- Однако что там написано, - продолжал Жакмор. - "Психиатр.
Пустой. Для наполнения". Аннотация! Да что об этом говорить!
Написано черным по белому!
- Ну и что? - спросил Ангель.
- А то! Вы же видите, что желание наполнения исходит не от меня. Что
все это было разыграно заранее. Что я не был свободен в своем выборе.
- А вот и нет! - возразил Ангель. - Если у вас есть хотя бы одно
желание, вы уже свободны.
- А если бы у меня его не было? Даже этого одного?
- Вы бы просто перестали существовать.
- Тьфу! Не буду больше спорить. С вами становится страшно.
Выйдя за ограду, они зашагали по дороге, которая вела в деревню.
Земля была белой и пыльной, по обочинам росла влажная трава
цилиндрической формы - темно-зеленое частоколье желатиновых карандашей.
- Так ведь все как раз наоборот! - взвился Жакмор. - Свобода - это
полное отсутствие каких бы то ни было желаний, и абсолютно свободным может
считаться только тот, кто не имеет никаких желаний. Именно потому, что у
меня нет никаких желаний, я считаю себя свободным.
- А вот и нет, - возразил Ангель. - Поскольку у вас есть желание
заиметь желания, у вас уже есть желание что-то заиметь, а значит, все ваши
рассуждения неверны.
- О! - воскликнул Жакмор в негодовании. - В конце концов, хотеть
чего-либо означает быть прикованным к своему желанию.
- А вот и нет, - возразил Ангель. - Свобода - это желание, которое
исходит от вас. А в общем-то...
Он остановился.
- А в общем-то, - подхватил Жакмор, - вы просто морочите мне голову. Я
собираюсь вести сеансы психоанализа и забирать истинные желания, хотения,
сомнения и все такое, а вы тут меня терзаете.
- Подождите, - в раздумье произнес Ангель, - проведем следующий опыт:
попробуйте хоть на секунду полностью перестать хотеть желания других.
Попробуйте. Но только честно.
- Я согласен, - сказал Жакмор.
Они остановились на обочине. Психиатр закрыл глаза и, казалось,
полностью расслабился. Ангель пристально вглядывался в его лицо.
Кожа Жакмора как будто дала бесцветную трещину. Лицо постепенно
светлело; какую-то странную прозрачность приобретали руки, шея, тело.
- Посмотрите на свои пальцы... - прошептал Ангель.
Жакмор открыл почти бесцветные глаза. Сквозь свою правую руку он увидел
черный кремень на дороге. Внезапно, как бы одернув себя, он снова обрел
очертания и плотность.
- Вот видите, - заметил Ангель. - В абсолютно расслабленном состоянии
вы перестаете существовать.
- Ну... - протянул Жакмор. - Вы сильно заблуждаетесь. Если вы надеетесь
меня переубедить с помощью подобных фокусов...
Лучше объясните, как это у вас получилось...
- Ладно, - махнул рукой Ангель. - Я даже рад, что вы такой лицемер и
совершенно не хотите признавать очевидного. Это в порядке вещей. У
психиатра должна быть нечистая совесть.
Они дошли до окраины деревни и, не сговариваясь, одновременно повернули
назад.
- Ваша жена хочет вас видеть, - произнес Жакмор.
- С чего вы взяли? - буркнул Ангель.
- У меня такое предчувствие, - сказал Жакмор. - Я - идеалист.
Они вошли в дом и поднялись по лестнице. Резные дубовые перила
услужливо прогнулись под увесистой пятерней Жакмора.
Ангель открыл дверь в комнату Клементины.
X
Он застыл на пороге. Жакмор остановился за его спиной в ожидании.
- Ты не против, если я войду? - спросил Ангель.
- Войди, - ответила Клементина.
Она взглянула на него мельком - и не друг, и не враг, а так. Так он и
стоял, не осмеливаясь присесть на край кровати, - боялся потревожить.
- Я тебе больше не верю, - сказала она. - Женщина, которой наделали
детей, не может верить мужчинам. Особенно тому, кто наделал.
- Моя бедная Клементина, - начал Ангель, - ну и досталось же тебе!
Она резко вскинула голову. Она не хотела, чтобы ее жалели.
- Завтра я встану с кровати. Через шесть месяцев они должны научиться
ходить. Через год - читать.
- Ты идешь на поправку, - сказал Ангель. - Узнаю прежнюю Клементину.
