исконным в ней. Основа прозы - факт. Основа поэзии - чувство. Великие
события и великие чувства лежат в основе литературы. "Илиада" - это отчет
художника об экспедиционной кампании героев. "Улисс" - это отчет художника
об одном дне из жизни микроба. Джойс объемнее и эстетически богаче Гомера.
Всем изощренным арсеналом наработанных средств литература въелась в
маленького человека; он тоже - глубок! интересен! велик! герой! Да: но т о ж
е . Двести лет назад обращение к маленькому человеку и обыденному событию
было открытием, поворотом, актом справедливости. Подзорную трубу повернули
другим концом: какое богатство мелкой флоры и фауны! вот на каком уровне,
оказывается, заложено бытие! И Акакий Акакиевич заслонил Вещего Олега, а
чаепитие заглушило грохот сражений. Наступил новый этап.
На этом этапе литературе рекомендовали обыденность: персонажей и
событий, чувств и языка. А в чем искусство? А в создании тонкой системы
многозначных условностей, в том вкусе и красоте изложения, которые
базируются на овладении традицией.
Началось внутрисебясамойпереваривание: в замкнутом ограничениями
пространстве предметом литературы стало развитие литературных средств. Что
естественно привело к внутрисебясамойпотреблению. Ах, как это написано:
новое слово. Об чем слово-то, граждане? Белого Дракона все одно не
переплюнешь.
Верните мяч в игру, вздохнул старый авантюрист. Вы можете конгениально
и сверхискусно изображать теннис без мяча сколько угодно, но на Кубке Дэвиса
вас нв поймут. Это ваши личные игры в бисер.
Героев, стр-расти. простоту и сенсационный материал оставили
масскультуре: ваш телескоп примитивен, у нас свой микроскоп.
То есть, как существует наука чистая и прикладная, образовались
литература чистая и литература прикладная: одна для профессионалов, другая
для всех потребителей.
А про чего всегда влекло человека узнавать? Великие герои и отъявленные
элодеи, грандиозные катастрофы и необычайные приключения, любовь и
преступление, тайны государства и тайны мироздания. Это стало достоянием
массовой литературы. Но коммерческий успех книги об этом еще не
свидетельство ее художественной неполноценности. В вину ей ставят: а) она
привлекает своим материалом, а нс художественностью; б) она вообще
нехудожественна, т.е. арсенал средств изложения неоригинален и беден. Ты не
из нашей корзинки, дешевка.
Говоря об истории литературы, наука признает шванк, фацетию, анекдот,
хронику, сагу. Говоря о современной литературе, наука обязательным ее
условием ставит выдуманность и соблюдение условных критериев "искусства". Не
поступимся принципами. Тем хуже для "науки". Если можно таковой счесть
критику.
Об этой критике кратко и исчерпывающе сказал Денис Горелов. Жму ему
руку через разделяющую нас госграницу.
Критик должен быть готов и способен в любой момент и по первому
требованию занять место критикуемого им и выполнять его дело продуктивно и
компетентно; в противном случае критика превращается в наглую самодовлеющую
силу и становится тормозом на пути культурного прогресса. Если вам нравится
сентенция, получите и автора - доктор Йозеф Геббельс.
Где возлюбленный писатель интеллигенции...? Где...? Где...? Где...?
Какие люди были, блин, какое время было, что ты. Дети, крепитесь, с вашим
дядей Авелем произошло несчастье.
А бестселлерами с лотков идут справочники по оружию, флоту, авиации,
танкам, что делать в постели и как нажить деньги, биографии великих, история
по Гумилеву, война по Суворову и золото партии по Буничу. Ближе к жизни,
ребята! По этой причине "Новый мир" печатал "Одлян" и "Желтых королей": чего
там в жизни делается? да скажите вы просто и внятно; а без вашего
эстетического отношения к словесности мы обойдемся. Гений успеха Радзинский:
книга об убиении царской семьи. Муза успеха Васильевой: книга о "кремлевских
женах".
