досками.
Впрочем, бурские фермы благодаря своим высоким и толстым стенам вообще
представляли собой настоящие маленькие крепости, в которых жители могли
отражать неожиданные налеты врага.
Уланы быстро приближались, со всех сторон обходя ферму. За ними
показались другие кавалеристы, вероятно, драгуны; издали они выглядели
совсем крошечными, точ-но оловянные солдатики.
- Уж не думают ли эти джентльмены почтить нас осадой? - сказал доктор
Тромп, заряжая маузер.
- Я должен был расставить часовых! - сокрушался Сорви-голова. - Такая
ошибка непростительна для командира разведчиков. А впрочем, не все ли равно,
где сражаться - здесь или в поле... Главное - драться. К тому же нас целых
одиннадцать человек, - продолжал успокаивать себя Сорви-голова, - и мы, хотя
и Молокососы, не дадим перерезать себя, как цыплят.
Сорви-голова не знал колебаний, и его самообладание в подобных
обстоятельствах было прямо-таки непостижимым.
- Сколько у вас патронов. Папаша? - спросил он.
- Около двухсот на человека.
- Отлично! А у нашей тройки - по двести пятьдесят. В общем тысяча
девятьсот патронов. И, уж конечно, мы не станем стрелять ими по воробьям.
Уланы все приближались. Сорви-голова умело выбрал позиции для десяти
бойцов, составлявших гарнизон маленькой крепости, а сам решил остаться в
резерве, чтобы иметь возможность поспеть на помощь каждому ослабленному или
подвергающемуся угрозе посту.
Все меры защиты были приняты. Беготня прекратилась, Наступила мертвая
тишина.
Издалека донесся пронзительный звук рожка. В сопровождении трубача к
ферме приближался улан с белым платком на острие пики.
- Парламентер, - сказал Сорви-голова, потирая от удовольствия руки. - И,
конечно, с требованием капитуляции. Ну ничего, мы устроим ему достойный
прием! Узнают, с кем имеют дело.
Вместе с Фанфаном, украсившим свой штык белой салфеткой сестрицы Бетие
настоящей, Сорви-голова поднялся на гребень стены.
- Жаль, нет у меня дудочки, - пошутил Фанфан, - не то сыграл бы я им
песенку!
- Лейтенант Фанфан, смирно! - с насмешливой торжественностью скомандовал
Сорви-голова.
Английский парламентер, осадив коня в пятнадцати шагах от фермы, закричал
зычным голосом:
- По приказу его милости майора Колвилла я тре-бую от обитателей этой
фермы открыть ворота и безоговорочно выдать человека, именуемого капитаном
Сорвиголова. В случае неповиновения дом будет взят штурмом и сожжен, а
жители его будут судимы со всей строгостью законов военного времени.
Ответ не заставил себя долго ждать:
- Я, капитан Сорви-голова, взорвавший водохранилище Таба-Нгу, оценивший
всего в пенни голову человека, именуемого Колвиллом, и уничтоживший взвод
улан, по-сланный в погоню за мною, предлагаю вам немедленно убраться отсюда!
В противном случае я буду стрелять. Парламентер должен быть вежлив, а вы
невоспитанный грубиян. Что же касается Колвилла, то я приговорил его к
смертной казни, и потому его слова не имеют для меня ровно никакого
значения.
Видимо смущенный, парламентер отвечал более мягким тоном:
- Должен предупредить, что нас пятьсот человек и мы в случае
сопротивления пленных брать не будем.
- Пятьсот человек - это не так уж много. А пленных у вас не будет хотя бы
по той простой причине; что вам не удастся их взять.
- Это ваше последнее слово?
- Yes, sir!*
Убедившись, что настаивать бесполезно, парламентер повернул коня и
ускакал в сопровождении трубача.
Прошло четверть часа. Англичане были еще далеко, но кольцо осады
постепенно сужалось. Они приближались очень осторожно и не решались идти
напролом, не зная, сколько буров на ферме. А один уланский взвод из
двенадцати человек застыл неподвижно примерно в полутора тысячах метров от
фермы.
