вскоре выехать на дорогу, ведущую из Якобсдаля в Блумфонтейн. То был
единственный путь, который, находясь на значительном расстоянии от
английских войск, замкнувших кольцо вокруг Вольверскрааля, мог быть еще
свободен.
Африканская лошадка быстро несла седоков по вельд-ту. Друзья, промокшие
до костей, дрожали и лязгали от холода зубами. Единственным утешением их был
карабин, с радостью обнаруженный Жаном у седла; по крайней мере, есть чем
защищаться при весьма возможной встрече с неприятелем.
Прошел час. Степь оказалась далеко не безлюдной; время от времени до
беглецов явственно доносился конский топот. Порой даже слышались отдаленные
крики и редкие выстрелы.
Быть может, это были английские разведчики, а может быть, такие же, как и
они, беглецы из лагеря Кронье.
Впрочем, бурская лошадка, которой Сорви-голова предоставил полную свободу
самой выбирать дорогу, руководствуясь своим чутьем полудикого животного,
старательно избегала всяких встреч.
Вот наконец и дорога! Друзья проскакали еще минут тридцать. Рассветало.
Вдали стала вырисовываться группа домов. Сорви-голова узнал город Эммаус.
- Помнишь, - спросил он . Фанфана, - как около двух месяцев назад мы
проезжали здесь на велосипедах?
- И как удирали от уланов!.. Лучше не вспоминать,- ответил Фанфан.
- Зато как ты потом упивался молоком!
- Это да! Я и сейчас не прочь бы.
- Что ж, попробуем!
Они остановились у поселка. Ни души! Никаких признаков жизни. Даже коровы
не мычат. Все фермы разграблены, а некоторые и сожжены. Скот угнан, люди
разбежались.
Полный разгром и запустение. Кладбищенская тишина.
- Едем дальше. Наверно, здесь побывали эти чертовы англичане.
Дорога была испещрена свежими следами копыт. Сорви-голова заметил среди
мелких отпечатков, оставленных бурскими пони, более крупные и глубоко
вдавившиеся в землю следы копыт английских коней.
- Недавно тут побывали хаки, - произнес он, отстегивая от седла карабин.
- Надо смотреть в оба!
Он послал галопом добрую бурскую лошадку, которая не сбавляла шага,
несмотря на двойную нагрузку.
От Эммауса до ближайшего поселка десять миль, или восемнадцать с
половиной километров.
Пони пробежал это расстояние за час сорок пять минут. До первых домов
оставалось уже не более трехсот метров.
Молокососы не сомневались больше в своем спасении. Они смертельно устали
и проголодались. Да и пони начал заметно сбавлять ход и усиленно ёкать.
- Придется сделать привал, - сказал Фанфан.
- Разумеется.
Проклятие! В ту самую минуту, когда они уже собирались сойти с коня, из
одной фермы выскочил взвод солдат. Их было пятеро. Заметив Молокососов,
всадники ринулись на них.
Ну конечно, англичане! Их можно узнать с первого взгляда. Уставший пони
не мог взять галопа, между тем как англичане неслись, словно черти.
- Всего пятеро!-воскликнул Сорви-голова.-Я уложу их на скаку.
Он навел ружье и, привстав на стременах, выстрелил. Увы! Вместо сухого
щелчка маузера раздался какой-то жалкий, приглушенный звук.
Осечка! Второй выстрел-еще раз осечка. Третий- и снова осечка!
То ли патроны испортились, подмокнув, то ли они были холостые, но они не
действовали.
- Гром и молния! - вскричал Сорви-голова. - Мы погибли!
Он ухватил ружье за дуло и прикладом нанес оглушительный удар по первому
подскочившему к нему кавалеристу.
Удар пришелся драгуну прямо по голове. Ружье разлетелось вдребезги, но
прикончило солдата, который замертво свалился на землю. Конь англичанина,
налетев со всего размаха на измученную бурскую лошадку, опрокинул ее на
спину. Жана отбросило шагов на десять в сторону, Фанфан же, успевший с
проворством обезьяны соскользнуть с крупа лошади, стоял целый и невредимый,
но без оружия.