Солженицын написал великую книгу - "Архипелаг "ГУЛАГ". Все прочее им
написанное не стоит выеденного яйца н стало никому не нужно и не интересно
раньше, чем кончило печататься. Шаламов был лучшим писателем, чем автор
"Одного дня Ивана Денисовича". Из того, что "Архипелаг" не соответствует
канону художественной литературы, явствует условность и ограниченность
канона. Читателю, искусству и истории плевать на каноны. Они меняются.
И сейчас канон меняется на наших глазах. Обычное дело. Часть
"масслитературы" канонизируется в "элитлитературу". Нормально. Подпитка.
Высоцкий. Жванецкий. Живая жизнь. Тоже было: "низкий жанр".
Да что: Пикуль остался, и Штирлиц остался, и уже второе поколение
читает и цитирует "фантастов" (низкий жанр!) Стругацких - и хоть бы одни
зараза ради разнообразия призналась, что выросла на Леониде Леонове.
А театры плачут по зрителю и ставят "Филумену Мартурано". Кто такая
филумена? кому она что мартурано?! Поставьте пьесу, трагедию поставьте, про
Героя Советского Союза Руцкого в разносимом танковыми пушками парламенте
России! про превращение затурканного интеллигента в главвора страны! про
карьеру искусствоведа на панели! Нет: на изюм получите педерастическую
версию классики: шарман, шарман! Не хочите? Тогда Пинштейн из Мексики или
как его там будет кормить народ мыльной оперой "Просто богатая рабыня" или
как ее там. он бездарен и умен, а вы талантливы и глупы. А у народа
потребности.
Когда мужик не Блюхера и не милорда глупого, а весь союз писателей по
кочкам понесет? Фантастика - не литература, дамский роман - не литература,
уж Теккерей забыт, и Шерлок Холмс им все детектив, а не литература. Им бы,
умным, что-нибудь такое около эколо. Как в ересь, в неслыханную простоту,
которая грешнее воровства. И вот с незамысловатым юмором автобиография,
конечно, читается интересней все-таки Нарбиковой или Харитонова с их
онанистическими потугами на мудрую эдакость ни об чем и об всем на свете. Ну
что ты, говорит, Левушка, конечно Довлатов лучше. Тут он трах ее дубиной по
лбу! И с тех пор во всем полагался на ее литературное мнение.
И я положился на литературное мнение Довлатова, с которым меня
эстетически, так сказать, примирил Вик. Ерофеев. В глазах коллег у Вика
Ерофеева должны быть два гадских порока: он много знает и много понимает. А
кто ж, батюшка мой, любит того, кто его умней. А поскольку знаменитость под
пером собеседника предстает умной в меру разумения этого самого собеседника,
то в "Огоньке" в беседе с Виком Ерофеевым в рубрике "Поверх барьеров"
Довлатов предстал умным, а также честным и невеселым.
- Я свое место знаю, - сказал усталый и битый Довлатов. - Я -
эмигрантский русский писатель в Америке; не из первых: но и не из последних.
Где-то посередине. Есть высший класс в литературе - это сочинительство:
создание новых, собственных миров и героев. И есть еще класс как бы попроще,
пониже сортом - описательство, рассказывание - того, что было в жизни. Вот
писателем в первом смысле я никогда не был - я бы назвал себя
рассказывателем.
Это было сказано с достоинством и скромно. Слава уже пришла.
Я ожидал услышать (прочесть) иной ответ. И впервые ощутил к нему нотку
печальной любви. Я был тогда стопроцентно согласен с такой самооценкой. А
сейчас согласен чуть больше - в сторону увеличения. Мне это понравилось до
чрезвычайности.
Я хранил эту любовь года два. Особенно она увеличилась, когда Довлатов
уже ушел... Пока однажды зимой не позвонил из Ленинграда приятель с
радостной новостью:
- Здорово. Как живешь?
- Ага. Сегодня я тоже подстригал мои розы.
- Тут, значит, выходит у нас такая многотиражка, "Петербургский
литератор".
- Слыхал. Так что?
- Вот тут у меня последний номер... Не видел?
- Откуда.
- Весь посвящен Довлатову. Разные там его письма, воспоминания о нем и
прочая муть.
- Ну.
