харч. И девочка успокоилась! Успокоилась и, черт возьми, даже улыбнулась.
Вернее, это был только намек: губы дрогнули, чуть растянулись, в глазах
шмыгнула искорка.
...Идти лесом, понятно, было бы ближе, и намного: экономилось
километра четыре, если не все пять. Но, глянув на Оллу, я решил: не стоит.
И так нагулялась по лесу, надолго хватит. Так что пошли мы вдоль ручья, к
юго-востоку. Сперва рядом, потом Олла начала отставать, и я посадил ее на
плечи. Она совсем легкая, но, сами понимаете, марш-броска в таком виде не
совершишь, да и торопиться особенно было некуда, так что до места мы
добрались уже ближе к полудню.
Деревня была как деревня. Десятка четыре домишек, в большинстве -
полуземлянок, побеленных и разгороженных ветхими плетнями, усадьба
поприличнее - несколько на отшибе, еще один дом, совсем солидный, скорее
всего - обитель пристава, и, разумеется, церквушка, вполне в здешнем духе
- обшарпанное, замшелое здание-пирамидка, увенчанное чем-то вроде
вставшего дыбом скаутского галстука. Язык пламени, сообразил я. Ага. Не
такая уж, выходит, и дыра Козлиная Грязь; обычно церкви здесь венчает
бронзовый флажок. Пламя - отличие особое: кто-то из Четырех Светлых в дни
Творения почтил сие место своим присутствием и, естественно, заложил
алтарь. Скорее всего, Второй: именно он, если не ошибаюсь, занимался
такого рода благотворительностью. Хотя и Четвертый вроде бы сделал пару
ходок.
Одним словом, издалека пресловутая Козлиная Грязь смотрелась весьма
мило, чистенько и даже благообразно, вполне в духе исторического романа о
нашем родимом средневековье. Когда-то я обожал такие романы. Искал,
выменивал, собирал, знал едва ли не наизусть. Может, поэтому я и попал на
истфак, а затем и в ОСО. Как же! - яркие страсти, гордые люди, вольная
воля... И никаких комплексов. Все это красиво. И все это, увы, неправда.
Не то, чтобы ложь, а именно неправда. Прошлое вовсе не такое, каким мы
хотим его видеть. Оно - такое же, как сегодняшний день, разве что более
откровенно, без сусальных оберток. Но, с другой стороны, в этот пестрый,
несладкий мир втягиваешься очень быстро, а вскоре уже не можешь
представить себя отлученным от него. В конце концов, это все-таки не
земная история, уже сделанная, известная и фатально неизменимая. Это -
история, которой еще только предстоит сделаться.
Я стоял и смотрел. А Олла вдруг взяла меня за руку и прижалась, и я
почувствовал, что она дрожит, и обнял ее покрепче, сам уже понимая: что-то
не так. Нет, вру. Я не понял. Я почувствовал. Теоретики могут сколько
угодно рассуждать об оперативном чутье, но оно-таки есть, это чутье, и без
него естественная убыль кадров давно уже превратила бы ОСО в организацию
траурных портретов. Очень просто: без всяких причин, вдруг - холодок по
спине, снизу вверх, едва ощутимо... Как в Кашаде за два часа до
выступления Бубахая по радио, и как еще раньше, на Хийно-но-Айте, когда
олигархи ударили в бубны, созывая черное вече. Ну как объяснить? Все
нормально, все тихо, но что-то очень и очень не нравится. Настолько, что я
сжал руку Оллы почти до боли.
И уже на околице, наткнувшись на первого обитателя, богатырски
раскинувшегося поперек тропы, я понял.
В деревне было полно народу. Летом. В страду. И почти не видно было
мужчин. Лишь несколько подвыпивших, вольготно вытянувших ноги со скамеек
возле плетней. И старики на завалинках - многие тоже под хмельком. И еще -
дети, чумазые, горластые. А на огородах, во дворах, у колодца - бабы,
бабы, бабы. Я шел по пыльной улице, никто не обращал на меня внимания,
ладошка Оллы подрагивала в моей руке, а в голове вертелись разные
неприличные слова. Боже, однако, как не вовремя! Диагноз совершенно ясен:
идиллия после бунта. Это бывает. И проходит, когда из замка присылают
небольшой, но квалифицированный отряд кольчужников.
