Наверно, их можно было незаметно обойти, но после уходящего дня
не было никакого желания делать это.
Воины разогрели на огне банки сухпайка, приготовили чай в
котелке, когда один боец пошел в сторону кустов, находящихся на
границе отвоеванного пламенем костра пространства, за которыми
прятался Андрей, расстегивая на ходу ширинку, тот был уже готов,
и как только воин приступил к "делу", прыгнул, приминая сухие,
колючие ветки, и, в полете, рубанул тесаком по его шее.
Пока второй сопляк разевал рот и шарил вокруг себя, пытаясь
нащупать автомат, Андрей сорвал ствол с зарубленного им солдата
и, почти не целясь, нажал на спусковой крючок, успев поставить
предохранитель на одиночную стрельбу и передернуть затвор.
- В школе надо было на военную подготовку ходить, а не девчонок
в это время по подъездам тискать.
Костер почти погас под навалившимся на него телом.
Конечно, стрелять совсем не входило в планы Андрея, но не разум,
а внутреннее чутье подсказало ему последовательность действий,
от которой теперь он не мог отойти.
Содрав с лежащего рядом бойца "лифчик", он с удовлетворением
ощутил его тяжесть, закинул на плечо, сходил за оставшимся в
кустах рюкзаком, подошел к костру, снял не успевший обгореть
"лифчик" со второго воина, отцепил от его пояса чехол с фляжкой,
собрал котелок и подкотельник, бросил в рюкзак оставшиеся банки
сухпайка, наполнил пластмассовую бутылку и термос водой из
канистры, оглядел полянку, сыпанул туда же, в рюкзак, несколько
упаковок патронов, из открытого "цинка", опрокинув остатки в
костер. Посмотрел на ботинки бойца, отметил, что размер его,
снял их, связал, и закинул на плечо.
"Это моя страна, это моя Родина, не надо пытаться меня из нее
выжить."
И он торопливо, пригибаясь под тяжестью резко увеличившейся
поклажи, "иноходью", как тогда, когда еще до армии бегал "под
рюкзаком", ушел вверх по склону.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Как и прошлым утром, Андрей проснулся от холода и сырости,
подозревая, что теперь ему не скоро удастся понежиться в глубине
мягкой и теплой постели подложив руку под голову любимой
женщины. Хотя сегодня и не было того облака, которое вымочило
вчера всю его одежду, вместо него это сделала, с тем же успехом
роса - хоть сам выжимайся.
Облако, вчерашнее облако, где оно? Наверно, улетело за тридевять
земель и давно уже растаяло в синем небе, а столько событий
случилось за прошедшие сутки.
"Хоть я и не Катерина, но в пору воскликнуть: "Почему люди не
летают? Почему люди не летают как птицы?" А хорошо было бы
взмахнуть сейчас руками, оторваться от бренной земли, промчаться
широко расставив руки прямо над деревьями, задевая листву и
улететь куда глаза глядят".
После тех двух солдат он часа три продирался по зарослям
кустарников, растущих на склоне хребта, стараясь уйти подальше и
побыстрее от доносящихся до него криков, автоматных очередей и
проносящихся над его головой, высоко в небе, трассеров. Теперь
он понял, почему так матерился по рации командир полка, когда,
перед самым дембелем, на проводимых учениях они, изображая
"духов", стреляли ночью из "ДШК" поверх находящихся в горах
солдат.
Ну, тогда у них не было выбора: слева находились кишлаки с
киргизами, справа - с узбеками, и только впереди, километров на
десять были холмы Предалайских хребтов и прилегающая к ним
полупустыня. Правда, никто из них не знал дальности стрельбы
"ДШК", а ствол они задрали под сорок пять градусов, чтобы пули с
запасом перелетели через место ночевки рот. Никто из солдат не
пострадал, а местное население жаловаться обычно не приходило.
Теперь стреляли поверх него. Стреляли с надеждой, что пули как
раз и не перелетят.
Потом, когда визг пуль остался позади, заметая следы, Андрей
какое-то время шел по попавшемуся ему на пути ручейку,
капитально промочив при этом кроссовки, снова продирался сквозь
заросли, пока усталость не заглушила хлюпание воды в мокрых
носках, остановился, достал одеяло, расстелил коврик и завалился
спать. Ну их к лешему с их погоней.
