М. Чисто студийная работа...
Б. Г. Да. Там я могу позволить себе больше. Это другой вид искусства.
Брайан Эно очень правильно заметил, что студия для музыканта - то же
самое, что палитра и краски для художника.
М. Боб, что это за история с миньоном "Аквариума", который, якобы, был
записан на фирме "Мелодия"?
Б. Г. Да как же, он был записан. Я думаю, что он уже уничтожен. Ведь у них
мало пленки и они не могут себе позволить хранить какую-то вещь
бесконечное количество времени.
М. Что входило туда?
Б. Г. "Встань у реки", "Почему не падает небо" и еще две вещи. Точно мы не
сошлись на том, какие, но было записано несколько. А потом
ленинградское руководство фирмы и московское не сошлись во мнениях.
По инициативе Москвы дело было застопорено, хотя мы были внесены в
план. Ничего бы особого это нам не дало.
М. Больше контактов с "Мелодией" никаких?
Б. Г. Нет.
М. Ну а варианты Курехина, варианты "Лио рекордс"?
Б. Г. На Западе не настолько нужна советская музыка, чтобы, какие-то
предложения или идеи можно было расценивать всерьез. То, что делает
там Капитан, - он делает для небольшого круга людей, такой джазовый
авангард. Чека /Чекасин А. М. / - чтобы было больше пластинок, чтобы
иметь возможность там гастролировать. А с такой музыкой, которая у
меня в голове - она немного хуже, так как требует другого соучастия
в ней.
М. Т. е. прежде всего знания языка?
Б. Г. Нет, я думаю, это необязательно, слушали же в России западную музыку
на протяжении двадцати лет и до сих пор слушают, хотя большинство не
понимает, о чем поется. Не понимает, но слушает звук. Я не уверен,
что наш звук будет достаточно ясен и необходим сейчас на Западе...
М. Вот ты мне рассказывал, как Боуи пытался слушать твой звук...
Б. Г. Пытался. И слушал.
М. Но раз его это заинтересовало...
Б. Г. Да, но одно дело - Дэвид, а другое - массовые потребители.
М. Кстати, тебя не обижает, что тебя называют советским Боуи?
Б. Г. Мне это как-то безразлично. Одно время, впрочем, забавляло, а сейчас
все равно. Хотят - называют, ведь все равно будут как-то называть.
М. Как ты относишься к такому понятию, как имидж?
Б. Г. Он был для меня существенен, сейчас это поняти перешло в другую фазу.
Но какова она, - пока мне это сложно сказать. Это будет видно. Об
этом нет смысла говорить, это воспринимается, как какое-то дело, как
результат концертов, записей...
М. С кем из музыкантов тебе приятней всего общаться?
Б. Г. С кем я и общаюсь. Со всей нашей ленинградской когортой.
М. Отношения с Москвой?
Б. Г. Никаких. Т. е. в Москве есть несколько очень милых моему сердцу людей,
часть из них принадлежит к музыкальному кругу, часть нет. Тот же
Макаревич, тот же Рыженко, те же мои близкие друзья. Но это общение
между людьми, не между музыкантами.
М. Как музыканты вы на разных полюсах?
Б. Г. Нет, мы просто занимаемся разными вещами и не являемся необходимыми
друг другу, как музыканты.
М. В силу чего?
Б. Г. В силу разницы между Москвой и Ленинградом или в силу того, что мне
мало из людей кто необходим вообще.
М. Тебе хватает самого себя, своих людей?
Б. Г. Мне хватает возможности воплощать свои идеи в Ленинграде. Здесь есть
все, что мне нужно, чтобы делать музыку, которая мне нужна.
М. Расшифруй подробней то, что мы называем "духом" Ленинграда.
Б. Г. Не могу, это витает в воздухе, этим пронизано все в Ленинграде. Для
меня это естественная среда.
М. Тебя уже не интересуют взаимоотношения с публикой, поклонниками,
просто слушателями?
Б. Г. Только со стороны того, может ли получиться что-нибудь интересное как
продукт этого взаимодействия, взаимоотношений.
М. Т. е. новые идеи?
Б. Г. Новые идеи, новое дело, что-то такое интересное, что может возникнуть
и повести куда-то за собой. Как правило же, отношения между мной и
публикой, мной и критиками не таковы. Может, это моя вина, может -
естественный результат.
М. Иногда мне кажется, что ты - человек довольно коммуникабельный, иногда
же...
