него, а правосудие не руководится логикой, когда возводит сооружение из
гипотез.
Все-таки от простых подозрений до формальных доказательств далеко. А таких
доказательств против него никогда не будет. Единственным свидетелем,
которого он мог бояться, и только потому, что тот знал тайну его имени,
был еврей Симон Клейн. Но Симон Клейн из чувства профессиональной
честности, вероятно, не согласится его признать. Впрочем, захотят ли
устраивать очную ставку с его старым венским посредником? Разве судья не
объявил, что он прикажет произвести расследование в Сальке? Результат его
будет превосходным, и заключенный получит свободу.
Прошло несколько дней, в продолжение которых Сергей Ладко возвращался к
этим мыслям с лихорадочной настойчивостью. Салька недалеко, я не нужно
столько времени для розысков. Только на седьмой день после первого допроса
его снова ввели в кабинет господина Изара Рона.
Судья сидел за столом и, казалось, был очень занят. Он оставил лоцмана
стоять на ногах минут десять, как будто не замечая его присутствия.
- Мы получили ответ из Сальки, - сказал он, наконец, равнодушно, не
поднимая глаз на обвиняемого, которого наблюдал тайком сквозь опущенные
ресницы.
- А! - с удовлетворением воскликнул Сергей Ладко.
- Вы были правы, - продолжал господин Рона. - В Сальке действительно есть
Илиа Бруш, который пользуется прекрасной репутацией.
- А! - еще раз воскликнул лоцман, которому уже казалось, что перед ним
раскрываются двери тюрьмы.
Судья прикинулся еще более равнодушным и незаинтересованным и пробормотал,
как будто не придавая своим словам никакого значения:
- Полицейский комиссар из Грона произвел дознание, и ему удалось говорить
с ним самим.
- С ним самим? - повторил, не понимая, Сергей Ладко.
- С ним самим, - подтвердил судья.
Сергею Ладко показалось, что он бредит. Как могли найти в Сальке другого
Илиа Бруша?
- Это невозможно, сударь, - пробормогал он, - произошла ошибка.
-Судите сами, - возразил судья. - Вот рапорт полицейского комиссара из
Грона. Из него видно, что этот чиновник, исполняя поручение, отправился
четырнадцатого сентября в Сальку и явился в дом, расположенный на углу
набережной и будапештской дороги. Ведь вы, кажется, этот адрес давали? -
перебил себя судья.
- Да, сударь, - ответил Сергей Ладко с остолбенелым видом.
- И будапештской дороги, - повторил судья. - Он был принят в этом доме
господином Илиа Брушем лично, и тот объявил, что он только недавно
возвратился после довольно продолжительного отсутствия. Комиссар
добавляет, что сведения, которые он собрал о господине Илиа Бруше,
устанавливают его безупречную порядочность и тот факт, что никакой другой
обитатель Сальки не носит это имя... Имеете вы что-нибудь сказать? Прошу
вас, не стесняйтесь.
- Нет, сударь, - пробормотал Сергей Ладко, чувствуя, что сходит с ума.
- Вот первый пункт и выяснен, - с удовлетворением заключил господин Рона и
посмотрел на узника, как кот на мышь.
МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
После второго допроса Сергей Ладко вернулся в камеру, не отдавая себе
отчета в том, что делает. Он едва слышал вопросы судьи после того, как ему
прочитали донесение полицейского комиссара из Грона, и отвечал на них с
тупым видом. То, что случилось, превосходило его понимание. Чего хотели от
него в конце концов? Похищенный, заточенный на борту шаланды неведомыми
врагами, он только что добился свободы, чтобы сразу ее потерять; и вот
теперь нашелся в Сальке другой Илиа Бруш, другой он сам, в его собственном
доме!.. Это переходило в фантасмагорию!..
Ошеломленный, сведенный с ума последовательностью необъяснимых событий, он
чувствовал, что является игрушкой могущественных враждебных сил, что он,
как безвольная и беззащитная добыча, втянут в колеса ужасной машины,
называемой правосудием.
Это отчаяние, это исчезновение всякой энергии так красноречиво выражалось
на его лице, что один из сопровождающих его тюремщиков растрогался, хотя л
считал узника самым отвратительным злодеем.