В тот же миг четверо других англичан, не заботясь о своем товарище,
который валялся на земле с раздробленной головой, соскочили с коней и,
набросившись на Жана Грандье, стали крутить ему руки.
Сорви-голова отбивался, кусался, царапался, но кончилось тем, что его
связали, а вслед за ним та же участь постигла и Фанфана, который, проявляя
чудеса храбрости в борьбе за своего друга, ожесточенно колотил англичан
ногами.
Сорви-голова с налитыми кровью глазами, с пеной на губах, задыхаясь от
ярости, кричал прерывающимся голосом:
- Вы оказались сильнее, я в ваших руках... Пусть так! Но порядочные люди
не должны унижать человека только за то, что он защищался до конца. Если вы
принадлежите к таким людям, обращайтесь с нами, как подобает обращаться с
пленными солдатами. Развяжите нас! Эти веревки позорят вас самих гораздо
больше, чем нас. Развяжите! Я не убегу, даю честное слово! .
Взвод состоял из двух солдат, сержанта и капитана. Но приказывать имел
право только офицер. Узнав по голосу капитана Сорви-голова, офицер слегка
вздрогнул и покраснел, но быстро справился с собой. Его губы сложились в
ехидную улыбку.
- Брейк-нек! Мальчик мой, - саркастическим тоном произнес он, - я не
искал вас, видит бог. Но уж раз вы попались мне, я вынужден ради
собственного спокойствия вас уничтожить.
- Капитан Руссел?! - воскликнул Сорви-голова и, несмотря на все свое
испытанное мужество, побледнел.
- Так точно! Пред вами командир второй роты седьмого драгунского полка, -
злобно усмехаясь, ответил англичанин,-один из пяти членов военного суда,
которых вы преследуете с яростью краснокожих...
- И трое из которых уже отправлены к праотцам, - резко прервал его
Сорви-голова.
- Знаю! Улан, уцелевший из всего отряда, который вы истребили близ
Якобсдаля, передал майору Колвиллу ваши слова, а Колвилл повторил их мне.
Сегодня вы мне попались - и уж теперь-то не ускользнете! Прежде мы только
смеялись над вашими словами, принимая их за пустое бахвальство, но теперь
вынуждены относиться к ним всерьез, так как убедились, что вы человек
способный выполнить все свои угрозы. Поэтому мы дали себе слово - я и мой
друг, майор Колвилл, - при первом же удобном случае вычеркнуть вас из списка
живых. Но так как я терпеть не могу проливать кровь безоружных людей и не
могу даже видеть спокойно, как ее проливают другие, то мы вас просто
повесим.
- Повесите?! - зарычал Сорви-голова, напрягая все силы, чтобы вырваться
из пут.
- Быстро и без затей. Вздернем при помощи самой обыкновенной фуражирской
веревки на одной из веток вот этой прелестной белой акации,- произнес
капитан Руссел, указывая рукой на дерево, раскинувшее свою пышную крону над
шпилем одного из домиков Питерсбурга.
- Разбойники! Мало же я перебил вас!..
- Продолжайте, продолжайте!.. - усмехнулся Руссел. - Приговоренному к
смерти все разрешается.
- Приговоренному? Вы хотите сказать: вашей жертве, убийцы! Убивать
невинных людей - это вам так пристало, подлец! Иногда вы делаете это,
соблюдая юридические формы, чаще же-обходясь без них, но всегда без риска
для себя, подлый трус! Палач!
- Пора кончать! - заорал капитан, взбешенный тем, что его солдаты,
устыдившись мужественного протеста пленника, смущенно опустили головы. -
Веревку! - приказал он одному из солдат.
Солдат, достав веревку, протянул ее капитану.
- Сделать затяжную петлю! Солдат медлил.
- Исполняйте же, my god!* - загремел Руссел, взмахнув хлыстом. - Теперь
накиньте петлю на шею осужденного! - продолжал он.
Солдат дрожащими от стыда руками выполнил этот позорный для бойца приказ
под пристальным взглядом офицера, готового обрушиться на него за малейшее
неповиновение.
Привлеченные шумом, на улицу выбежали из домов женщины и дети.
Приготовления к казни привели их в ужас. Дети плакали; женщины, рыдая,
молили о пощаде.