Б. Г. Когда я произношу слова, то очень хорошо чувствую, как из меня
вытекает энергия. То же самое, когда общаешься с женщиной, тогда
энергия вытекает из тебя совершенно определенным путем. Какая
энергия? Достаточно ценная. И поэтому то беспорядочное общение с
девушками, которое давно принято у нас в системе, очень пагубно для
человека. Для мужчин и для женщин. Потому, что это хаотичный разброс
спермы в разные стороны, который никому ничего не приносит, кроме
обломов. Потому, что это не связано с любовью, как таковой.
М. А любовь - главное?
Б. Г. Главное, когда существует что-то еще, а тут ничего другого не
существует. То же самое, в меньшей степени, происходит со словами. Я
произношу слова, от меня утекает энергия, которая могла бы быть
направлена на создание вещей, более полезных. Поэтому моя
коммуникабельность строго ограничена необходимостью общения с теми
людьми, с которыми я могу сделать что-то полезное.
М. А тебе самому не хотелось бы сделать что-нибудь еще, например, написать
книгу сделать фильм?
Б. Г. По поводу книги, - я нахожусь не в том состоянии, чтобы я мог
что-нибудь написать. Писать мне все время хочется, не переставая.
М. У тебя хорошие письма?
Б. Г. Письма... Просто попала машинка в руки, поэтому я и начал, с паузой в
пять или шесть лет писать письма. Мне доставляет удовольствие
печатный слог. А раньше мне доставляло удовольствие писать письма,
но этот период уже прошел, - я не могу писать пером по бумаге.
Печатать же на машинке еще могу. Писать прозу? Меня эта возможность
всегда очень интриговала, потому что есть, что написать, масса
интересных вещей, но я, как уже сказал, не в том состоянии, чтобы
настолько сконцентрироваться и сделать это. Снимать фильм просто еще
рано.
М. Но такая идея есть?
Б. Г. Мне пока хватает того, что я вижу... В общем, есть люди, снимающие
фильмы, которые доставляют мне, когда я этот фильм смотрю, большую
радость. Скажем, все захаровские фильмы: "Обыкновенное чудо",
" Флоризель", "Мюнхгаузен", "Калиостро"... "Шерлок Холмс" - хотя это
не Захаров - эту серию я вообще считаю лучшим, что сделано в России
в кинематографе.
М. А такие имена, как Тарковский?
Б. Г. Для меня "Шерлок Холмс" значит больше, чем Тарковский. Это может
показаться парадоксальным, но больше, хотя Тарковского я очень
люблю. Он всеобъемлющ, он работает на другом уровне. Но "Холмс" мне
более приятен и он мне больше дает. Он гораздо совершеннее! А вот
фильм недавно был - "Небывальщина"... Наивный, но очень хороший.
Меня он здорово порадовал!
М. А твои отношения с живописью, не твоей?
Б. Г. Никаких.
М. Ходишь в музей?
Б. Г. Редко!
М. Есть любимый художник?
Б. Г. Нет!
М. Любимого писателя я уже знаю...
Б. Г. Толкин тоже не любимый писатель. Тут речь не о писательстве, а о
создании каких-то миров. Я его люблю не как писателя, хотя как
писатель он тоже замечателен. Поэтому когда меня спрашивают про
Набокова - это в твой адрес - то я не могу порадовать людей даже
положительным отношением к Набокову. Писатель как таковой меня не
интересует абсолютно, меня интересует получившийся результат. И
когда писатель строит слова, то это у него, как правило, не
получается. Меня интересуют такие более простые и явные для меня
вещи, как создание мира!
М. Но ведь любая книга - это строение нового мира, как и любая песня
- строение нового мира!
Б. Г. Да, но круг того, что я читаю, очень ограничен, я не хочу заставлять
себя читать ту херню, которую, скажем, пишут в Штатах теперь. Даже
такие милые люди, как Роббинс, - разок почитаю, поторчу и сразу
забуду, а вспоминаю с легкой гадливостью.
М. Джон Ирвинг?
Б. Г. Просто трата времени.
М. Мейлер?
Б. Г. Тем более.
М. Тебе милее Браутиган, Киси?
Б. Г. Киси - он дерьмовый писатель! Мне нравится читать, какая это фигура.
Общаться с ним я, наверно бы, не смог.
М. Тебе было бы скучно?
