искусственными позами.
Конверт, целиком посвященный очаровательной горняшке Марианне. Должно
быть, с ней Пашка не считал нужным особенно церемониться: если фотороманы
еще отличались какими-то зачатками фантазии и промежуточными стадиями
стриптиза, то снимки Марианны являли собою череду сплошных "ню". Причем
декорацией почти всегда служила роскошная кухня Пашкиных хором, а венцом
изобретательности выглядело фото, где роль фигового листка исполняла
кофемолка. В отличие от Кати Марианна, сразу видно, вкладывала в действо
всю душу - должно быть, воодушевленная зелененькими бумажками с ликами
заокеанских президентов.
Еще конверт. Красивая длинноволосая брюнетка лет тридцати, старательно
заснятая в незнакомых интерьерах довольно хорошо обставленной квартиры. На
сей раз нечто, напоминающее фотороманы, - определенное сходство с
альбомами улавливается сразу, хотя снимки и лежат в беспорядке. Отчего-то
"маэстро Пабло" решил их в завершенный цикл не объединять. Возможно, руки
еще не дошли.
Голенькая Жанна, запечатленная в Пашкином кабинете, - в кресле, на столе,
у сейфа. Судя по всему, девочку эта забава только развлекает, ни малейших
следов скованности или угнетенности. Современная девица, бля, новейшей
формации. То-то она подступала тогда так непринужденно...
Телезвездочка Вика Викентьева, которую не далее как вчера Петр лицезрел на
голубом экране и которой вскоре должен был, согласно Пашкиному плану, дать
обширное рекламное интервью. Где-то на природе, на фоне сосен, на
усыпанной жарками поляне, в стиле "испуганная нимфа". То цветущей веткой
якобы невзначай прикрылась, то будто бы собирает малину в голом виде,
нимало этим не смущаясь и не подозревая о нацеленном на нее объективе.
Петр поймал себя на том, что бормочет под нос:
- Ну, по крайней мере, ни зоофилии, ни педофилии... И то хлеб.
Поторопился облегченно вздохнуть, поторопился. Ну и вечерок сегодня...
Последний конверт если и не поверг его в шок, то по крайней мере
основательно подрастрепал нервишки.
"Мать твою, - прямо-таки взвыл он, - должен же быть какой-то предел? Ну за
что мне это - заглянув в душу к родному брату, узнать о нем все это?!"
Наденька. Сначала - относительно невинно, в купальничке. Позы не то чтобы
самые целомудренные, но и не отмеченные, выражаясь высоким штилем, печатью
порока. Раскованные, пожалуй что, - и только, и не более того.
Потом - почище. От купальника одни трусики остались, а там и они куда-то
делись. Все пошло по накатанной колее - голая девчонка в позах,
скопированных, на первый взгляд, с тех мутных от многократной пересъемки
фотографий, которые в советские времена продавали по поездам немтыри. Не
вкладывает душу в позирование, но и принужденной под приставленным к горлу
лезвием уж никак не выглядит. Стодолларовая бумажка вместо фигового
листочка. А тут - ни листочков, ни их заменителей, дальше еще хлеще, вновь
в голову лезет спятивший на сексуальной почве гинеколог. Каким образом
Пашке удалось ее на это подвигнуть?
А на это? Голая Надя в объятиях голой Марианны - снова полный набор
лесбоса, от которого уже мутит. И опять появляется раздетый до пояса
замаскированный детина с елагинскими часами на запястье - слава богу, на
сей раз без всяких палаческих инструментов, то платьишко с девчонки
снимает, то остальное, то держит ее на коленях, расположив лапищи так, что
оторвать бы ему их напрочь. Всплеск творческой фантазии - здесь Надя сидит
обнаженной за клавиатурой компьютера, здесь - прикрывается лезвием
обнаженной старинной сабли, вот она, эта самая сабля, на стене висит.
Петра вдруг пронзила мысль - неужели Пашка и ЕЕ? Не лукавь перед самим
собой - скорее всего, так дело и обстоит. Начал уже разбираться в
лабиринтах сознания братца, поскольку лабиринты не столь уж и запутанные.
