолье Леонид говорил
Николаю о цели и смысле жизни своей, но ответа так и не услышал...
Может быть, ответ прозвучал в бане?.. Нет, раньше, гораздо раньше,
подумал Леонид, еще когда был жив отец. Из глубоко запрятанного уголка
памяти всплыло недоуменное потрясение, испытанное Леонидом в те дни,
когда он пришел в книжный магазин и спросил продавца отдела поэзии, где
можно получить авторские экземпляры своей книжки. Продавец, молодой пар-
нишка в очках, вдруг широко заулыбался и застенчиво попросил автограф.
Леонид впервые в жизни растерянно смотрел на титульный лист со своим
именем и все никак не мог сообразить, что же пожелать своему первому,
такому незнакомому и такому дорогому читателю. И директор магазина, не-
молодая женщина, маково вспыхнула, как девочка, узнав, что Леонид и есть
тот самый...
Их уважительное восхищение наполнило Леонида тихой гордостью и он с
упоением раздаривал свои книги сотрудникам, родным и знакомым, считая,
что все едино радуются его успеху, как результату напряженной духовной
работы, как итогу неоднолетнего терпеливого труда и озаренного вдохнове-
ния. Но случилось никак не ожидаемое - чем ближе был кто-то Леониду, тем
непредсказуемее оказывалась реакция на выход книги.
Мать пришла с кухни, вытерла руки о фартук, подержала книжку в руках,
улыбнулась ей ласково, как ребенку, тут же спохватилась, что у нее
что-то подгорает и опять вернулась в свой "горячий цех".
Отец торжественно, как при вручении переходящего Красного Знамени,
встал, крепко пожал сыну руку, надел очки, открыл первую страницу и неу-
мело прочитал первые строки первого стихотворения: По прихоти погоды
странной притих пейзаж в дали туманной - старинный парк в весенней ра-
ме... Крякнул, крепко, со скрипом потер шершавую щеку и вынес приговор:
- Не Пушкин, конечно, но все-таки... Тираж-то какой?
Тираж и гонорар стали единственной темой обсуждения книжки Леонида
коллегами по работе.
Илья Жихаревич, школьный дружище, уставился на книжку, словно
скульптор на кусок мрамора или столяр на доску, почему-то только переп-
лет стал объектом его пристального внимания, он даже поковырял его
пальцем, неопределенно хмыкнул и стал подробно рассказывать, как напря-
женно и интересно ему работается с редактором над новой своей научной
статьей.
Николай молча взял, не разворачивая, глянул - так смотрят случайно
задержавшиеся у книжного прилавка: что-то привлекло на мгновение внима-
ние, убедился, что не то, и пошел дальше. Так и Николай положил книжку в
сторону - и ни гу-гу.
Был бы Севка жив, тот бы оценил, сам стихи писал. Они с Леонидом даже
завели традицию - дарить на дни рождения друг другу написанное за год.
Собственно, так потихоньку и сложилась у Леонида рукопись, да и Севкины
стихи, аккуратно перепечатанные, сохранились рядом, в ящике стола. Но
Севка был в мире ином и Леонид тогда так и не стал разбираться в причи-
нах происшедшего, слишком уж разными ему показались мотивы такого непри-
ятного неприятия его детища, да и не желалось ему считать, что глав-
ное-то в другом...
А может быть именно тогда Леонид в первый раз задумался и ощутил свою
нестандартность, свое отличие от других? Вот и Татьяна, жена Леонида го-
ворила ему сегодня о том же... Леонид развернулся в постели и в ночном
сумраке различил, казавшуюся несоразмерно крупной голову жены. Лицо ее
было темное, слепое от закрытых глаз и казалось неживым, если бы не со-
пение и тихий присвист дыхания. Жена... любимая,,, а в сущности, дале-
кий, а вернее, совсем недалекий, чужой мне человек, подумал Леонид, и
чего же я хочу от брата... от отца... от дочки... Кто они? Чужие или
просто другие?..
Кто был по-настоящему чужим Леониду, так это тесть с тещей, родители
Татьяны. Как хороша была Танечка-Танюшка в девушках! Светлоголовая,
стройная хохотушка, она нравилась Леониду своим мягким характером, своей
участливостью и острым состраданием к чужой боли, беззаветной предан-
ностью родителям и дому.