- А это была не болезнь, - отрезала она. - С этим покончено.
Это не повторится никогда. В воскресенье их должны крестить. Их назовут
Жоэль, Ноэль и Ситроэн. Я так решила.
- Жоэль и Ноэль, - повторил Ангель. - Звучит не очень красиво. Есть еще
Азраэль, Натанаэль. Ариэль, в конце концов. Или Сливунэль.
- Ты уже ничего не изменишь, - отчеканила Клементина. - Жоэль и Ноэль
для двойняшек. Ситроэн - для третьего. За этим, - добавила она сама себе
вполголоса, - мне придется присматривать с самого начала. С ним будет
нелегко, но он такой славный. Завтра, - громко объявила она, - у них
должны быть кроватки.
- Если вам надо что-то купить, - предложил Жакмор, - я к вашим услугам.
Не стесняйтесь.
- Хорошая идея, - согласилась Клементина. - Ручаюсь, вы не останетесь
без дела.
- Это не в моих привычках, - заметил Жакмор.
- Но здесь вы этому быстро научитесь, - одернула его Клементина. - А
теперь уходите. Оба. Закажите у столяра три кроватки. Две маленькие и одну
побольше. И скажите ему,, чтобы сделал как следует. И пришлите ко мне
Белянку.
- Хорошо, дорогая, - промолвил Ангель.
Он склонился над женой, поцеловал ее и выпрямился. Из комнаты он вышел
первым, Жакмор - вторым.
- А где Белянка? - спросил психиатр, закрыв за собой дверь.
- Внизу... - ответил Ангель. - В застиральне. В застерильне.
Пойдемте обедать. За покупками сходим потом.
- Схожу я, - сказал Жакмор. - А вы останетесь здесь. У меня нет ни
малейшего желания продолжать эти утомительные споры. И вообще, не мое это
дело - дискутировать. В конце концов, психиатр призван психиатрировать.
Это же очевидно.
XI
Жакмор пересек ограду во второй раз и вышел на дорогу, ведущую в
деревню. Справа - стена сада, прибрежная скала и очень далекое море. Слева
- возделанные поля, беспорядочно разбросанные деревья и изгороди в ряд.
Колодец, который он не заметил утром, венчала странная каменная надстройка
с двумя колоннами и закрепленным между ними барабаном из ясеня,
удерживающим шероховатую ржавую цепь. Вода в глубине колодца закипала,
накипь выплескивалась через край, отражая белооблачные кудряшки, проворно
расчесываемые гребешком голубого неба.
Вдали показались первые дома, на удивление грубо сколоченные фермы
подковообразной формы; концы подков были обращены в сторону дороги.
Сначала появилась одна, другая, и обе - с правой стороны. Двор имел
обычную планировку: посреди квадратной площадки - большой пруд, в его
чернильной воде водились раки и вибраки; по левую руку - крыло, где жил
фермер с семьей, по правую и в глубине - хлев и конюшня, расположенные на
втором этаже, куда скотина карабкалась по довольно крутому пандусу. Под
этим скотским трапом, подпираемым массивными сваями, держали лохани, в
которых скапливались - благодаря силе притяжения - навоз и дерьмо. Пустые
корыта в хлевах заполняли соломой, зерном и кормами. В специально
оборудованном чулане портили фермерских девок. Двор, мощенный серым
гранитным булыжником, разделялся на ромбы ровными полосками губчатой травы
цилиндрической формы, такой же, как на обочине дороги.
Жакмор шел дальше; вокруг не было ни души. Ферм становилось все больше.
Теперь они встречались и по левую сторону, в которую, расширяясь,
заворачивала дорога. На повороте ее внезапно обогнал красный ручей - гладь
на уровне берега: ни складки, ни морщинки - с плывущими комочками
неясного, как будто пищеварительного происхождения. Отовсюду из пустых
домов доносился непонятный гул. Не удавалось Жакмору определить и
составные компоненты сложных зловонных паров, которые окатывали его из-за
каждого угла.
Но все же особое любопытство вызывал ручей. То он сухо сходил на нет -
ни единой капли, то вдруг наполнялся до краев, набухая, надуваясь,
натягивая прозрачную пленку. Речушка мутного светлокрасного цвета. Гуашка
кровавых плевков, разведенных в слюне.
Жакмор подобрал булыжник и бросил в ручей. Булыжник скромно погрузился
в жидкость, без шума, без всплеска, ну прямо пуховая заводь.