Коли уж долго и старательно снимал ее ЭТАК, не мог не довести до
логического конца. Теперь понятно, почему она так странно держалась с
"папенькой", почему порой во взгляде сквозило недвусмысленное отвращение,
почему, наконец, кидалась с вилкой. Пашка, похоже, обещал вернуть ей
снимки, но что-то не торопился обещание выполнять. Вот они и негативы, в
пластиковых баночках, аккуратный рядок на нижней полке сейфа. "Гестапо"...
Катя... Надя...
Петр чувствовал себя так, словно вывалялся даже не в грязи - в
натуральнейшем дерьме. Какое-то время пребывал в полной панической
растерянности: немыслимым казалось теперь сидеть и ничего не делать.
Что-то следовало немедленно предпринять, что-то сказать, исправить,
отменить, вернуть, уничтожить...
Он с превеликим трудом взял себя в руки. Как-никак это был его родной брат
- а жизнь на грешной земле, он давно уже успел обнаружить, чертовски
замысловата, ни за что не укладывается в ходульные схемы. Особенно если
вспомнить о ТОМ, кто сказал однажды: не судите, и не судимы будете.
Какое у него было право не то чтобы судить - выносить приговоры и ставить
диагнозы? Что он знал о взаимоотношениях всех этих людей, о их характерах,
привычках и побуждениях? Вполне могло оказаться, что всех - ну, или почти
всех - сложившееся положение дел вполне устраивает. Катя обрадовалась, что
не будет больше ни "театра", ни "фотостудии", а Наденька вроде бы
тяготится навязанным ей занятием... но опять-таки кто ему дал право все
ломать вдребезги и пополам? Считать себя обладателем истины в последней
инстанции? Все они слишком долго жили этой жизнью - и вдруг незваный
гость, метеором ворвавшись в их бытие, в три секунды расставит все по
местам, наведет благолепие и восстановит высокую мораль? Ха... Ангел
нашелся... А как насчет того, чтобы в охотку спать с чужой женой под видом
ее законного суп-руга?
"Но я же ее люблю! - возопила раздерганная душа. - Я ее люблю. Я хочу,
чтобы она была счастлива, спокойна, чтобы забыла обо всех этих "палачах" и
объективах... Как же быть-то, господи? Что тут придумать? И можно ли
что-то придумать? Если, проявив благородство, отдать Надюшке и пухлый
конверт, и негативы - чем это потом обернется и к каким коллизиям приведет?
Он долго сидел за столом, уперев локти в полированную доску, сжав ладонями
виски. В душе мешались безмерное сожаление - и к себе, и к Пашке, и к Кате
с Надей, и злость непонятно на кого. Давненько уже не попадал в такие
тупики. Совершенно ничего не приходило в голову.
В конце концов, решив, что утро вечера мудренее, встал и принялся
тщательно ликвидировать всякие следы долгой и кропотливой работы с
творческой мастерской широко известного в узких кругах фотохудожника дона
Пабло. Убрал альбомы и конверты в сейф, расположив их в скрупулезнейшем
прежнем порядке, захлопнул дверцу и сбил код. Химикаты сложил в
пластиковый пакет - выбросить завтра в мусорное ведро, никто ничего не
заподозрит... Лупу - в стол, сама по себе она подозрений ни у кого не
пробудит.
Приняв душ, поплелся в спальню, уже привычно ориентируясь в погруженной в
темноту квартире. Реджи сонно заворчал и тут же заткнулся - привыкает,
крыса белая...
Осторожненько пролез под одеяло, лег на почтительном расстоянии от ровно
дышавшей Кати, искренне надеясь, что она спит. Ошибся - она ворохнулась,
придвинулась, вопросительно провела ладонью по щеке, но шее.
Как ни тянуло его к этой женщине, на сегодняшний вечер он, честное слово,
перестал быть мужиком - после знакомства с содержимым сейфа. Все напрочь
отшибло, и запашок дерьма до сих пор ощущается.
- Катенька, замотался я адски, - виновато прошептал он. - Уж прости.
Она сговорчиво поцеловала Петра в щеку, еще раз погладила по щеке и
отодвинулась. Ему хотелось выть.
Часть вторая
ДВА МИНУС ОДИН - ПОЛУЧИТСЯ ДВА
Глава первая
КАК СОЗДАЕТСЯ ИМИДЖ В ШАНТАРСКЕ
Петр трудился, как отбойный молоток. Впервые за все время добровольного
самозванства пришлось так вкалывать - правда, исключительно орудием труда
негоцианта, роскошной пар-керовской авторучкой. Но все равно работы
навалилось столько, что кисть давно уже ныла и он три раза делал передышку.
