миллионов кредитов положены на счет каждого из вас. Они к вашим услугам.
- О, Боже! - вырвалось у Блейка.
- Однако должен дать вам один совет, - продолжал Касселлахат. - Мы не
можем допустить, чтобы наши граждане почувствовали себя обманутыми,
поэтому вам нельзя будет ходить по городу или смешиваться с толпой. Они
смогут увидеть вас только в хронике или в закрытой машине, а услышать -
только по радио. Если у вас есть какие-то матримониальные планы, можете
раз и навсегда распрощаться с ними.
- Не понимаю, - сказал удивленный Блейк; я тоже ничего не понимал.
- Речь идет о том, - решившись, закончил Касселлахат, - чтобы никто
не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы ухудшить и ваше
материальное положение.
- А сейчас, - он встал, - я на время покину вас. Надеюсь, вы не
обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии надевать маску. Всего
наилучшего, господа, и...
Он замолчал, глядя на что-то позади нас.
- Ага, ваш-друг тоже здесь, - сказал он.
Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.
- Эй, друзья! - весело сказал от дверей Ренфью. - Какими же болванами
мы были! - добавил он с гримасой.
Не зная, что ответить, я подбежал к нему, схватил за руку и мы
обнялись. Блейк последовал моему примеру.
Когда мы, наконец, выпустили Ренфью из своих объятий и оглянулись,
Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел
дать ему в морду за его последнее замечание.
- Итак, внимание! - сказал Ренфью. - Мы начинаем.
Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно потер руки и
добавил:
- Целую неделю я оглядывал тут все и обдумывал вопросы для этой
старой квочки, а здесь...
Он подошел к Касселлахату.
- Что обусловливает постоянство скорости света? - начал он.
Касселлахат даже не моргнул.
- Скорость равна корню кубическому из tq, - ответил он. - q -
означает глубину континуума пространства-времени, t - всеобщую
толерантность или гравитацию, как сказали бы вы, всей материи этого
континуума.
- Каким образом возникли эти планеты?
- Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает
материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное
описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы
записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с
детства.
- Минуточку, - прервал его Ренфью. - Солнце выбрасывает эту материю
безо всякого принуждения... лишь для того, чтобы остаться в равновесии?
Касселлахат посмотрел на него.
- Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого
равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько
звезд-отшельниц могут поддержать равновесие без планет.
- Несколько чего? - спросил Ренфью. Он был потрясен настолько, что
забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.
Мысли мои прервал голос Касселлахата:
- Солнце-отшельник, - услышал я, - это очень старая холодная звезда
класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру
поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные - минус
десять. Это отшельник, в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом.
Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом
с собой материи, планет или даже газов.
Ренфью молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы
продолжить дискуссию.
- Меня интересует, - сказал я, - всеобщее знание всех этих деталей,
даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю,
каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с
пеленок. Восьми- и десятилетние мальчики ездили на специально
сконструированных машинах-игрушках, разбирали их на части и собирали
снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой
области было для них настоящим лакомством... Так вот, я хотел бы узнать,
что сейчас соответствует тогдашнему положению?
- Аделедиктандер, - ответил Касселлахат. - Я уже пытался объяснить
это мистеру Ренфью, но его мозг, похоже, не принимает некоторые простейшие
вопросы.
Вырванный из задумчивости Ренфью скривился:
- Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого
не могу принять.
Касселлахат покачал головой.
- Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.
- Электронная психика! - воскликнул я.
- Просто аделедиктандерная, - ответил Касселлахат. - Каждый
ребенок...
- Знаю, - простонал Ренфью. - Каждый шестилетка скажет мне это. - Он
повернулся к нам. - Потому я и подготовил вопросы, подумав, что если мы
получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот
аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.
Он повернулся к Касселлахату.
- Следующий вопрос. Что...
Касселлахат посмотрел на часы.
- Мне кажется, мистер Ренфью, - прервал он его, - если мы собираемся
на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы можете задавать мне вопросы
по дороге.
- В чем дело? - вмешался я.
- Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских
горах на Пелхэме, - объяснил Ренфью. - Хотите поехать со мной?
- Нет, - ответил я.
Блейк пожал плечами.
- Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не
пропускает нашего запаха, но и не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, -
закончил он, - останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов
кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.
Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он
теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.
- Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.
- Ихм! - подтвердил Блейк.
- Значит, мы воняем! - сказал Блейк.
Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфью на
Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего
дня Ренфью позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.
Блейк стоял у окна нашего помещения на вершине небоскреба в городе
Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о
безумии Ренфью и воспоминаниями пятисотлетней давности.
Наконец я прервал свои раздумья.
- Перестань, - сказал я. - Мы оказывались перед лицом изменений в
метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми
продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для
Касселлахата быть рядом с нами - настоящая каторга, тогда как нам его
соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их - миллиарды. Честно
говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.
Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был
принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году,
то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо
делать.
Четыре пригодные для заселения планеты Центавра были названы в нашу
честь: Ренфью, Блейк, Пелхэм и Эндикот. С 2320 года их население
увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции на
планеты более удаленных звезд.
Пылавший космический крейсер, который я видел в 2511 году, был
единственным потерянным кораблем по линии Земля - Центавр. Он мчался с
максимальной скоростью, когда его энергетические экраны среагировали на
наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было
вдруг погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.
Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс в области
аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже самые большие корабли
могли мгновенно остановиться на полной скорости.
Нам было сказано, что мы не должны испытывать чувства вины из-за
этого случая, поскольку результатом теоретического анализа этой катастрофы
явились важнейшие достижения в области аделедиктандерической электронной
психологии.
Блейк опустился в ближайшее кресло.
- Эх, парень, парень, - сказал он, - ну и влипли же мы. Единственное,
что нам осталось, это прожить еще лет пятьдесят в качестве паразитов чужой
цивилизации, где мы не можем понять, как действуют простейшие технические
устройства.
Я беспокойно зашевелился: меня мучили те же мысли. Однако я молчал, и
Блейк продолжал:
- Признаться, когда я понял, что планеты Центавра колонизированы, то
вообразил, что смогу завладеть сердцем какой-нибудь здешней дамы и
жениться на ней.
Невольно я вновь вспомнил девичьи губы, касающиеся моих губ.
- Интересно, - сказал я, - как все это переносит Ренфью. Он...
Знакомый голос, донесшийся от двери, оборвал меня на полуслове:
- Ренфью переносит это великолепно - первый шок сменился смирением, а
оно - стремлением к намеченной цели.
Мы повернулись к двери и оказались лицом к лицу с Ренфью. Он шел к
нам медленно, улыбаясь, а я смотрел на него, гадая, хорошо ли его
вылечили.
Он был в отличной форме. Его темные волнистые волосы были старательно
уложены, бездонные голубые глаза оживляли лицо. Он производил впечатление
прирожденного физического совершенства: в обычных условиях все и всегда у
него было кричаще ярким, как у актера в костюмированном фильме.
И сейчас он был таким же - кричаще ярким.
- Я купил космический корабль, парни, - сказал он, - выложил все свои
деньги и часть ваших. Но я знал, что вы одобрите мою идею. Верно?
- Конечно, - согласились мы.
- Что ты хочешь сделать? - спросил Блейк.
- Я знаю, - вставил я. - Мы объедем всю вселенную, посвятив остаток
жизни открыванию новых неизведанных-миров. Джим, это была неплохая мысль,
мы тут с Блейком едва не организовали клуб самоубийц.
Ренфью улыбнулся.
- Во всяком случае, скоро нам будет некогда скучать.
Касселлахат не протестовал против проекта Ренфью, и спустя два дня мы
снова оказались в космическом пространстве.
Три последующих месяца были необыкновенны. Поначалу я испытывал страх
перед бесконечностью Космоса. Молчаливые планеты проплывали по нашим
экранам и исчезали вдали, оставляя после себя лишь воспоминания о
незаселенных, продуваемых ветрами лесах и равнинах, пустых волнующихся
морях и безымянных солнцах.
Пейзажи и воспоминания вызывали у нас болезненное чувство
одиночества: постепенно мы понимали, что это путешествие не поможет нам
избавиться от бремени отчуждения, давившего на нас с момента прибытия на
Альфу Центавра.
Мы не нашли тут никакой духовной нищи для наших сердец, ничего, что
дало бы нам удовлетворение хотя бы на год, а что уж говорить о пятидесяти!
Я видел, что такие же мысли тяготят и Блейка, и ждал какого-нибудь
сигнала, который говорил бы о том, что и Ренфью испытывает то же самое. Но
ничего такого не было. Это меня беспокоило, поскольку я заметил еще одно:
Ренфью наблюдал за нами, и во всем его поведении был намек на некое тайное
знание, на какую-то тайную цель.
Мое беспокойство усиливалось, и неизменное душевное равновесие Ренфью
нисколько не помогало. Однажды, в конце третьего месяца, я как раз лежал
на койке, погруженный в невеселые мысли о нашем положении, когда дверь
открылась, и вошел Ренфью.
В руках у него были парализатор и веревка. Направив оружие на меня,
он сказал:
- Мне очень жаль, Билл, но Касселлахат советовал мне не рисковать.
Лежи спокойно, пока я тебя свяжу.
- Блейк! - заорал я.
Ренфью покачал головой.
- Бесполезно, - сказал он. - Я уже побывал у него.
Рука, в которой он держал парализатор, нисколько не дрожала, глаза
