полюбил его еще больше, хотя он всегда был одним из моих любимейших
людей. Так вот, он сказал: - Мы до сих пор ищем то самое выражение,
мы до сих пор ищем "Stones" - Я так же ищу "Аквариум", я в поисках
совершенного выражения этого "Аквариума", потому что ничего из того,
что мы сделали, целиком его не воплощает, как, собственно, не
воплощает ни одна пластинка "Stones" за всю их долгую историю.
М. Наверное, даже у "Beatles" не воплощает.
Б. Г. Ни у кого не воплощает, и слава Богу!
М. Так ведь у любого настоящего художника, а мы говорим сейчас с тобой
именно о художниках, вымысел и его воплощение никогда не совпадали,
а точнее - замысел намного опережал воплощение. У меня к тебе
вопрос. Для меня, например, искусство - это всегда катарсис, слово
это тебе пояснять не надо...
Б. Г. Да уж.
М.... Я знаю тебя, как человека светлого, даже несущего свет, потому-то
мне с тобой всегда приятно общаться. А вот в твоих работах, начиная
с "Синего Альбома" и кончая "Днем Серебра" я ощущаю такую внутреннюю
напряженность, такую внутреннюю закрученность - ну, как бы ты хочешь
избавиться от чего-то, что мешает тебе...
Б. Г. На это могу дать очень простой ответ. Мы имеем дело с процессом
борьбы между жестокими детерминированными законами природы, как
физическими, так и моральными, мне кажется, что даже больше
моральными, ведь физическое - это часть морального, этического.
Т. е., мы имеем дело с такими законами природы, которые, как пишет
Соловьев - сводятся к смерти, к тлену, разложению и всему прочему,
что мы очень хорошо знаем. Вот ты пишешь и у тебя этого много...
М. Постоянно.
Б. Г. Да, у тебя все книги замешаны именно на этом. И вот борьба всего
этого с абсолютно свободным и абсолютно счастливым светом, который
существует абсолютно благостно... "Я хочу сообщить вам радостную
вещь" - с этого начинается Евангелие от Иоанна - "Что Бог есть свет,
и в нем нет никакой тьмы". Эта фраза для меня основная. Поэтому у
меня туго с катарсисом как таковым, ведь то, от чего я избавляюсь,
не так существенно. Я избавляюсь не от смерти, не от тлена, я
избавляюсь от своей дурацкой реакции, т. е. я знаю на самом деле, как
все обстоит в мире, но знаю головой, а телом совершаю массу
суетливых, бессмысленных движений, которые сводятся к тому же тлену,
к той же смерти, т. е. для меня движения, совершаемые телом,
несущественны.
М. Может, отсюда и пошла твоя последняя философия - магия бездействия?
Б. Г. Естественно. Если учесть, что "Дао Дэ Дзин" я читаю на протяжении лет
десяти, по крайней мере, и знаю, о чем там говорится, приблизительно,
такое же время или чуть поменьше... Дело в том, что философия
бездействия это, в конечном итоге, философия непричинения зла, это
философия неиспользования своих сил, потому что любая человеческая
сила - она от человека, а не от Бога, чтобы быть использованным
Богом, нужно оставаться пустым. В стакан, в котором уже что-то есть,
уже ничего не нальешь, а если нальешь, то получится смесь. Вот и вся
моя суета и те конфликты, что есть внутри песен - это коктейли,
которые есть внутри стакана. Я знаю, что такое свет и знаю, что
далек от света, потому, что внутри меня намешано столько мути и все
по моей собственной инициативе. И я смотрю на это в полный рост, не
осуждая самого себя. Стремлюсь увидеть не осуждая, не стыдясь...
М. Знаешь, получается очень забавная штука. Мы говорим о таких понятиях,
как свет, Иоанн, а, в принципе, весь наш разговор крутится вокруг
рок-н-ролла...
Б. Г. А для меня это одно и то же, т. е. две неразрывно связанные вещи...
М. Но возьмем рок-н-ролл в восприятии публики, для нее же это совершенно
иное.
Б. Г. Так для нее и Бог совершенно иное. Для нее и природа совершенно иное.
Для нее и дерево совершенно иное, просто древесина, которую надо
валить и что-то из нее делать, или спилить просто для того, чтобы
свет не заслоняло. А то, что это живое существо - так их это не
волнует...