Проснувшись от обильно выпавшей под утро росы, обычно
предвещавшей ясный, жаркий день, он потянулся, протер глаза,
развел небольшой костерок и протянул к нему руки.
"Нет, это совсем не то, что было две недели назад. Во-первых, не
вечер, а утро, во-вторых, нет рядом моря, а в-третьих -
девчонок. Тоска".
После ночи спина прямо разламывалась от тяжелой и неудобной
ноши, все-таки давно он не носил на плечах нормальный рюкзак,
килограмм под сорок весом, да и то место, где он ночевал, нельзя
было назвать "президентскими апартаментами", а сложить как надо
рюкзак во время ночного бегства было некогда. Так и шел полночи
с "лифчиками" на плечах и выпирающими банками консервов в
рюкзаке, постоянно пытаясь переложить свою поклажу поудобнее.
Было чуть больше шести, тень еще преобладала над светом, до
дневного тепла было далеко, костер чадил, дымил и совсем не
хотел греть и гореть.
Чтобы хоть как-то согреться, Андрей решил разобраться в своих
вещах, а заодно и правильно уложить рюкзак для дневного
перехода.
"Итак, что мы имеем?"
Полтора сухпайка, в которых больше всего он обрадовался сухарям
и незамедлительно стал один жевать - вчерашние рыбные, на масле,
консервы до сих пор стояли комом в горле. Дня на три-четыре еды
должно было хватить. С водой тоже особых проблем он не видел -
четыре литра, считая появившуюся у него фляжку, вполне
достаточно на двое суток. Итого восемь килограмм, считая вес
термоса, фляжки и котелка с подкотельником.
Кроссовки, одеяло, коврик и одежда - еще килограмма четыре.
Полусапожки на ногах он считать не стал.
"Хорошо было бы достать спальный мешок. Ага. А еще палатку,
рюкзак побольше, газовую горелку, автомашину, самолет и толпу
шерпов для переноски всего этого". Автомат, подствольник,
патроны и гранаты тянули где-то на "пятнашку". В сумме
получалось порядка тридцати килограмм. "Однако".
Впрочем, когда Андрей аккуратно уложил все вещи в свой
раздувшийся и едва ли не трещавший по швам рюкзак, он не
показался ему таким уж тяжелым. В конце концов, автомат он взял
в руки, часть патронов и гранат рассовал по карманам одетого
"лифчика". Перекусив, он разрыл штык-ножом землю, закопал
оставленный мусор и тщательно, как только мог, скрыл все
остальные следы своего пребывания.
В восемь, когда солнце еще не успело продраться сквозь листву
деревьев, он взвалил рюкзак на спину и продолжил свой путь.
"Следующая остановка - Краснодар".
Окружающий его лес не был густым, трава стелилась по земле,
шлось, на удивление, легко, несмотря на двадцатикилограммовый
рюкзак и десять килограмм, что были на нем. И потом: полусапожки
пришлись как раз по ноге, чуть разношенные, они не натирали
ноги, а голеностоп был надежно защищен от случайных вывихов.
Автомат он держал в руке, и было приятно на душе от слегка
маслянистой прохлады металла. Когда руки-таки устали от его
тяжести, Андрей положил АКС на согнутый локоть, стволом от себя.
Шел не торопясь, выбирая дорогу, чтобы, спускаясь вниз, не
подниматься через десять метров наверх, но все равно постоянно
приходилось и подниматься, и спускаться, подниматься и
спускаться - путь лежал поперек отходящих от основного хребта
отрогов, а выходить на извивающуюся внизу дорогу что-то не
хотелось. Ну и нудное же это дело - идти куда-то по лесу с
тяжелым рюкзаком, особенно в первый час, особенно когда до конца
пути две с половиной тысячи километров, особенно, если не
очень-то и понятно, зачем ты туда идешь. Просто потому, что
больше идти совсем некуда.
Лес напоминал ему Урал в начале осени, когда стоит недолгое
бабье лето, - такой же спокойный и пустой, вот только здесь было
значительно теплее, хотя еще и не жарко, как того обещало
начинающее проглядывать через листву солнце, и не было видно
слоняющихся как бы без толку людей, ищущих последние грибы.