- Видно, дело идет не так, как вы хотите, приятель? - спросил, вкладывая в
звуки голоса некоторое желание ободрить заключенного, этот служитель, хотя
и пресыщенный по своей профессии зрелищем людских бедствий.
Он мог говорить с глухим, результат был бы тот же.
- Ну, - снова начал добродушный страж, - не теряйте головы. Господин Изар
Рона славный малый, и, может быть, все устроится лучше, чем вы думаете...
А пока я оставляю вам вот это... Тут есть кое-что о вашей родной стране...
это вас развлечет...
Узник сидел неподвижно. Он ничего не понимал.
Он не слышал, как снаружи застучали засовы, и не видел газеты, которые
тюремщик, выдавая без дурных намерений строгий секрет, хранимый его
пленником, положил на стол уходя.
Протекали часы. Кончился день, потом прошла ночь, и опять наступил
рассвет. Прикованный к стулу, Ладко не чувствовал, как бежит время.
Однако, когда солнечный свет ударил ему в лицо, он как будто вышел из
своего оцепенения. Он открыл глаза, и его блуждающий взгляд обежал камеру.
Первое, что он заметил, была газета, оставленная накануне жалостливым
тюремщиком.
Газета лежала на столе так, что открывала заголовок, напечатанный
огромными буквами. "Резня в Болгарии" - объявлял этот заголовок, на
который упал взгляд Сергея Ладко. Он задрожал и лихорадочно схватил
газету. Сознание быстро возвращалось к нему. Его глаза метали искры, пока
он читал.
События, о которых он таким образом узнал, в то время обсуждались целой
Европой и возбуждали всеобщий ропот негодования. С тех пор они стали
достоянием истории и отнюдь не составляют одну из славных ее страниц.
Как уже говорилось в начале этого рассказа, вся балканская область была
тогда в волнении. Летом 1875 года восстала Герцеговина, и турецкие войска,
посланные против нее, не могли ее усмирить. В мае 1876 года поднялась, в
свою очередь, Болгария; Порта21 ответила на восстание сосредоточением
многочисленной армии в треугольнике, вершинами которого служили Рущук,
Видин и София. Наконец, 1 и 2 июля того же 1876 года Сербия и Черногория
выступили на сцену и объявили Турции войну. Сербы под предводительством
русского генерала Черняева сначала достигли некоторых успехов, но потом им
пришлось с боями отступить к своей границе, и 1 сентября князь Милан
вынужден был просить перемирия на десять дней, во время которого умолял о
вмешательстве могущественных христианских монархов, на что те, к
несчастью, долго не решались.
"Тогда, - пишет Эдуард Дрио в своей "Истории восточного вопроса", -
произошел самый ужасный эпизод этой борьбы; он напоминает резню в Кио в"
время греческого восстания. Порта, воюя с Сербией и Черногорией, боялась,
что болгарское восстание в тылу армии помешает военным операциям. Отдал ли
губернатор Болгарии Шефкат-паша приказ подавить восстание, не считаясь со
средствами? Это возможно. Банды башибузуков и черкесов, вызванные из Азии,
были брошены на Болгарию и затопили ее морем крови. Они дали полную волю
своим разнузданным страстям, жгли деревни, убивали мужчин после самых
утонченных пыток, распарывали животы женщинам, резали на куски детей.
Насчитывалось от двадцати пяти до тридцати тысяч жертв..."
Крупные капли пота катились по лицу Сергея Ладко, когда он читал газету.
Что сталось с Натчей среди этих ужасных потрясений?.. Жива ли она еще?
.Может быть, она погибла, и ее труп с разрезанным животом, искрошенный на
куски, вместе с телами стольких невинных жертв валяется в грязи, в крови,
попираемый копытами лошадей?
Сергей Ладко встал и, как дикий зверь в клетке, яростно забегал по камере,
точно ища выхода, чтобы улететь на помощь Натче.
Этот порыв отчаяния был недолгим. Придя в чувство, он заставил себя
успокоиться и с ясной головой стал искать средства вернуть свободу.
Обратиться к судье, открыть ему без обиняков всю правду, умолять о
снисхождении?.. Неверный ход, Какие у него шансы добиться доверия у
предубежденного человека после того, как он долго упорствовал во лжи? В
его ли власти разрушить одним словом подозрения, тяготеющие над именем
Ладко? Нет. Все равно, понадобится следствие, и оно займет недели, месяцы.
