имя Правды. Идите же без обиды!
- Ыыыыыыыыыыыыыы! - не обрываясь ни на миг, летит из ямы.
Ллан склоняет голову и бросает вниз первую горсть земли.
9
- Пой, менестрель!
И я пою. Пою "Розовую птичку", и "В саду тебя я повстречаю", и,
конечно, "Клевер увял, осень настала", и снова "Розовую птичку"; другого
мне не заказывают. Я уже хриплю и наконец меня отпускают, щедро накидав
медяков, но на следующем углу - снова хмельные лица и тяжелое дыхание;
вокруг опять толпа, мне преграждают дорогу, заставляют скинуть с плеча
виолу.
- Пой, менестрель!
И я пою.
Честно говоря, из всех бардов, менестрелей и прочих Любимцев Муз,
виденных мною, я - отнюдь не первый. И не второй. И даже не третий. Раньше
это было поводом для серьезного комплекса: когда мы собирались и по кругу
шла гитара, я мог только читать собственные стихи. Стихи неплохие, с этим
не спорил никто, но все же между стихами и песней есть разница: в стихи
нужно вдумываться, а песню можно и просто слушать. А кому же хочется в
хорошей компании да под коньячок еще и думать?
Освоить гитару как-то не вышло - то ли пальцы не на месте, то ли
терпения не хватило. Но для императорских наемников, заполонивших
набережную, мое пение вполне сносно: кое-что, хотя бы ту же "Розовую
птичку", приходится бисировать. Этим я, опять же, отличаюсь от истинного
барда: ни Ромка, ни Ирка не станут петь одно и то же дважды, а Борис
вообще скорее съест гитару, чем так опустится. Но им легко блюсти
принципы: они не служат в ОСО.
Наемники слушают истово, подпевая в наиболее жалостных местах, иные
даже всхлипывают. Почему-то именно такие вот мордовороты в форме, да еще,
пожалуй, уголовники, особенно любят послушать "за красивое". А в общем,
чего уж там: Багряный почти что под стенами; чтоб дурные мысли не
копошились, ратникам выдали аванс на выпивку, каковую они уже приняли, а
теперь, понятно, желают отвлечься и послушать о земных радостях...
- Пой, менестрель!
Но я молитвенно складываю руки на груди. Славные удальцы, милые
смельчаки, защитники наши, гордость наша и слава, почтеннейшая публика!
Бедный певец готов стараться для вас хоть до полуночи, но пощадите мое
слабое горло! - позвольте промочить его жалкой кружкой эля, теплого зля, а
потом я снова к вашим услугам!
И толпа размыкается. Солдаты добродушно ворчат, меня похлопывают по
плечу, благодарят, кто-то грамотный просит списать слова "Птички", я
обещаю, отшучиваюсь, обмениваюсь рукопожатиями... и наконец вырываюсь с
набережной на волю, в переулочек, ведущий к чистым кварталам, туда, где
обрывается цепочка харчевен, трактиров, домов короткой радости и прочих
злачных мест, получающих сегодня, как, впрочем, и вчера, тройной против
обычного доход.
После лихорадочного разгула набережной чистые кварталы кажутся
тихими. Хотя, какая там тишина! - город полон беженцев; они набились по
три, по четыре семьи в комнаты доходных домов, в ночлежки; кто победнее,
обосновался прямо на улицах, поставив навесы, а то и просто на камнях. Уже
десять дней, как император запретил впускать в столицу новые толпы. Все
правильно: цены подскочили; то тут, то там уже вспыхивают непонятные, но
очень нехорошие болезни, каналы загажены, ходить ночами небезопасно.
Все правильно, но те, кого не впустили, сидят под стенами города,
жмутся к воротам, плачут, умоляют, пытаются подкупить; их тоже нужно
понять - Багряный на подходе.
Церкви забиты до отказа, молебны идут круглосуточно, служители
валятся с ног у алтарей, они уже не поют, даже не сипят, а шепчут
невнятно, подменяя друг друга, но их и не слушают: каждый молится сам, за
себя - но все об одном: уцелеть, ежели Вечный попустит Багряному одержать
верх.