Тем временем дорога выросла в вытянутую площадь с возвышением, на
котором расставленные в шеренгу деревья стерегли тень, и раздвоилась.
Справа обнаружилось какое-то толпливое мельтешение; туда Жакмор и
направился.
Подойдя поближе, он понял, что это всего лишь ярмарка стариков.
Он увидел деревянную лавку, выставленную на солнце, и большие валуны,
на которых устраивалась прибывающая публика. Старичье сидело на лавочке;
три валуна уже были заняты зрителями. Жакмор насчитал семь стариков и пять
старух. Перед скамьей красовался муниципальный барышник с молескиновой
тетрадью под мышкой. На нем был старый вельветовый костюм коричневого
цвета, башмаки, подбитые гвоздями, и, несмотря на жару, гнусный картуз из
кротовой кожи. От него плохо пахло, а от стариков еще хуже. Многие из них
сидели неподвижно, опираясь на отполированные ладонями палки, все без
исключения в засаленных лохмотьях, небритые, с морщинами, забитыми
засохшей грязью, и со слипшимися от долгой подсолнечной работы веками.
Шамкали беззубые рты, вонял зубной перегной.
- Итак, - приступил барышник, - вот этот стоит совсем недорого и может
еще хорошо послужить. Ну как, Жавруняк, неужели не возьмешь его для своих
ребятишек? Он еще может от них как следует огрести.
- А он еще может им как следует показать?
- Ах, это? Еще как! - заверил барышник. - Ну-ка, иди сюда, старый хрен!
Он подозвал старика. Тот, согнувшись в три погибели, шагнул вперед.
- Покажи-ка им хорошенько, что там у тебя между ног!
Дрожащими руками старик принялся расстегивать замусоленную до блеска
ширинку. Зрители расхохотались.
- Вы только посмотрите! - воскликнул Жавруняк. - Оказывается, у него
действительно еще что-то есть!
Он склонился над стариком и, корчась от смеха, пощупал жалкий комочек.
- Ладно! Беру за сто франков.
- Продано! - крикнул барышник.
Жакмор знал, что в деревне такие ярмарки - дело привычное, но сам он
при этом присутствовал в первый раз, и зрелище его поразило.
Старик застегнул ширинку и застыл в ожидании.
- Пшел, старая шепеля! - прикрикнул Жавруняк, пнув старика так, что тот
зашатался. - Развлекайтесь, ребята.
Старик засеменил по дороге. Двое детей отделились от толпы.
Один из них принялся подстегивать старика прутиком, а другой повис у
него на шее, стараясь опрокинуть на землю. Тот шлепнулся лицом в грязь. На
них никто не обращал внимания. Один Жакмор, как зачарованный, наблюдал за
ними. Старик встал на колени; из разбитого носа потекла кровь, изо рта
что-то вывалилось. Жакмор отвернулся и присоединился к толпе. Барышник
расхваливал толстую коротенькую женщину лет семидесяти с редкими
свалявшимися волосами, выбивающимися из-под черной косынки.
- Ну что, эта в хорошем состоянии, - продолжал он. - Есть желающие?
Зубов нет вовсе. Так, глядишь, даже сподручнее.
Жакмора слегка покоробило. Он вгляделся в окружающие его лица. Одни
мужчины, лет тридцати пятисорока, крепкие, коренастые, с залихватски
нахлобученными картузами. Народец стойкий, несгибаемый. Некоторые - аж с
усами. Верный признак.
- Шестьдесят франков за Адэль! - подзадоривал барышник. - За такую цену
- да еще и без зубов. Почти даром. Ты, Христунок?
Или ты, Кувшинюк?
Он треснул старуху по спине.
- Вставай, старая кляча, пускай на тебя полюбуются! Товар что надо.
Старуха поднялась. Качнулась омерзительная масса жира в сеточке
набухших вен.
- Повернись! Покажи народу свои ляжки. Загляденье!
Жакмор старался не смотреть. От старухи чудовищно воняло; он
почувствовал, что его сейчас вытошнит насмерть.
- Пятьдесят, - раздался чей-то фальцет.
- Забирай, она - твоя! - прокричал барышник. Старуха даже не успела
оправить холщовую юбку, как он дал ей увесистую оплеуху.
Огромный темноволосый битюг, стоящий рядом с Жакмором, добродушно
рассмеялся. Жакмор положил ему руку на плечо.