М. А твоя задача художника - донести это до них?
Б. Г. Моя задача, как художника донести это, в первую очередь, до самого
себя. Только. Любое искусство - метод усовершенствовать самого себя,
вспомним, к примеру, историю с борьбой каратэ, кунфу - у нас, да и
вообще в мире. Кто занимается у нас каратэ, кунфу и всем прочим?
Люди, которые хотят профессионально давать по морде всем на улице и
отнимать по двадцать копеек или просто перед девочками хвастаться,
хотя, на самом деле, это - сложнейший комплекс упражнений, чтобы
достигнуть внутреннего совершенства. Так это было на самом деле в
Китае и в японских монастырях. Это ведь для того, чтобы ты стал
совершенней, а не для того, чтобы дать кому-то по голове. Теперь об
искусстве. Это все не для того, чтобы тебя выставили в Эрмитаже или
напечатали твою книгу миллионным тиражом, а для того, чтобы
совершенствоваться самому, чтобы через это вылезти из своей системы,
из хлама... Поэтому для меня рок-н-ролл - это парадокс, но парадокс,
неразрывно связанный со всем этим. Рок-н-ролл, вроде бы, не имеет
ничего общего с христианством, но на самом деле это одно и тоже...
М. Насчет христианства и рок-н-ролла... Для меня все это несколько
неожиданно. Заочно я знаю тебя уже несколько лет, знаю, что ты
истинный ориенталист, скажем так. А тут такой поворот. Наверное,
тебя многие об этом спрашивают?
Б. Г. Спрашивают иногда.
М. А ты что-нибудь можешь об этом сказать?
Б. Г. Могу, но не хочу. Впрочем... Раз это помогает мне, то должно помочь и
кому-то еще, ведь всегда, когда ты что-то делаешь, ты работаешь на
кого-то...
М. Естественно...
Б. Г. Первые шесть лет я писал песни только для друзей, для тех, кто мог
понять ссылки на Чжуан-цзы или что-нибудь еще, т. е. на Узкий Круг.
Происходило это потому, что я хорошо знал те пять - шесть человек,
которые смогут все это понять и оценить... А потом я понял, что все
эти ссылки в моих песнях являются посторонней шелухой. Только то,
что делается ради самого процесса делания и только то, что делается
ради того, чтобы обогатить вселенную, как таковую, вне зависимости
от того, надо это или нет, просит тебя об этом человечество или
нет... Лишь потому, что ты чувствуешь, что это в твоих силах, что
никто другой за тебя этого не сделает, а в тебе это есть и ты должен
сделать это.
М. Эта точка зрения сближает тебя с Фриппом...
Б. Г. Я не знаю толком философии Эно, но я знаю его музыкальную философию и
мне она очень интересна. Я не знаю толком, но я представляю
философию Фриппа, точнее сказать, я осведомлен о ней, т. к. обычно
сторонники Гурджиева, а Фрипп - приверженец его философско-религиозной
системы, выражаются крайне задумчиво. Но, в общем-то,
Фрипп настаивал на праве художника быть скучным, хотя это - уже
крайне парадоксальное выражение того же самого... Но во всеобщей
схеме вещей всегда есть что-то, что нужно сделать, и, раз это нужно
сделать и я могу это сделать, то я сделаю это... Я тебя понимаю, мне
самому часто приходится удерживаться от искушения - нет, не просто
удерживаться, у меня просто нет времени заняться тем же самым, т. е.
я не просто заполняю пустой угол, у меня все это более естественно,
ну, к примеру, как выброс спермы, ведь когда она долго копится, то
нужно, чтобы она вышла, т. е. когда существует эта творческая мысль,
то она находит канал сама по себе...
М. Знаешь, из всех твоих работ, а я слышал практически все, меня
потрясла одна вещь, которая попала в самую точку, это "Жажда". Ты
знаешь чем? Вот мы опять возвращаемся к такому понятию, как свет...
"Я прошу воду: вода очисть нас...", т. е., опять же - путь к свету,
путь через какое-то очищение, но все эти построения могут показаться
довольно абстрактными, когда садишься в автобус, едешь к тебе, на
улицу Софьи Перовской и думаешь: а какого хрена, а хоть кому-нибудь
все это поможет?
Б. Г. Что это?
М. То, что мы делаем. Естественно, кроме того, что это помогает жить нам
самим...