Непростительное легкомыслие! Сорви-голова, желая показать осаждавшим, на
что способны Молокососы, не мог противостоять желанию послать им
приветственный залп. Он подозвал к себе самых метких стрелков, то-есть всех
буров, кроме "Фанфана, Финьоле и Жана Пьера, и, указывая им на группу улан,
сказал:
- Положите ружья на стену, цельтесь хорошенько и стреляйте по моей
команде.
Напрасная и безрассудная попытка, скажут иные. Действительно, мишень была
настолько далека, что контуры людей расплывались, а цвет хаки делал их почти
неви-димыми.
Но ведь буры - лучшие в мире стрелки, а маузер - замечательное оружие.
Это ружье весом в четыре килограмма имеет в длину, не считая штыка, 1,23
метра. Калибр его 7 миллиметров, В его патроне 2,5 грамма бездымного пороха,
а пуля из твердого свинца в рубашке из никелированной стали весит 11,2
грамма.
Первоначальная скорость полета его пули достигает внушительной цифры в
728 метров в секунду, тогда как скорость пули английского ли-метфорда не
превышает 610 метров. Пуля маузера смертельна даже на расстоянии 4000
метров, между тем как ли-метфорды бьют всего на 3200 метров. Наконец,
траектория полета пули маузера более отлогая, чем английская, что позволяет
попадать в цель с невероятно большой дистанции.
Следовательно, при наличии таких метких стрелков, как десять Молокососов,
взвод английских улан не должен был чувствовать себя в безопасности.
- Огонь! - вполголоса скомандовал Сорви-голова.
И вот один за другим, почти единым протяжным звуком прогремели шесть
выстрелов. Еще секунда - и группа улан пришла в полное замешательство.
Выбитые из седла всадники кувырком полетели наземь, в то время как их
испуганные кони понеслись по полю.
Несмотря на солидное расстояние, ни одна пуля не пропала даром. И кто
знает, не сразила ли какая-нибудь из них сразу нескольких жертв? Маузер -
чудесное и страшное оружие.
На такой большой дистанции все это выглядело, правда, не так уж
драматично. Создавалось впечатление, будто ребенок бросил горстку шариков в
кучку оловянных солдатиков.
Выстрелы сделали англичан более осторожными. Они мгновенно разделились на
мелкие группы, чтобы не представлять столь легкую мишень для пуль, Впрочем,
и Молокососы, чувствуя, что в них со всех сторон целятся, как улитки,
попрятали головы.
Сложилась вполне ясная стратегическая обстановка: пятьсот англичан против
одиннадцати Молокососов, обложенных на ферме, будто крысы в норе. В малом
масштабе повторилась картина окружения армии Кронье при Воль-верскраале, с
тою, однако, разницей, что Молокососы, не связанные обозом, сохранили
подвижность, да и кольцо окружения на этот раз не было таким плотным.
Впрочем, любая попытка пробиться сквозь ряды англичан заранее была
обречена на неудачу.
Что же думает делать противник?
Он, разумеется, не станет тратить времени на осаду, которая задержала бы
его на несколько дней, а предпримет нападение, попытается сделать брешь в
стене и штурмом овладеть фермой.
И этой атаке должны противостоять всего одиннадцать человек.
Было около пяти часов пополудни. Очевидно Колвилл, желая избежать лишних
жертв, предпочитал ночную атаку.
Сорви-голова предвидел это, и хотя положение на первый взгляд казалось
безнадежным, он не терял присутствия духа. О хорошем настроении говорила
улыбка, светившаяся на его красивом юношеском лице.
- О, мы еще повоюем! - сказал он Папаше, который с невозмутимым
спокойствием философа курил свою трубку.
С поля донесся вой летящего снаряда, усиливавшийся по мере его
приближения. В ста метрах от фермы раздался глухой взрыв.
- Недолет! - крикнул Фанфан при виде взметенных снарядом земли и камней.
Снова выстрел. На этот раз снаряд, пролетев над самыми стенами, взорвался
в двухстах метрах позади фермы.