Б. Г. Я бы не смог! Он человек другого склада, мне было бы сложно с ним
общаться. А Браутиган - отличный писатель, хотя и ограниченный.
М. А с кем бы смог общаться из музыкантов?
Б. Г. Как с музыкантом?
М. Как с человеком.
Б. Г. О! Я не знаю этих людей.
М. Тебе было бы интересно общаться с Боуи?
Б. Г. Ну, естественно, мне было бы интересно пообщаться какое-то время с
большим количеством людей - и с Боуи, и с Бирном, и со
Спрингстином... Но коль скоро это общение было бы просто чесанием
языков, то мне это было бы интересно лишь для того, чтобы сказать: -
А я вот вчера с Боуи выпивал! - Меня бы заинтересовала возможность
работы с ним, но так как это пока нереально, то я об этом и не
думаю!
М. А из советских музыкантов у тебя ни с кем не было общих идей? С тем же
Макаревичем?
Б. Г. Ну как? Он пишет песни, я пишу песни, мы их сравниваем...
М. Вы делитесь впечатлениями?
Б. Г. Да нет. В общем... Он человек такой... не как я... Оказался в другой
окружающей среде и поэтому ему несколько тяжелее, чем мне, и поэтому
я не очень удовлетворен тем, что он делает. Мне кажется, он мог бы
делать гораздо больше и мне хотелось бы как-то его растормошить -
чтобы он вылез из той раковины, в которой, он сейчас существует...
М. Эта раковина предопределена его социальным статусом. Именно поэтому сам
ты и не принимаешь подобные предложения?
Б. Г. Ну, любое заковывание музы является преступлением. Я вчера уже
говорил, что есть разница между любовью и проституцией.
М. Ну а как все эти отношения сказываются на тебе, фигуре скажем так,
полулегальной? Это сковывание тебе самому никак не мешает?
Б. Г. А как мне это может мешать? Я, в общем, нахожусь пока в стороне от
сковывающего момента. Помешать мне все это может лишь в том случае,
если меня посадят в тюрьму.
М. Тогда тебя надо уже садить...
Б. Г. Придумать за что можно, только зачем? Мне кажется, что России я, в
общем-то, полезен.
М. Это кажется тебе одному?
Б. Г. Не мне об этом судить! Но полулегальная фигура - это хорошо! Ведь я
ничего не делаю, чтобы добиться какой-нибудь легальности. Я ничего
не делаю для того, чтобы в газете "Смена" выходила информация о том,
что Б. Г. выпустил новый альбом.
М. Но я читаю в "Смене" о том, что активно концертирует группа "Аквариум".
Б. Г. Да! А когда вышел "Радио Африка", то там было напечатано, что вышел
новый цикл песен "Радио", слово "Африка" не стали печатать. Но я
ничего не стал делать для того, чтобы газета "Смена" это
опубликовала. Следовательно "Смена" признает мою полезность стране.
М. Скажу сейчас одну сакраментальную вещь... Вот мы все говорим с тобой
о рок-н-ролле, говорим, естественно подразумевая, что он жив, что он
не умрет, а ведь ты сам написал "Рок-н-ролл мертв"!
Б. Г. Я не отказываюсь ни от одного слова! Не надо даже придумывать
объяснения! Я, конечно, могу объяснить эту песню вплоть до единого
слова, до каждой строчки! Но это не имеет смысла, так как есть
противоречия,????????? тогда возникает возможность жизни. Жизни и
веры. Музыка для меня - это то, что дает возможность к вере. Музыка
- это когда появляется волшебство! То волшебство, которое нельзя
объяснить. В это можно только поверить, почувствовать! Музыка - это
разворачивание души человека, когда она может принять в себя веру!
М. Но ведь всеми эта песня была воспринята совсем по-другому!
Б. Г. Что делать! Хорошо, что она хоть как-то была воспринята! Человек
подумает и увидит, что парадокс заключается в самой природе этой
песни, ведь то, что эта песня - рок-н-ролл - сомнений нет. В том,
что в песне поется "рок-н-ролл мертв" - нет сомнения тоже. Вот ведь
парадокс! Решайте его как хотите, но не примитивно. Ведь примитивный
подход каков? Тут ведь написано, что рок-н-ролл мертв - значит, он
мертв. А раз человек поет все это в рок-н-ролле - значит он врет!
Повторю - вот пример примитивного подхода! Как только человек
перейдет немного дальше, в другое измерение, то все становится