Повсюду - вооруженные, их очень много: городская стража, рыцари, их
свиты, оруженосцы, пажи, доверенные дружинники; считай, вся империя в
сборе, все наречия, все жаргоны. Поклоны, приветствия, похлопывания по
плечам - и все это как-то натужно, неубедительно, с надрывом... вроде
галдежа на набережной. Только братья-рыцари безгласны; эти бродят по
улицам плотными фиолетовыми семерками, ни на шаг не отставая, почти не
глядя по сторонам. Им легче, чем остальным: дух Братства превыше грешной
суеты. А кроме того, говорят, приоры семерок каждый вечер сдают в
канцелярию магистра отчеты о прошедшем дне и о поведении вверенных их
отеческому надзору братьев, всех вместе и каждого в отдельности.
Меня здесь не останавливают. И это очень кстати, потому что у меня
есть дела, важные дела, а времени совсем немного. Я добираюсь до
обшарпанного особнячка с литыми решетками на окнах, захожу и задерживаюсь
примерно на час, а когда вновь появляюсь на улице, в сумке моей уже только
пять пакетиков молотого перца из тридцати. Зато на груди, за пазухой
кафтана, уютно свернулись два пергаментных свитка. Одним удостоверяется
полное и неразделимое право сеньора дан-Гоххо на владение усадьбой Руао,
что на юго-востоке Поречья, а равно и прилегающими к ней лесом, мельницей
и угодьями (смотри приложение); в приложении же содержится доверенность на
имя господина Арбиха дан-Лалла, коему вышеозначенный сеньор дан-Гоххо
предлагает, заявляет, поручает и выражает желание, дабы оный господин
Арбих принял на себя труд надзирать за усадьбой вплоть до дня
совершеннолетия сестры сеньора дан-Гоххо, каковую сестру господин Арбих
обязуется обучать, воспитывать и от всякой опасности защищать.
И все это становится действительным и вступает в законную силу в
случае исчезновения сеньора дан-Гоххо и отсутствия его в течение не менее
чем сто и еще один день, причем сеньор дан-Гоххо просит в таковом случае
внести в храм Вечности пожертвования за упокой его грешного духа.
- Следовало бы радоваться, но радость получалась нехорошая, с
червоточинкой. Я слишком привык к Олле; получилось так, что она стала для
меня вроде Аришки: единственная живая душа, которой нужен я, именно я, а
не побрякушки типа диссертаций, статей, стихов в узком кругу. Забрать с
собой? Я подумал об этом лишь однажды, чтобы спокойно доказать себе:
невозможно. Запрещено. И запрет этот - категорический. Ее депортируют
обратно и оставят одну посреди безлюдного поля, даже если Серега напишет
ходатайство, а я переломаю все стулья в приемной Первого. Да и психика ее
не выдержит перемещения - так, к сожалению, уже случалось.
Я шел и пытался улыбаться: менестрель должен выглядеть веселым, даже
если сердце рвется на части. Ладно. Пусть. Я пропаду бесследно, исчезну и
не появлюсь. Зря, что ли, столько рассказано господину Арбиху о происках
врагов рода дан-Гоххо, о долге чести, о надоевшей личине менестреля и о
возможной гибели? Арбиху можно доверять. Он стар и благороден: не всякий
высокорожденный способен растратить родовое состояние ради помощи сирым, и
убогим. Над ним посмеиваются, но уважительно. Чудак, известный всей
Империи. Идеалист...
Все-таки я правильно поступил, явившись к нему и попросив приюта. Он
одинок. Сын погиб, дочерей унесла желтая смерть. Он уже не богат. Судя но
запущенности покоев, род дан-Лалла клонится к упадку. Он добр. Олла
поверила ему сразу и, кроме меня, разговаривает только со стариком. Она
уже говорит Многое, голосок у нее мелодичный и нежный: любит земные
сказки, уважает Микки-мышонка и побаивается Карабаса, поет песенки. Вот
только о прошлом говорить с ней не стоит. Лишь однажды я рискнул. Сразу же
- ужас в глазах. Не надо! Что-то жуткое случилось с моей сестренкой, не
стоит ей напоминать.