В дом пристава заходить не имело смысла. Только с пригорка он еще мог
показаться приличным. То есть, он и был приличнее прочих, но выбитые
двери, ставни, висящие на честном слове, и груды обугленного мусора во
дворе - довольно сильное средство против уюта. По кучам хлама, не
приближаясь к распахнутым настежь воротам, бродила большая черно-белая
собака; она то кружила, словно разыскивая кого-то, поскуливая и
принюхиваясь, то припадала на живот и ползла, то вдруг вскакивала и
коротко, жалобно взвывала. Пробегавший пацан запустил в нее камнем. Попал.
Пес взвизгнул и скрылся за покосившейся стеной пристройки. Видимо, амбара:
пыль перед ним была пегой от густо просыпанной муки.
Дворянская цепь на шее - не лучшее украшение в бунтующей деревне. С
другой стороны, нефритовая ящерка давала мне определенные гарантии. Вряд
ли кто поднимет руку на лекаря. Вечный за такое не простит. Так что
смотрели нам вслед без особой радости. Но и слова худого никто не сказал.
Ну и славно. Одна тетка, поспокойнее на вид, даже снизошла до разговора.
Ни о каких демонах она знать не знала и не хотела. Понятно, бунт - новость
покруче всякого демона. Зато я узнал, что она мужняя жена, а потому как
муж пошел к королю, господ изводить, так и болтать с кем попадя ей не
след, так что "...иди-ка ты, сеньор лекарь, подобру-поздорову, иди, и
девчонку свою уводи от греха, а ежели надо чего, так иди вон туда, к Лаве
Кульгавому. Лава с тобой и поговорит, он такой, ему мы не указ..."
Видно, крепко не любили на деревне Лаву Кульгавого - тетка аж
привзвизгнула! - и правильно, что не любили, таких ни на какой деревне не
любят. А как же можно любить соседа, если у него самый ухоженный огород? И
конюшня побеленная? И дом самый большой? - тот самый, что смотрелся с
пригорка под пару приставскому. Но если обитель пристава пущена в распыл,
подчистую оприходована, то хоромина Лавы стоит. И плетень поставлен не абы
как, а на века, не плетень даже, а забор, солидный такой забор, в полтора
роста. Когда мы вошли, три пса, заходясь хриплым лаем, кинулись к нам и
вытянулись в струну, почти повиснув на тонких цепочках. Убедительные
песики, ничего не скажешь: волкари местной породы, степные помеси,
заросшие мохнатой шерстью. Я задвинул Оллу за спину, подальше от зубов. А
Лава уже шел навстречу нам, оставив двузубые вилы, и, увидев его, я сказал
себе: правильно, вот ты-то мне и нужен, друг, с тобой-то у нас разговор
выйдет.
Он подошел. Кряжистый, загорелый, припадающий на левую ногу. Грудь -
багрово-кирпичная, в жестких выгоревших завитках. Руки громадные, тяжелые,
пальцы топырятся от мозолей. Хозяин... Лишь чуть кивнул Лава, а три
мужика, шагнувшие было следом, остановились на полушаге. Все трое -
полуголые, низколобые, с такими же колючими светлыми глазами, как и у
Лавы.
Я перекинулся с Кульгавым парой слов - и спустя несколько минут мы
уже были в доме. Против ожидания, особого порядка там не оказалось, но
какой, простите, порядок, когда все углы завалены добром? Не своим,
стократ перебранным, раз навсегда расставленным, а недавним, еще не
сортированным, нераспиханным по сундукам и клетям: штуки ткани, посуда,
часы песочные в серебре, клавикорды (они-то зачем?), еще отрез, еще, ворох
рубах, сапоги ненадеванные, опять посуда, опять часы, эти уже в золоте. И
все это, буркнул Лава, не грабленое, сами несли, мол, не возьмешь ли,
друг-брат, за должок? - а чего ж не взять, вещь свое место найдет, да и
соседи нынче злые, что те кобели, опять же должки должками, а вещи вещами,
ежели кто из приставских возвернется, так и вернуть недолго... только где
ж им вернуться, когда там, ну, на усадьбе, значит, Вечный знает, что
творилось?