- Про тебя тут тоже есть.
- Забавно. Польщен. В связи с чем, собственно?
- Хочешь послушать? Сейчас... Вот:
"Что делается с сов. литературой? У нас тут прогремел некий М. Веллер
из Таллинна, бывший ленинградец. Я купил его книгу, начал читать н на первых
трех страницах обнаружил: "Он пах духами" (вместо "пахнул"), "продляет''
(вместо "продлевает"), "Трубка, коя в лавке стоит 30 рублей, н так далее"
(вместо "коия", а еще лучше - "которая"), "снизошел со своего Олимпа"
(вместо "снизошел до"). Что это значит? Куда ты смотришь?..
Ваш С. Довлатов".
- Что скажешь? - спросил приятель.
- Экая скотина был покойник, - сказал я.
- Письма к Арьеву.
- Лучше бы он купил себе словарь.
- А зачем? Так интереснее. Да послушай соседний абзац:
"Посылаю тебе две копии - во-первых, из хвастовства, а во-вторых (я
как-то отвлекся и ушел в сторону) - как материал для твоей обо мне заметки,
коя меня заранее радует..." Вот тебе твоя коя трубка и его коя заметка. Вы
вообще знакомы были? Ты ему что, чем-то насолил?
К тому времени господин Мольер имел полную возможность убедиться, что
слава выглядит совсем не так, как ее обычно себе представляют, а выражается
преимущественно в безудержной ругани на всех углах.
- Насолил... - сказал я. скрывая огорчение. - Первым напечатал в
"Радуге".
- А. Так тогда понятно, что ж ты хочешь. Ни одно доброе дело не бывает
безнаказанным. Про "Радугу" тут тоже есть... в соседнем письме:
"У меня есть ощущение, и даже уверенность, что в СССР скоро начнут
печатать эмигрантов... - так. - Я ждал 25 лет. готов ждать еще... - Вот: -
Но если да, то возникают (уже возникли, например, в таллиннской "Радуге")
проблемы". Что за проблемы-то?
- Правописание слова "гондон", - сказал я. - Интересно, там даты нет на
письме?
- Про "Радугу" - 2-е декабря 88 года.
- Ощущение и уверенность у него возникли после моего звонка, что мы его
в первом номере печатаем.
- Информация - основа интуиции.
- А про трубку?
- Минутку... 13-е мая 89-го.
- Покупатель. Книгу он купил. Библиофил. Эту книгу я ему сам послал.
- Поздравляю, - сказал приятель. - На хрена?
- Да вместе с журналами, где были его рассказы.
- А вот меньше надо выпендриваться и раздаривать свои книги. Он ведь
хотел получить напечатанными свои рассказы, а вовсе не твои.
Подобный неожиданный привет из другого измерения может на полчаса
подорвать веру в людей, если у кого есть вера в людей. Я вытащил с полки "Не
только Бродского" и прочитал: "Михаилу Веллеру с уважением и благодарностью.
С. Довлатов. 2 (5) 89. Нью-Йорк".
Летом в Ленинграде я позвонил Арьеву. Мы не были знакомы. Таким
образом, нас позна-комил Довлатов. Не могу сказать, с какой целью я звонил.
Тем более этого понять не мог Арьев.
- Вы хотите напечатать опровержение? - спросил он.
У меня все-таки хватило ума ответить:
- Упаси меня Боже дискутировать с умершим. Просто и вижу сомнительную
ему услугу в публикации этого письма.
- Понимаете, у него иногда было довольно своеобразное чувство юмора, -
объяснил Арьев мягко.- Здесь содержится такая некая ирония.
- Я попытаюсь понять, - пообещал я. - Ирония - оно конешно.
Арьев оказался скромным и славным человеком и наблюдательным критиком.
Из его статьи я узнал, что в сочинениях Довлатова все слова но фразе
обязательно начинаются с разных букв. И никогда еще ни один литературовед не
делал замечания более верного. Можете проверить. Я не знаю, какой смысл в
этой особенности, но за ней, видимо, таится большая скрытая работа, являя
посвященному за внешней простотой свидетельство настоящего искусства.
