голубыми глазами на собравшихся гостей и сказала:
- Терри собирается рассказать о нашем с ним романе. Так что если
кто уже слышал, то сандвичи и прочая снедь в столовой.
Двое мужчин и женщина поднялись и вышли из комнаты. Терри
крикнул им вслед:
- Люди смеялись над атомной бомбой, пока она не свалилась им на
головы. И кто-нибудь однажды поймет, что я вовсе не фантазирую и то,
что произошло со мной, может случиться с каждым из них. Страшно
даже подумать, но здесь открываются такие возможности, что взрыв
атомной бомбы по сравнению с ними просто колеблющийся огонек
свечи.
Один из гостей, оставшихся в комнате, удивленно заметил:
- Что-то я не пойму. Если вы были женаты в 1905 году, то,
отбросив, разумеется, вопрос о том раздражении, которое должна
испытывать ваша очаровательная супруга, не имея возможности впиться
своими длинными ноготками в нежное личико своей древней соперницы,
при чем здесь вообще атомная бомба?
- Сэр,- сказал Терри,- вы говорите о моей первой жене, да почиет
она в мире.
- Никогда,- заявила Джоан Мэйнард.- Вот уж этого-то я как раз
постараюсь не допустить.
Тем не менее она уселась поудобнее и проворковала:
- Продолжай, Терри, милый.
- Когда мне было десять лет,- начал свой рассказ ее супруг,- я был
просто-таки влюблен в старинные дедушкины часы, висевшие в холле.
Кстати, когда будете уходить, можете обратить на них внимание.
Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник,
мне бросились в глаза цифры. Они начинались в верхней части длинного
стержня - первая цифра была 1840 - и доходили до самого низа, где было
написано 1970. Это произошло в 1950 году, и я помню, как был удивлен,
увидев, что маленькая стрелка на хрустальной гирьке указывала точно
на отметку 1950. Тогда я решил, что наконец-то сделал великое открытие
о том, как работают все часы. После того как мое возбуждение улеглось,
я, естественно, начал крутить гирьку, и помню, как она скользнула вверх,
на отметку 1891.
В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и
отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного
оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да
и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что
дело было в обстановке: мебели и коврах - все-таки этот дом находился
во владении нашей семьи более века.
Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно
когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была обета в
старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования и в
руке она держала розгу. Когда я поднялся на ноги, дрожа от слабости,
она заговорила:
- Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался
подальше от этих часов?
Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал,
что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила
по-английски слишком чисто и внятно - мне даже не передать как. Когда
же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты
- это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете
отца,- я вконец перетрусил.
~С-с-с-с-с!~ Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся
к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:
- Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец,..
Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке
конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице
паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык
лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах, и потому был не в
состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и
не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно
становилось темно, и я прокрался назад, к большому дому и уставился в
единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не
забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка
и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией,
если не считать насмерть перепуганного выражения лица, которого,
надеюсь, у меня никогда не будет. Прадедушка был настолько сердит,
что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:
- Ах вот как. Значит, ты попросту называешь свою собственную
мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда.
Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня
тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов
никого не было. Я пробрался в дом весь дрожа, хоть и не имел никакого
определенного плана действий. На цыпочках прокрался к часам, отворил
дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не
думая: мысли мои как бы сковало льдом.
Следующее, что я помню, это кричавшего на меня мужчину.
Знакомый голос. Когда я поднял голову, то увидел своего собственного
отца.
- Негодный мальчишка,- кричал он.- Сколько раз тебе говорили,
чтобы ты держался подальше от этих часов!
Впервые в жизни порка принесла мне явное облегчение, и, пока я
был маленьким, ни разу больше не подходил к этим часам. Правда,
любопытство заставило меня начать осторожные расспросы о моих
предках. Отец отвечал очень уклончиво. Взгляд его устремлялся куда-то
вдаль, и он говорил:
- Я сам очень многого не понимаю в своем детстве, сынок. Когда-
нибудь я все тебе расскажу.
Он умер внезапно, от воспаления легких. В ту пору мне
исполнилось тринадцать лет. Его смерть была для нас потрясением не
только душевным: с деньгами тоже не все ладилось. Среди прочих вещей
мать продала и старинные дедушкины часы, и мы начали подумывать о
том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за роста
промышленности сильно подскочили цены на землю, которой мы
владели на другом конце города. Я помнил о старых часах и о том, что
со мной приключилось, но жизнь завертела меня: сначала колледж,
потом эта дурацкая война во Вьетнаме я был, что называется, геройским
мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана,- так что мне
удалось заняться поисками часов лишь в начале 1966 года. Через
скупщика, который в свое время приобрел их у нас, я узнал, где они
находятся, и заплатил втрое дороже, чем мы за них получили, но часы
того стоили.
Грузик на маятнике опустился до отметки 1966. Совпадение это
просто потрясло меня. Но, что еще важнее, под нижней дощечкой, на
самом дне, я обнаружил сокровище: дедушкин дневник.
Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя перед часами
на коленях с дневником в руках, я, естественно, решил проделать опыт.
Были мои детские воспоминания реальными или только плодом моего
воображения? Я тогда даже не подумал о том, что окажусь в прошлом в
тот самый день, с которого начинался дедушкин дневник, но рука моя
невольно поставила гирьку на отметку 1904. В последний момент на
всякий случай я сунул в карман свой пистолет 38 калибра, а затем
схватился за хрустальную гирьку.
Она была теплой на ощупь, и у меня создалось отчетливое
впечатление вибрации.
