деле, в Сербии из-за войны с Турцией должен быть беспорядок, и вряд ли
речные власти заинтересуются судном, без груза спускающимся по течению.
Кто знает? Быть может, это последнее путешествие Стриги. Быть может, он
укроется в дальних краях, богатый, уважаемый - и счастливый, думал он,
вспоминая о пленнице, заключенной на судне.
Таковы были размышления Стриги, когда его взгляд упал на сундуки, крышки
которых так долго служили кушетками Карлу Драгошу и его хозяину. Внезапно
ему пришла мысль, что вот уже восемь дней он владеет баржей и не подумал
обследовать ее содержимое. У него было время исправить эту непонятную
забывчивость.
Прежде всего он набросился на сундук с правого борта и мигом взломал его.
Он нашел там только белье и одежду, сложенную в порядке. Стрига не
нуждался в таком старье, он закрыл сундук и принялся за второй.
Во втором сундуке тоже оказались предметы несложного хозяйства
рыболова-путешественника, и разочарованный Стрига уже хотел все это
бросить, как вдруг открыл в углу более интересный предмет. От одежды не
было толку, но в этом туго набитом портфеле были, по всей вероятности,
бумаги. И если бумаги часто бывают немыми, то в некоторых случаях ничто не
может сравниться с их красноречием.
Стрига открыл портфель, и оттуда вывалились документы, которые он
внимательно рассмотрел. Попадались квитанции и письма, все на имя Илиа
Бруша, потом его глаза, став круглыми от изумления, остановились на
портрете, который прежде вызвал подозрение у Карла Драгоша.
Сначала Стрига ничего не понял. Что .в барже были бумаги только на имя
Илиа Бруша и не нашлось ни одной на имя сыщика, уже это казалось довольно
удивительным. Но все же объяснение этой странности могло быть самым
естественным. Может быть, Карл Драгош вместо того, чтобы завоевать роль
лауреата "Дунайской лиги", как до сих пор думал Стрига, заменил его
личность по полюбовному соглашению, и в этом случае он мог сохранить, с
согласия настоящего Илиа Бруша, документы для удостоверения личности. Но
почему здесь написано имя Ладко, то самое имя, которым Стрига с
дьявольской ловкостью метил свои преступления? И почему здесь портрет
женщины, от которой Стрига до сих пор не отказался, несмотря на неудачи
предыдущих попыток? Кто был настоящий владелец этой баржи, если у него
хранится такой интимный и такой странный документ? Кому она, в конце
концов, принадлежит - Карлу Драгошу, Илиа Брушу или Сергею Ладко - и кого
из этих трех людей, двое из которых его так интересовали, держит он
пленником на шаланде? Впрочем, Сергея Ладко он сам объявил убитым в тот
вечер, когда ружейная пуля свалила одного из двух рущукских беглецов. Но,
быть может, он тогда плохо прицелился? О, если бы держать в руках не
полицейского, а лоцмана! Во второй раз он не уйдет от Стриги... Этого не
надо хранить, как заложника.
Камень на шее сделает дело, и, освободившись от смертельного врага, Стрига
устранит главное препятствие для осуществления своих планов.
Присвоив найденный портрет, бандит нетерпеливо начал грести, стремясь
поскорее выяснить дело.
Скоро во мраке показался силуэт судна. Стрига быстро причалил, выпрыгнул
на палубу и, направившись к каюте пленника, вложил ключ в замочную
скважину.
Менее осведомленный, чем его тюремщик, Сергей Ладко не мог строить разные
предположения для объяснения своего приключения. Тайна казалась ему
непроницаемой, и он отказался строить гипотезы насчет причин, по которым
его похитили.
Когда, после лихорадочной дремоты, он очнулся в глубине темницы, его
первым ощущением был голод. Он не ел уже более суток, а природа не любит
нарушения своих прав, как бы ни были тягостны наши переживания.
Сперва он терпел, потом, когда голод становился все более повелительным,
он потерял спокойствие, которое его до этого поддерживало. Может быть, его
решили уморить? Он позвал. Никто не отвечал. Он позвал громко. Тот же
результат. Он закричал - никакого отклика.