Лиственный лес не был таким густым, как уральский, тот, который
через каждые пятьдесят метров перемежевывался хотя бы парой
сосенок, а потому этот лес казался более светлым и действовал
успокаивающе, и расхолаживал, отчего Андрей стал меньше
оглядываться, обращать внимание на то, куда шел, думал о чем-то
отвлеченном, а точнее - вообще ни о чем. Через пятьдесят минут,
когда пропикали часы, поставленные на режим автоматического
таймера, он сделал первый привал, снял рюкзак, "лифчик", положил
автомат и расправил затекшие плечи.
"Да, давненько я не ходил под рюкзаком".
Переменив слегка пропотевшую футболку, он разлегся на траве,
положив голову на рюкзак, только не на ту его сторону, которая
во время ходьбы была обращена к спине, - чтобы тоже просохла, и
позволил солнечным лучам и листьям играть в чехарду на своем
лице.
Через десять минут часы пропикали снова, и Андрей продолжил свой
путь. Успевшую просохнуть футболку он убирать не стал, а,
тщательно смотав ее жгутом, повязал вокруг головы таким образом,
чтобы затылок прикрывала оставленная свободной ткань.
Завязывать футболку на голову подобным макаром он научился еще
до армии, сам-собой, и все говорили, что в таком виде он очень
даже похож на бедуина или какого-нибудь там
"фундаменталистического" араба, исповедующего ислам, особенно
если дня три-четыре не побреется.
Сейчас как раз был такой момент. Бритвенные принадлежности он с
собой, правда, взял, но в дело пускать их пока что не собирался.
Ни к чему, да и горячей воды с большим зеркалом у него не было.
А холодной водой и в армии брился только по "духовщине".
"Впрочем, была бы рядом девчонка - можно и холодной водой, хоть
сейчас".
По поводу Аллаха у него было мнение, что если есть бог на небе,
то ему абсолютно наплевать, кто и как его называет, лишь бы
верили и не нарушали его заповедей, а последние, что в исламе,
что в христианстве практически одинаковы. Да, он верил в бога,
единого и всемогущего, из религий ему ближе было православие,
обидно только за "братьев славян", что христианство запрещает
многоженство.
Тем не менее крещен он не был, разве что родители могли в
детстве тайком окрестить. Тогда, в середине шестидесятых, не то
время было. Это сейчас все бросились в церкви.
Господи! Да где же вы раньше были?!
Андрей помнил, как в последних классах школы читал в газетах
разгромные статьи о коммунистах, входящих во врата храмов с
непокрытой головой, поднося руку с сцепленными пальцами ко лбу,
и не понимал, почему людям, особенно "партейным", нельзя верить
в бога. Сам он в него еще не верил, но всегда считал, что
запрещать насильно - только показывать слабость своей идеологии.
Зачем запрещать сплошной абсурд? Ведь у Маркса и так все
доказано и разложено по полочкам в его диалектическом
материализме. Ну хочется кому-то верить в абсурд - пусть верит
себе на здоровье. Обращать на это внимание - признаться в своем
собственном бессилии, в неверии в свою собственную религию
марксизма.
А верить в Бога так хочется, невзирая на свою партийную
принадлежность.
"Кому мы нужны, кроме него? Государству? Что-то сильно
сомневаюсь. В Боге надежды больше".
Сегодняшняя, уже немного схлынувшая волна в "крестильни",
вызывала у Андрея только одно отвращение: если ты верил в бога -
чего же ждал все эти годы? А если бы коммунисты остались у
власти? Что, и бога тогда не было бы? Или как раньше: все в
комсомол, а сегодня все в церковь?
Он знал, что бог есть, что он един и всемогущ, что он видит
сейчас, как он идет по этому лесу, что он верит в него, несмотря
на то, что на нем нет креста.
"Боже, прости меня за тех двух солдат. Они тоже были твоими
чадами, и не было в них никакой вины, это я во всем виноват,
можно было уйти спокойно, никого не трогая. А сейчас сколько
горя свалится их родным и близким. Господи! Ну почему люди не
могут жить в мире? Мы же все "миряне". И каждый второй "мирянин"
с автоматом наперевес".
Таким образом, из-за повязанной особым образом футболки
следующие четыре часа Андрей был погружен в теологические
размышления, мало вникая в окружающую его действительность.
Рассуждения даже отвлекли его от воспоминаний и мечтаний о