Они познакомились на какой-то вечеринке, их факультеты, географичес-
кий и химический были рядом, стали встречаться и как-то естественно,
легко поженились. Словно соединились две половинки, предназначенные друг
другу.
Своего дома у молодоженов не было и жили они у родителей Татьяны.
Особых проблем не было, тем более, что Леонид надолго исчезал в экспеди-
циях, а когда появилась на свет маленькая Леночка, Аленушка, то помощь
ее родителей была воистину ощутимой.
Суть этих людей обнажилась, как дно во время отлива, когда Леонид
вступил в жилищно-строительный кооператив и они въехали в свою двухком-
натную квартиру. Родители Татьяны вдруг заявили, что Аленушку они не от-
дадут. Леонид не мог поверить в невозможное, как это так, взять и отоб-
рать дочку, как кошку, как игрушку. Иное дело Татьяна. Оказалось, что
она не в силах разорваться надвое, пойти на ссору с родителями. Она па-
нически боялась скандала, не могла представить себе даже простой раз-
молвки и поэтому не видела ничего страшного в том, что Аленка по настоя-
нию тещи называет папой и мамой своих деда с бабкой.
Леонид с удивлением узнал, что тесть теперь моется с Ленкой в ванной,
что дочка спит с ними в одной кровати. Все это по мнению Леонида отдава-
ло какой-то нечистоплотностью, Леонид всяко пытался убедить Татьяну в
уродливости таких взаимоотношеий, ругался, уходил из дома, но возвращал-
ся, потому что любил свою Таньку, жалел и вины ее в происшедшем не ви-
дел.
Так и выросла Елена в доме "папы" и "мамы", была прописана там и ста-
ла их наследницей. Леонид называл дочь Еленой Прекрасной и в этом не бы-
ло особого преувеличения, внешне она была очень привлекательна, но в от-
личие от матери полностью лишена каких-либо комплексов нежности и привя-
занности, мыслила привычно для избалованного ребенка, жестко, эгоистично
и даже цинично.
Она расчетливо вышла замуж за человека много старше ее, но обеспечен-
ного, связанного с валютным бизнесом, родила ему сына, провернула обмен,
в результате которого получилась четырехкомнатная квартира, со вкусом
обставила ее, и на все ее хватало - на дом, дачу, собаку, попугая, да и
себе Елена ни в чем не отказывала - ни в нарядах, ни в любовниках. И Ле-
ониду с Татьяной доставалось то красной рыбки, то бутылка настоящего
шотландского виски, то пуховая куртка.
Единственное существо на свете, которое Елена обожала слепой безрас-
судной эгоцентричной любовью был сын Кирюшка. Елена не отпускала сына от
себя ни на шаг и фактически лишала Леонида и Татьяну радости полнокров-
ного общения с внуком, также, как в бытность свою, сама была лишена того
же с родителями.
За пролетевшие годы Татьяна плавно переродилась из улыбчивой, как
солнечный зайчик, девчонки в грузную седую женщину.
Жизнь ее разделилась на два дома и душа ее разошлась надвое: одна лю-
била родителей, другая - мужа. И не было гармонии в таких единых по су-
ти, но таких разных по предмету чувствах, не было счастья. Родители ста-
ли для Татьяны идолами, а она их рабой. Рабой любви... Она всегда и всем
поддакивала и настолько перестала ощущать себя как личность, что и раз-
говор начинала так: "А вот мама сказала... Вот и Лена говорит..." Даже
во время редкой интимной близости с Леонидом могла вспомнить, что забыла
позвонить своим...
А та половинка Таниной души, что принадлежала не только ей, но и Лео-
ниду, умерла и на пепле ее осталась неосознанная обида за ущербно прожи-
тую жизнь. И мстительная ревность к Леониду...
Рабская психология, устало подумал Леонид, нельзя сдаваться, иначе
обязательно погибнет, умрет в тебе нечто, без чего ты - живой труп. Как
лежащая рядом в постели кукла жены. И Леонид ощутил внутреннюю связь -
перекрестие - утреннего разговора с Николаем и происшедшего в голом зас-
толье.