Б. Г. Тут много выводов. Если это помогает нам жить, значит помогает жить и
тем, кто рядом с нами, тем, кто видит, что нам так жить легче и,
соответственно, подключается к нам и получает от нас что-то. Но дело
и не в этом, дело в том, что то, что происходит, находится в наших
руках, и - в смысле того, что надо сделать - мы просто обязаны это
сделать, ведь кроме нас этого не сделать никому. Да и делаем мы это
не для людей, а для осуществления Вселенной.
М. Чтобы Вселенная стала чище?
Б. Г. Не для этого, не наше дело решать, чище или нет, она должна
исполниться, вот в чем суть. Мы имеем дело с потенциальной энергией
и мы переводим ее в энергию кинетическую, т. е. мы переводим вещи из
потенциала в реальность. А как сказано у Булгакова? Рукописи не
горят и то, что мы делаем, мы делаем навечно, нам и после смерти
придется иметь дело с тем, что мы сделали и расхлебывать ту кашу,
которую заварили. Но это наша почетная задача.
М. А давай попробуем так. Вернемся к творчеству Б. Г. в группе
"Аквариум", к альбому "День Серебра", одно дело, как я воспринимаю
его, а другие... На мой взгляд, это альбом для людей нашего
возраста, за тридцать лет...
Б. Г. Я знаю людей и старше и моложе, людей, которые воспринимают...
М. Но посмотрим, что получается в целом. Вот такая чудесная вещь, как
"Дело мастера Бо"... А не кажется ли тебе, что для того, чтобы
полностью ее воспринять, со всеми этими парафразами из "И Цзин" и
Апполинера, нужно иметь за плечами такой интеллектуальный потенциал,
такой багаж, которого просто нет у большинства слушателей
рок-музыки, а значит они и не будут слушать это, пусть даже это и
намного интересней, чем про портвейн и баб...
Б. Г. А что делать? Мне тридцать один, мне не шестнадцать... И вообще-то не
важно, чтобы все сразу поняли, это - рок-н-ролл, его нужно
чувствовать. И чувствуют...
М. Ты уже не можешь писать другие песни?
Б. Г. Не могу и не хочу. Да потом существует "Кино", существует Майк,
которые чуть раньше захватывают людей, видимо будет существовать еще
кто-то...
М. Но почему-то я сижу сейчас у тебя, а не у Майка, почему-то ты
единственная серьезная фигура, с которой можно говорить об этом...
Все же остальные рок-н-ролльщики... Для них это как-то внешне,
просто жизнь в чем-то рок-н-ролльном, что-ли... А ты помнишь наш
разговор, о том, что Движение живо, хотя бы, пока живы мы сами?
Б. Г. Это не имеет ничего общего с нашей физической жизнью...
М. Движение живо. Но как они воспринимают все это? Меня начинает пугать,
что это принимет совершенно не те формы.
Б. Г. Но ведь это наш страх и он не имеет ничего общего с самим явлением.
Это наш страх стареющих людей, которые оказались не в том поколении
и сейчас пытаются в нем джазовать, хотя мы джазуем по-своему, а они
по-своему.
М. Наш джаз лучше?
Б. Г. За свой джаз я ручаюсь, что он не менее насыщен, чем джаз, скажем, у
Африканца. У Африканца джаз другой, но я знаю, что к моему джазу он
вполне может прийти. А его джаз я уже проджазовал, так, что мне
жалеть не о чем. И вообще, у каждого поколения - свои дела.
М. С Африканцем мне джазовать было бы скучно.
Б. Г. Да нет, я провел с ним много времени, ведь он жил у нас. Т. е. с ним
все нормально, но через его джаз я уже прошел и оставаться в нем не
могу. А по поводу рока как такового... Есть Фрипп, который, попав в
гурджиевский монастырь, учился там у одного англичанина, именно на
Востоке познакомившегося с Гурджиевым. И Фрипп, беря у него,
показывал ему свое... Он взял его на фестиваль на острова Уайт, где
Хендрикс играл в семидесятом году, и тот, послушав Хендрикса, сказал
такую фразу: - Рок выставляет наружу суть того места, которое более
реально, чем сама жизнь... - Эта фраза формулирует все, что можно
сказать по поводу рока...
М. Может именно рок и становится неким эпицентром?
Б. Г. Рок всегда был эпицентром, он черпает энергию и является структурой