Внезапно в степи показался всадник, скакавший во весь опор. Сердце Жана
замерло в безумной надежде: может быть, это бежавшие от англичан буры спешат
к нему на помощь?
Увы! На всаднике форма хаки, и, кроме того, метрах в трехстах от них он
свернул с дороги и скрылся за фермой.
Должно быть, это был английский курьер.
Исчезла последняя надежда Сорви-голова понял, что все для него кончено:
сейчас ему придется умереть позор-ной смертью. Солдаты уже вели его к
дереву.
Вне себя от горя, Фанфан унижался, умоляя золото-погонного бандита
пощадить его друга Англичанин ударом хлыста рассек ему лицо. Невзирая на
страшную боль, несмотря на стыд, Фанфан продолжал просить.
- Э! Черт возьми! Повесить и этого! - рявкнул капитан.
Офицера обступила толпа женщин. Они заливались горючими слезами, от
которых, наверно, смягчилось бы и сердце тигра.
- Пощадите его, господин офицер, пощадите! Вы же увидите - это мальчик,
совсем еще ребенок, сжальтесь над ним! Наши мужья обращаются с
военнопленными по-че-ловечески, будьте же и вы таким...
- Молчать, индюшки! - гаркнул затянутый в хаки офицер и, бросившись на
беззащитных женщин, начал раздавать направо и налево удары хлыстом.
Ни одного слова не вырвалось больше из уст Жана Грандье, ни одним
движением не выдал он своей душевной тревоги. Чтобы казаться невозмутимым,
он призвал на помощь всю свою волю. А между тем как улыбалась ему жизнь!
Богатый, красивый, отважный и сильный, поборник всего великого и
благородного, он находился в том возрасте, когда человек смело глядит в
будущее и мечтает помочь всем угнетенным, обездоленным, слабым. Увы! Недолго
длились эти мечты.
И как жестоко обернулась для него жертва, принесенная им делу
независимости маленького народа!
Сейчас он умрет... В последний раз взглянул он на солнце, только что
озарившее восток своим торжественным сиянием, на яркую синеву неба, на
широкие просторы вельдта, в бесконечную даль которою уходили, колыхаясь,
высокие травы.
Как это часто случается в трагические минуты, в сознании Жана
промелькнула вся его жизнь, такая короткая и в то же время такая богатая
событиями.
- Прощай, Фанфан! - ласково прошептал он. Обязанности палача по
приказанию капитана Руссела согласился выполнить сержант, более выутюженный
дисциплиной и потому более покладистый, чем рядовой солдат. Сержант встал на
седло и, подняв руки вверх, старался перекинуть конец веревки через самую
крепкую ветку белой акации Когда после некоторых усилий это ему удалось, он
спрыгнул на землю, не выпуская из рук конца веревки.
- Поднять! - скомандовал офицер-палач. Сержант и один солдат
приготовились налечь на веревку, все уже казалось потерянным, и вот-вот
должна была совершиться эта неслыханная подлость. Но вдруг над стеной,
приходившейся как раз против того места, где стояли Сорви-голова, Фанфан и
их убийцы, показалось дуло ружья. Почти одновременно один за другим
прогремели два выстрела Оба солдата, державшие верев-ку, даже не вскрикнув,
рухнули на землю с раздробленными черепами.
Сорви-голова и Фанфан тотчас узнали знакомый звук маузера.
- Дуплет! - завизжал мгновенно оживший Фанфан Капитан Руссел, остервенев
от такого неожиданного поворота событий и боясь, как бы жертва не
ускользнула, выхватил револьвер с явным намерением всадить Жану пулю в лоб
Однако, прежде чем англичанин успел прицелиться, раздался еще один выстрел,
и рука, сжимавшая револьвер, повисла, раздробленная пулей, которая разбила
также и рукоятку револьвера. Капитан взвыл от бешенства и боли, махая
изуродованной кистью руки. Он был близок к обмороку.
На гребне стены появилась человеческая фигура и ловко спрыгнула на землю
Это был молодой человек, вернее, подросток в форме английского лейтенанта.
Сжимая в руке ружье, он метнул в капитана полный ненависти взгляд и