Леонид, вернувшись из бани, застал жену дома - сегодня она не уехала
к дочери ночевать-ухаживать за выживающей от старости из ума матерью.
Татьяна молча открыла дверь, не спрашивая, собрала на стол и только,
когда Леонид достал из шкафа и поставил перед собой рюмку для водки, об-
ронила:
- Мало тебе там наливали?..
Леонида прорвало и он заговорил. Несвязный, колючий ворох обид дос-
тался всем - и Татьяне, и Елене, и Николаю. И тут Татьяна сказала не ма-
мино, не Еленино, а тихое свое:
- Да ты же всегда был белой вороной...
И снова в ночи острая потребность разобраться, понять возвратила Лео-
нида к тому же. Неужели я чем-то иной, не такой как все... Но и все не
такие, как я. Никогда мне не думать, не поступить, как тесть да теща или
Николай. Господь дал всем свое - индивидуальность. Индивидуальность каж-
дого - это не единство оленьего стада, косяка селедок, воробьиной стаи
или клубка могильных червей. У нас, у людей, всяк по-своему снаряжен к
жизни. Наше стадо, наш косяк, наша стая, которую мы называем "все" сос-
тоит из "я". Без "я" нет "мы". Без множества единокровных "я" нет нации.
Но среди множества есть белые вороны... Аномалия, талант... И "мы",
"все" настолько против моего изначального "я", что тысячелетиями не воз-
никает, не создается великого, единого, общечеловеческого братства...
потому что ДУШЕРАЗДЕЛ у меня с ними...
Как же жить, сознавая это? Еще один перекресток, еще один крест.
Крестоносец я, подумал Леонид, семья. Хрясь но не крестоносцы вся моя
крестом по крестовине... И само собой дописалось, что кристаллизовалось
медленно по строчке в последние дни:
Дробился лошадиный цокот
И растворялись двери -
Влетал, как легкий ветер, Моцарт...
Входил Сальери.
На клавиши ронялся локон -
Осенний лист на сквере.
Как к музыке тянулся Моцарт!
Стоял Сальери.
Враз обрывался суетливый клекот
и застывали, тихли звери -
играл на клавесине Моцарт.
Молчал Сальери.
То траурен, как дух погоста,
то отрешен, как инок в вере,
смеялся, озаряясь, Моцарт.
Мрачнел Сальери.
Но музыка кончалась просто...
И, вздрогнув, просыпались звери.
И умирал, бледнея, Моцарт.
А жил Сальери.
Такое вот письмо получилось брату.
Глава седьмая
--===Крест===--
К Р Е С Т
Глава седьмая
Майское утро было еще по-весеннему зябким, еще не летним.
Прохлада легким холодком дышала через открытую форточку. Леонид прос-
нулся от солнечной щекотки, всем телом ощущая дремотное сладкое тепло.
Сегодня не звенел будильник, необязательно было ежедневное усилие, чтобы
встать и тащиться на кухню с закрытыми глазами.
И тишина. Полная слабых звуков тишина: неясный шум машин с проспекта,
журчание невысокого водопада в ванной за стенкой, а сверху, как из-за
леса, тянуло спокойным ритмом медленной мелодии. Тишина не одиночества,
а уединения.
Татьяна вчера так и не добралась домой, осталась у дочки. Оно и к
лучшему - страдая манией чистоты, заставила бы Леонида опять пылесосить
ковры или протирать пыль в серванте. Еще хуже - совместный поход за про-
дуктами. Леонид ненавидел "совковые" магазины, томительные очереди сна-
чала в кассу, потом к прилавку с нелюбезной продавщицей, плюс нелегкая
проблема выбора - чтобы подешевле и не отрава какая-нибудь. О валютных
же магазинах приходилось только мечтать.
То ли дело до... Леонид поймал себя на этой мысли и невольно озари-
лось радугой ностальгии безвозвратное прошлое. Жилось вроде попроще.
Двести зарплата, сто в аванс, восемьдесят под расчет, плюс Татьянины сто