На сей раз я не почувствовал никакой дурноты и уже собирался
бросить эту затею, понимая, насколько она глупа, как взгляд мой упал на
окружавшую меня обстановку. Диван в холле стоял на другом месте,
ковры выглядели темнее, на дверях висели старомодные гардины из
темного бархата. Сердце мое бешено заколотилось. В голове
лихорадочно стучала мысль: что я скажу, если меня обнаружат? Но
скоро я понял, что в доме стояла полная тишина; лишь тикали часы. Я
поднялся на ноги, все еще не доверяя собственным глазам, все еще не
понимая до конца, что это чудо вновь произошло. Я вышел на улицу.
Город разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. И все же это было
всего лишь начало двадцатого века. Коровы на заднем дворе.
Курятники. Неподалеку расстилалась открытая прерия. Настоящий
город еще не вырос, и не было никаких признаков того, что это когда-
нибудь произойдет. Это вполне мог быть 1904-й год.
Вне себя от возбуждения, я зашагал по деревянному тротуару.
Дважды навстречу мне попадались прохожие: сначала мужчина, потом
женщина. Они посмотрели на меня, как я сейчас понимаю, с изумлением,
но тогда я едва обратил на них внимание. И, только когда на узком
тротуаре чуть не столкнулся с двумя женщинами, я оправился от
охватившего меня волнения и понял, что передо мной и в самом деле
живые люди, из плоти и крови, самого начала двадцатого века.
На женщинах были длинные до земли юбки, шуршащие при
ходьбе. День выдался теплый, но, вероятно, недавно прошел дождь: на
подолах юбок виднелась засохшая грязь.
Женщина постарше взглянула на меня и сказала:
- О, Джозеф Мэйнард, значит, вы все-таки успели вернуться к
похоронам вашей бедной матушки. Но что это за диковинная одежда на
вас?
Девушка рядом с ней не произнесла ни слова. Она просто стояла и
смотрела на меня.
У меня чуть было не сорвалось с языка, что я вовсе не Джозеф
Мэйнард, но я вовремя спохватился. Кроме того, я вспомнил запись в
дедушкином дневнике от 18 мая:
"Встретил на улице миссис Колдуэлл с дочерью Мариэттой. Она
страшно удивилась, что я успел вернуться к похоронам".
Слегка ошарашенный таким развитием событий, я подумал:
"Если это и есть миссис Колдуэлл и это именно та встреча, то..."
А женщина между тем продолжала:
- Джозеф Мэйнард, я хочу представить вам мою дочь Мариэтту.
Мы только что говорили с ней о похоронах, правда, дорогая?
Девушка продолжала смотреть на меня.
- Разве, мама? - спросила она.
- Ну конечно, неужели ты не помнишь? - запальчиво сказала
миссис Колдуэлл.- Мы с Мариэттой уже приготовились к завтрашним
похоронам,- торопливо добавила она.
- А мне казалось,- спокойно заметила Мариэтта,- что мы
договорились назавтра поехать на ферму Джонса.
- Мариэтта, как ты можешь такое говорить? Это на послезавтра. И
вообще, если даже я и договорилась, придется все это отменить.-Она,
казалось, вновь полностью овладела собой.- Мы всегда были так дружны
с вашей матушкой, мистер Мэйнард, правда, Мариэтта? - дружелюбно
добавила она.
- Мне она всегда нравилась,- сказала Мариэтта, сделав почти
неуловимое ударение на первом слове.
- Ну, значит, увидимся завтра в церкви в два часа,- торопливо
произнесла миссис Колдуэлл. - Пойдем, Мариэтта, душечка.
Я отступил назад, давая им пройти, затем обошел квартал кругом
и вновь очутился в своем доме. Я обследовал его сверху донизу в
смутной надежде найти тело усопшей, но о нем явно уже позаботились.
Мне стало не по себе. Моя мать умерла в 1963 году, когда я
находился в далеком Вьетнаме, и ее похоронами занимался адвокат
нашей семьи. Сколько раз душными ночами в джунглях воображение
рисовало мне картину безмолвного дома, где она лежала больная. То,
что происходило сейчас, было очень похоже на то, что я ощущал тогда, и
это сравнение меня угнетало.
Я запер двери, завел часы, опустил гирьку до отметки 1966 и
вернулся в собственное время.
Ощущение мрачной атмосферы смерти постепенно отпустило
меня, зато взволновала следующая мысль: действительно ли Джозеф
Мэйнард вернулся домой 18 мая 1904 года? А если нет, то к кому тогда
относилась запись от 19 мая, сделанная в дневнике дедушки, в которой
говорилось:
"Был сегодня на похоронах и опять разговаривал с Мариэттой".
~Опять~ разговаривал! Вот, что там говорилось. А так как в
первый раз разговаривал с ней именно я, значило ли это, что я также
буду и на похоронах?
Весь вечер я провел за чтением дневника в поисках какого-нибудь
слова или фразы, которые подсказали бы мне, что я на верном пути. Я не
нашел ни одной записи, в которой бы говорилось о путешествии во
времени, но после некоторых размышлений понял, что в этом нет ничего
удивительного: ведь дневник мог попасть в посторонние руки.
Я дошел до того места, где Джозеф Мэйнард и Мариэтта
Колдуэлл объявили о своей помолвке,а чуть позже до записи под одной
из дат:
"Сегодня женился на Мариэтте!"
Весь мокрый от пота, я отложил дневник в сторону.
Весь вопрос заключался только в одном: если речь шла именно обо
мне, то что произошло с подлинным Джозефом Мэйнардом? Неужели
единственный сын моих прародителей погиб на одной из американских