Он подмахивал бумаги - той самой своей НЫ-НЕШНЕЙ подписью, то бишь
изменившимся после аварии автографом г-на Павла Савельева. Первые
несколько документов он по врожденной добросовестности пытался прочитать,
но очень быстро осознал, что даже просто пробегать их взглядом никак не
удастся, иначе просидят до завтрашнего утра.
И трудился с тупой четкостью автомата. Или компостера, пробивающего
билетики в автобусе. Косарев клал целую стопу, с ловкостью карточного
шулера снимал один за другим, молча - он тоже уже утомился повторять "вот
здесь", в глотке пересохло - указывал пальцем. Петр подмахивал. Первый
заместитель, Пашкина то ли правая, то ли левая десница, старался, как мог,
суетился возле-около, шуршал бумагами - невысоконький, лысый, услужливый.
Картотека - щелк! Косарев Николай Фомич, из бывших советских снабженцев,
дока, жох и прохиндей - это и понятно, как нельзя более подходит для
ответственной тайной миссии по подстраховке двойника, - в разгар
перестройки намекал журналистам о своем отдаленном родстве с
репрессированным комсомольским вожаком, а когда перестройка как-то
незаметно сдохла, стал осторожненько примазываться к другой известной во
времена оны исторической личности, правда, с обратным знаком - шантарскому
купчине первой гильдии Косареву, тому самому, что при царе заколотил
пьяного пристава в бочку и спустил с обрыва, а за годик до Великого
Октября сбежал со всеми капиталами в Китай и стал там министром финансов у
какого-то генерала-сепаратиста. В душе холуй и лизоблюд (сказывается
биография), однако вполне надежен.
- Позвольте, а это что за чудасия? - спросил Петр, в момент очередной
передышки успевший пробежать глазами очередной не подписанный пока
документ. - Договор на вооруженную охрану золотых часов...
- Вот этих самых, что у вас на запястье, - подхихикнув с угодливостью
чеховского персонажа. кивнул Николай Фомич. - Видите ли, в законах о
частной охране полно глупейших прорех. Не имеют права ваши телохранители
применять огне-стрельное оружие, пусть и законнейшее, для защиты вашей
личности при злодейском покушении. Зато могут налить в лоб любому, кто
покусится на ваше имущество. А поскольку часики у вас на руке постоянно,
то на основании сего договора они и будут палить хоть с обеих рук - они
часики защищают, на дозволенном основании... Улавливаете полезный нюанс?
- Улавливаю, - покрутил головой Петр и лихо подмахнул договор о
вооруженной охране принадлежащих П.И. Савельеву золотых часов марки
"Ро-лекс", стоимостью пятнадцать тысяч... ма-ама родная!
Нет, все правильно, пятнадцать тысяч долларов США. Ну, Пашка! Петр сразу
почувствовал себя скованно, лишний раз боялся сделать резкое движение - а
он-то небрежно бросал эти ходунцы на столик, в "Кедровом бору" даже задел
ими чувствительно о притолоку.
Прикинув на глаз толщину оставшейся бумажной груды, он в душе
возрадовался. Зря, как тут же выяснилось. Появилась эффектная дама,
главный бухгалтер, принесла новую гору бумаг - уже чисто финансовая
документация. В отличие от бумаг Фомича, эти приходилось подмахивать как
минимум в двух-трех местах каждую. В глазах уже рябило - платежные
поручения, подтверждения, авизо, ведомости, договоры с "Шантарским
кредитом", еще какими-то банками - иные названия знакомы из газет, иные
видел впервые, - в основном столичными, но попадались и иностранные...
Украдкой он бросал на бухгалтершу заинтересованные взгляды. Было на что
засмотреться. Красивая молодая женщина лет тридцати, невыразимо
продуманная во всем - строгой одежде, прическе, драгоценностях. Этакая
Снежная Королева - море красоты и бездна холодной деловой чопорности.
Невозможно было представить, что ближе к ночи она все это снимает,
распускает по плечам эти великолепные волосы, ложится в постель с самым
обыкновенным существом мужского пола и позволяет...
Рука трудилась, а мозги оставались свободными, и он не без интереса стал