Разъяренный, он попытался разорвать свои веревки. Но они были крепки, и
Ладко напрасно катался по полу, напрягая мускулы. При одном из
конвульсивных движений его лицо наткнулось на положенный около него
предмет. Нужда обостряет чувства. Сергей Ладко немедленно узнал хлеб и
кусок сала, без сомнения, положенный здесь, когда он спал. Воспользоваться
вниманием тюремщиков было нелегко в его положении. Но необходимость - мать
изобретательности, и после нескольких бесплодных попыток пленнику удалось
обойтись без помощи рук.
Когда голод был удовлетворен, потянулись медленные, монотонные часы. В
тишине ропот, легкая дрожь, подобная дрожи листьев, взволнованных
ветерком, коснулись его слуха. Судно, на котором он находился, очевидно,
плыло, рассекая воду. Сколько часов прошло таким образом до тех пор, когда
над ним был снова поднят трап? Подвешенная на конце бечевки порция,
подобная первой, закачалась в отверстии, освещенном смутным светом, и
легла возле него.
Еще протекли часы, и трап опять открылся. Спустился человек, приблизился к
неподвижному телу, и Сергей Ладко почувствовал во второй раз, что ему
затыкают рот. Очевидно, его криков боялись, и где-то близко была помощь?
Без сомнения, это было так: едва ушел человек, пленник услышал, что по
потолку его темницы ходят. Он хотел позвать... ни звука не вылетело из его
уст... Шум шагов прекратился.
Помощь уже нельзя было получить, когда, немного позднее, у него без всяких
объяснений вытащили затычку изо рта. Раз ему позволено звать, значит, для
них это неопасно. А тогда к чему кричать?
После третьей порции еды, похожей на две первые, ожидание оказалось
наиболее долгим. Без сомнения, была ночь. Сергей Ладко рассчитал, что его
заключение продолжалось около сорока восьми часов, когда трап снова
открылся и спустилась лестница, по которой в грюм сошли четверо.
Сергей Ладко не имел времени разглядеть этих людей. Быстро ему заткнули
рот, завязали глаза и, ослепив его и сделав немым, стали, как в первый
раз, передавать из рук в руки.
По ушибам и толчкам он узнал узкое отверстие, трап, как он понял, через
который его уже протаскивали раньше. Снова он пересчитал своими боками
ступеньки лестницы. Короткий горизонтальный переход, затем его бросили на
пол, и он почувствовал, что у него вытаскивают затычку изо рта и снимают
повязку с глаз. Едва он открыл глаза, как дверь с шумом захлопнулась.
Сергей Ладко огляделся. Хотя он только переменил тюрьму, но эта была
неизмеримо лучше. Через маленькое окошко сюда входил свет, позволяя
рассмотреть положенную перед ним обычную пищу, которую до сих пор
приходилось разыскивать на ощупь. Солнечный свет вернул ему бодрость, и
положение показалось ему менее безнадежным. За этим окошком была свобода.
Он постарается ее завоевать.
Долго и безуспешно искал он средство, когда, наконец, в тысячный раз
обшаривая взглядом тесную каюту, служившую ему тюремной камерой, он
заметил у стенки нечто вроде железной полосы, которая, выходя из пола и
вертикально поднимаясь к потолку, вероятно, скрепляла доски обшивки. Эта
полоса образовывала выступ, и хотя он не представлял острого угла, все же
казалось возможным если не перерезать об него веревку, то перетереть.
Такое трудное для выполнения предприятие заслуживало того, чтобы
попытаться. С большим трудом подобравшись к этому железному выступу,
Сергей Ладко тотчас начал тереть об него веревку, связывавшую ему руки.
Почти полная неподвижность, к которой его принуждали путы, делала эту
работу тягостной, и движение рук, производимое только толчками всего тела,
имело очень короткий размах. И мало того, что работа была медленной, - она
крайне утомляла, и уже через пять минут лоцману пришлось отдыхать.
Дважды в день, в часы еды, он прерывал свою работу. Все один и тот же
тюремщик приносил ему пищу, и, хотя он скрывал лицо под полотняной маской,
Сергей Ладко без колебаний признавал его по седеющим волосам и
замечательной ширине плеч. Впрочем, хоть он и не мог разглядеть лицо,
общий вид этого человека создавал впечатление, что Ладко где-то его видел.