И пока три бабы, одинаковые, как их мужья, и очень молчаливые,
собирали на стол, я мял костистую поясницу хозяина, подправляя
сдвинувшийся позвонок, а Лава рассказывал. В иные дни на западного лекаря
ему б и глянуть не по карману, а ныне сам господин Ирруах в дом стучится,
да еще и с сестрой... вот ведь какие времена настали, тут каким кремешком
не кажись, а заговоришь, если расспрашивают. Вот и говорил Лава,
постанывая. С мычанием, с нуканьем, но подробно. То есть все то, что
произошло давеча в Козлиной Грязи. А уж как там оно дальше, так кто ж его
знает? Нуу... утром рано, аккурат перед побудкой, прискакал на деревню
конный. Вроде мужик, а при мече. И не степной. Мол, от короля. За древнюю
волю. А пристав как раз по вечеру наказал мужикам, что шестой день тоже на
господское поле идти, потому как дожди скоро. Нуу... и собрались было, да
вот этот, от короля, и сказал, что не надо теперь ни шестой день ходить,
ни пятый, ни вообще, потому - сеньоров больше не будет. М-ммм... вот,
пошли мужики к приставу, узнать, что там да как, встали под домом, а
пристав все не шел и вот тут-то Вакка-трясучий вдруг открыл рот. И никто ж
не ждал такого, сеньор лекарь! - а взял да открыл. Раньше молчал, когда
девку его пристав взял полы мыть, из-под жениха, считай, взял, а
девка-дура возьми да и утопись. Нуу... молчал и молчал, а тут завопил:
король-де, король! - и шасть на крыльцо. А оттуда - стрела, короткая
такая. И Вакку в грудь. Добро б еще Вакку, так ведь вышла наружу и дедушку
Гу поцарапала. А дедушка старенький, его вся округа уважает. Ну вот... и
как-то оно вышло, что народ попер на крыльцо, а оттуда еще стрела, и потом
еще... и мужики обозлились, а дальше, известно, выломали дверь и в кухне,
за лавкой, зарубили господина пристава мотыгой. А отца-капеллана, чтоб не
лез под горячую руку, той же мотыгой пристукнули, как куренка, хотя на
него зуба никто не имел. А там бабы в крик... Ну и пошло...
Лава кряхтел, дочки его (или невестки?) сновали, со стола несло
вкусным паром, Олла, умытая и одетая в чистенькое платьице, сидела на
краюшке скамейки, а я думал. Круто. Весьма круто. Бунт бунтом, но как же
быть с кибером? Лава об этом ничего не слышал, да и как слышать, продолжал
бубнить Кульгавый, я от мира наособицу, они ж завидущие, у самих-то к
работе сил нету, вот и не ладят с приставом, а ежели по-умному взяться,
так тебе завсегда потачка будет, глядишь - и на оброк отпустят, и опять же
- хоть вернись сам господин пристав, так Лава вещички схоронил, а ежели
никто не вернется, так тоже хорошо, а три сынка под боком, в обиду
захребетникам не дадут, а еще двое, Укка и Лыып, так те сразу, как мужики
собрались в поход, вместе с ними пошли, за короля, значит... К какому
королю? Нуу... господин лекарь, видать, совсем издалека. К какому ж еще,
если не к тому самому, к другому нешто б я парней пустил, а тут, может, и
повернется, как люди говорят...
- Да что за король? - спросил я, еще не подозревая, что через
мгновение сердце замрет и сожмется. Лава хмыкнул.
- Багряный... какой же еще...
И тут же вскрикивает. Впервые за семь лет практики мой палец
соскользнул с позвонка.
ДОКУМЕНТАЦИЯ - III. АРХИВ ОСО (копия)
Второй-Лекарю. Официально.
Сообщаю: запрос проанализирован.
Общая вероятность: 0,0000001.
Конкретная вероятность: 0,9999. Смотри приложение.
Приказываю приступить к активным действиям. Полномочия не
ограничиваются.
Приложение.
Отчет лаборатории системных программ о результатах анализа.
При разработке программного обеспечения (ПО) системы "Мобильный
информатор" учитывались следующие основные факторы:
а. Дальность связи и ограниченная массой и габаритами пропускная
способность каналов связи исключают передачу всего объема информации и
требуют выделения наиболее значимых сведений;