Господин Арбих вполне со мной согласен. Он носит Оллу на руках,
рассказывает о своих похождениях в коллегиуме, шутит. Девочке будет хорошо
у старика. Когда я решился поговорить с господином Арбихом о серьезных
делах, он выслушал меня внимательно, подумал, а затем поднялся из
глубокого кресла и обнял за плечи. "Вы благородный юноша, Ирруах, - пылко
сказал сеньор дан-Лалла. - Я знаю, что такое честь, и я клянусь Вторым
Светлым, что Олла вырастет, храня ясную память о брате. Но не стоит, мой
Ирруах, так мрачно смотреть в будущее, вы еще молоды, сильны, а если вам
понадобятся добрый друг и верный клинок, то знайте, что мои седины не
столь уж дряхлы!"
Так что с Оллой порядок. Ей будет хорошо. А моя тоска - это мое дело.
У исполнителя нет права на эмоции.
Я зашел еще кое-куда и, расставшись всего лишь с одним пакетиком
перца, стал обладателем третьего свитка. Он будет отдан господину Арбиху
вместе с купчей и доверенностью. Подсиненный пергамент оформлен по всем
правилам: Олла дан-Гоххо является не только полноправной наследницей
усадьбы Руао, но и потомственной дворянкой, что удостоверено положенными
по закону подписями и должным образом приложенной печатью. М-да, чего не
сделает перец... Совершенно обычный, земной; это единственное, что можно
по инструкции пускать здесь в ход. Поскольку перец есть и на планете. Он
дорог. Раньше цены тоже кусались, но все же в пределах разумного:
привозили его издалека, из-за южных песков. Но уже десятка полтора лет,
как в тех местах хозяйничает некто Джаахааджа, местный Чингиз-хан; сейчас
там и трава не растет, не то, что перец. И следовательно, имеешь перец -
имеешь все. Очень удобно для агентурной работы, поскольку дело делаешь с
людьми, а люди не ангелы, а синтезаторы по сей день остаются голубой
мечтой лентяя. Вопреки старым фантастам, золото из дерьма мы получать так
и не научились. Жаль, между прочим, потому что с чем с чем, а с дерьмом
тут полный порядок.
Под ногами ойкнуло. Господи, ребенок! Замурзанный, шелудивый, зато
при цепочке. Мать рядом, кланяется. Плохо кланяется, не умеет еще;
знавала, несомненно, лучшие времена, причем совсем недавно. Что? Говори
яснее, любезная дама! Я слушаю сбивчивый лепет. Понятно, беженцы. С
Запада. Где муж, не знает, где старшие, тоже не знает. В столице впервые,
без слуг впервые. Усадьба сгорела. Не будет ли милостивый господин
горожанин так великодушен?.. поверьте, я не привыкла просить, но у вас
такое доброе лицо... а сын не ел два дня...
Я высыпаю в трясущуюся ладонь все медяки, полученные от наемников. И
зря: от всех не откупишься, а звон мелочи слышат остальные, вповалку
лежащие вдоль стен. Глаза женщины испуганы. Но что я могу поделать?.. я
ухожу, не оглядываясь, а за спиной начинается возня, и плачет мальчишка, и
кричит женщина. Будем надеяться, отнимут не все. На перекрестке - толпа
окружила глашатая. Он раздувает грудь, красуется новенькой желто-черной
курткой с брыжжами. Приказ императора: всем наемникам вернуться в казармы.
Ага, значит, что-то уже прояснилось. Нужно торопиться.
Я поворачиваю в сторону Центральной Площади - мимо рынка, сейчас
почти пустого, мимо шорных рядов, тоже пустых - вся сбруя раскуплена, мимо
гулких оружейных с длинными, чихающими от дыма очередями у дверей. Скорее,
скорее! Бумаги господину Арбиху нужно отдать немедленно. И Олла заждалась,
она волнуется, если меня нет Долго.
Но об Олле я запрещаю себе думать. Нельзя. Не время. Сначала -
закончить дела. И обязательно отдохнуть. В четыре пополудни у меня важная
встреча. Задание следует исполнять. Соберись, парень, твержу я себе. В
конце концов, ты - исполнитель.
ДОКУМЕНТАЦИЯ-V. АРХИВ ОСО (копия)
"Каффар хитер. Не доверяй каффару.
Каффар подл. Бойся каффара.
Каффар ничтожен. Презирай каффара.