Он не мог сказать точно, но эти могучие плечи, грубая походка, седеющие
волосы под маской казались ему знакомыми.
Пища приносилась в определенные часы, а в другое время никто не ходил в
его тюрьму. Ничто не нарушало бы тишины, если бы время от времени он не
слышал, как отворялась дверь напротив. И потом до него доносился звук двух
голосов - мужского и женского. Сергей Ладко бросал работу и напрягал слух,
пытаясь различить голоса, вызывавшие в нем смутные и далекие воспоминания.
Только эти попытки узнать отдаленные голоса и прием пищи отрывали пленника
от его занятия.
Пять дней прошли таким образом. Ладко уже начал спрашивать себя, достигнет
ли он чего-нибудь, как вечером 6 сентября веревка, связывавшая его кисти,
внезапно лопнула. Лоцман чуть не испустил крик радости. Дверь открылась.
Все тот же человек вошел в келью и положил перед ним обычную пищу.
Оставшись один, Сергей Ладко попытался двинуть освобожденными членами.
Сначала это оказалось невозможно. Остававшиеся неподвижными в течение
долгой недели, его руки и кисти были точно парализованы. Мало-помалу
способность движения вернулась к ним и постепенно усиливалась. После часа
усилий он мог уже кое-как работать руками и развязал ноги. Он был свободен
или, по крайней мере, сделал первый шаг к свободе. Второй - это было
выбраться наружу через окно, которое он теперь мог достать и через которое
он видел если не берег, скрытый темнотой, то дунайскую воду.
Обстоятельства ему благоприятствовали. Ночь была темна. Кто поймает его в
такую ночь, когда ничего не видно в десяти шагах? Впрочем, в каюту
вернутся только завтра. Когда заметят его исчезновение, будет уже поздно.
Серьезная трудность, более чем трудность, - физическая невозможность
остановила первую попытку. Достаточно просторное для гибкого, тонкого
юноши, окно оказалось слишком узким, чтобы пропустить мужчину в цвете лет
и одаренного такими достойными зависти плечами, как у Сергея Ладко. И он,
напрасно истощив силы, должен был признать препятствие непреодолимым и,
задыхаясь, упал обратно в каюту.
Неужели ему не суждено выйти отсюда? Он долго созерцал темный квадрат ночи
в неумолимом окне, потом, решившись на новые усилия, снял одежду и
яростным порывом устремился в зияющее отверстие, решив прорваться во что
бы то ни стало.
У него текла кровь, трещали кости, но сначала одно плечо, потом рука
прошли, и косяк окна уперся в его левое бедро. К несчастью, правое плечо
тоже застряло, да так, что каждое новое усилие оказывалось бесполезным.
Одна часть тела освободилась и висела над рекой, а другая оставалась в
плену; бока Сергея Ладко были так стиснуты, что он нашел положение
невыносимым. Если бежать таким образом оказалось невозможно, следовало
искать другие средства. Может быть, ему удастся вырвать один из косяков
окна и расширить отверстие?
Однако для этого надо вернуться в тюрьму, а Ладко понял, что и это
невыполнимо. Он не мог двигаться ни вперед, ни назад и, если не позовет на
помощь, неизбежно принужден будет оставаться в этой мучительной
позе.Напрасно он бился, Все было бесполезно. Он попался в ловушку.
Сергей Ладко перевел дыхание, когда необычный шум шагов заставил его
задрожать. Приближалась новая грозная опасность; произошло то, чего не
случалось за время его пребывания в тюрьме: у двери остановились, шарили
ключом у замочной скважины, вставили ключ...
Движимый отчаянием, лоцман напряг мускулы в сверхчеловеческом усилий. Тем
временем ключ повернулся в замке... щелкнул пружиной... оставалось только
толкнуть дверь.
ИМЕНЕМ ЗАКОНА
Открыв дверь, Стрига в нерешительности остановился на пороге. В келье было
совершенно темно. Он ничего не видел, кроме смутно вырисовывающегося на
более темном фоне прямоугольника окна. Где-то в углу валяется пленник, но
его не различишь.
- Титча!-нетерпеливо позвал Стрига.-Свету!
Титча поспешил принести фонарь, дрожащий свет которого осветил каюту. Два
человека обежали ее быстрым взглядом, удивленно посмотрели друг на друга.