Надо бежать.
В первый раз, когда он сюда вошел, Сергей Ладко исследовал свою камеру. На
это не понадобилось много времени. Четыре стены с двумя отверстиями: с
одной стороны дверь, с другой - окно. За тремя из этих стен другие камеры,
та же тюрьма. Только за окном была свобода.
Ширина этого окна, верхний косяк которого упирался в потолок, составляла
метра полтора; доступ к подоконнику преграждали толстые железные прутья,
вделанные в стену. Но, если и победить эту трудность, возникала другая.
Снаружи род навеса или колпака, боковые края которого прикреплялись к той
и другой стороне окна, закрывал вид, оставляя маленький кусочек неба. Не
для того, чтобы убежать, а только чтобы изыскать средства к побегу, нужно
прежде всего пробраться сквозь решетку, затем подтянуться на руках на
вершину колпака для осмотра окрестностей.
Судя по длине лестниц, которые он проходил во время вызовов к судье,
Сергей Ладко считал, что он помещается на четвертом этаже тюрьмы. По
крайней мере двенадцать - четырнадцать метров отделяло его от земли.
Возможно ли их преодолеть? Нетерпеливо стремясь разрешить этот вопрос, он
решил приняться за работу немедленно.
Понятно, прежде всего надо было раздобыть инструмент. Когда его схватили,
у него все отобрали, а в тюрьме не было ничего подходящего. Стол,
табуретка и постель - каменный свод, накрытый тощим соломенным матрацем, -
вот вся меблировка.
Сергей Ладко долго и напрасно искал, когда, в сотый раз обшаривая свою
одежду, наткнулся на что-то твердое. Как его тюремщики, он и сам до сих
пор не думал о такой незначительной вещи, как пряжка от брюк. Но какой
нужной показалась ему эта ничтожная вещь, единственный металлический
предмет, которым он располагал!
Сияв эту пряжку и не теряя ни минуты, Сергей Ладко принялся за подоконник
около одного из прутьев, я камень, упорно царапаемый шпеньками пряжки,
начал пылью осыпаться на пол. Эта работа, медленная н тяжелая сама по
себе, еще осложнялась беспрестанным надзором, которому подвергался узник.
Не проходило и часа без того, чтобы тюремщик не заглядывал в дверной
глазок. И поэтому приходилось все время прислушиваться к наружным шумам,
при малейшем признаке опасности прекращать работу и уничтожать
подозрительные следы.
Для этой цели Сергей Ладко употреблял свой хлеб. Этот хлеб, смешанный с
пылью, падавшей из стены, вполне походил цветом на камень и становился
настоящей замазкой, под которой скрывалась выковыриваемая дырка. Остатки
от выцарапывания он скрывал под сводом своего ложа.
После двенадцатичасовой работы прут был подкопан на глубину в три
сантиметра, но шпеньки сточились. Сергей Ладко сломал пряжку и употребил в
дело обломки. Еще через двенадцать часов эти стальные кусочки исчезли.
К счастью, удача, которая улыбнулась узнику, точно не хотела его покидать.
Когда принесли еду, он рискнул спрятать столовый ножик, и, так как никто
не заметил хищения, он повторил его так же успешно на следующий день. У
него оказались два орудия, значительно более надежные, чем то, каким он до
сих пор располагал. По правде говоря, это были скверные ножи грубой
фабричной работы. Но лезвия их оказались довольно хорошими, а ручки
облегчали пользование ими.
С этого времени работа пошла скорее, хотя и недостаточно быстро. Цемент со
временем приобрел твердость гранита и лишь с большим' трудом крошился.
Часто приходилось бросать работу то из-за обхода тюремщиков, то из-за
приглашений к судье, который участил допросы.
Результат этих допросов был всегда один и тот же. При каждом вызове
проходила вереница свидетелей, показания которых не вносили в дело никакой
ясности. Если некоторые находили смутное сходство между Сергеем Ладко и
преступником, которого они более или менее ясно разглядели в день, когда
стали его жертвами, другие категорически отрицали всякое сходство.