- Перелет! - с важным видом знатока крикнул Фанфан.
Третий выстрел.
Бум!.. Теперь уже не до смеха.
Орудия англичан наведены с математической точностью. Снаряд угодил в
самый гребень стены и вспорол около кубического метра каменной кладки.
Люди на ферме вели себя с поразительным спокойствием Женщины и девушки,
давно уже свыкшиеся с превратностями и ужасами войны, проявляли
замечательное мужество.
Пройдет несколько часов, и старинное жилище их предков будет захвачено
врагом, разграблено, сравнено с землей, а сами они будут искалечены, быть
может, даже убиты. Те же, кто останется в живых, лишатся крова, потеряют все
свое имущество, будут обречены на нищенское существование.
Но нигде не слышно ни жалоб, ни единого слова отчаяния. Никаких
проявлений страха!
Хозяйка собрала в столовой своих дочерей и кафрских служанок. Все они,
окружив большой стол, стояли как на вечерней молитве. А мать, заменив
ушедшего на войну отца, открыла старинную библию и торжественно читала ее
вслух.
Время от времени весь дом сотрясался от выстрелов. Взрыв заглушал слова
матери, но голос ее ни разу не дрогнул.
Снаряды непрестанно долбили по одному и тому же месту, намеченному врагом
для бреши. Стена осыпалась, обваливалась, рушилась. Скоро пролом будет
достаточно широк, и англичане смогут ворваться через него во двор фермы.
Чем же занимались в это время Молокососы?
Они наблюдали за неприятелем и время от времени забавлялись тем, что
подстреливали какого-нибудь неосторожного вражеского пехотинца или
кавалериста.
Да, они забавлялись. Мы не преувеличиваем, ибо мир еще не видывал столь
невозмутимых осажденных, так мало озабоченных происходившим, так равнодушно,
по крайней мере внешне, относившихся к страшной беде, которая надвигалась на
них.
Молокососы безгранично доверяли своему юному командиру, непоколебимая
бодрость которого передалась всему маленькому гарнизону осажденной фермы.
Сорви-голова сказал Молокососам:
- Я все беру на себя! Мы пройдем, не оставив за со-бой отстающих; майор
Колвилл надолго запомнит встречу с нами.
Сам Сорви-голова с помощью Фанфана занялся какой-то таинственной возней в
отдаленном строении фермы. Остальные защитники затеяли по приказу Жана
пе-рестрелку, чтобы отвлечь внимание осаждавших и внушить им преувеличенное
представление о численном составе гарнизона фермы.
Покончив со своей загадочной работой, Сорви-голова отослал Фанфана к
защитникам, а сам попросил Папашу пройти с ним к тетке Поля Поттера.
Участие переводчика в переговорах с ней было необходимо, так как эта
добрая женщина ни слова не понимала по-французски.
Жан почтительно поклонился ей и как человек, которому дорого время, без
всяких предисловий приступил к деловому разговору:
- У вас полтораста голов скота - коров и телок. Хотите продать их мне?
- Но, дорогой мой мальчик, англичане все равно заберут их и сожрут. Если
коровы могут вам на что-нибудь пригодиться, возьмите их даром.
- Во сколько цените вы каждую корову?
- По меньшей мере, флоринов в двести... Но зачем говорить о цене,
когда...
- Двести флоринов, помноженные на сто пятьдесят, составят тридцать тысяч
флоринов. Да, так - ровно тридцать тысяч. А теперь будьте любезны вернуть
мне кни-жечку, которую я отдал вам на хранение, перед тем как отправиться к
водохранилищу в наряде сестрицы Бетие... Благодарю вас, милая тетя! - сказал
он, получив свою чековую книжку.
Он открыл ее, набросал на чеке несколько слов, потом оторвал листок и
передал хозяйке:
- Вот чек на тридцать тысяч флоринов. Вы можете предъявить его банку
Претории или банку Лоренцо-Мар-кеса. В любом из них вам выплатят указанную
здесь сумму. Это плата за стадо, которое принадлежит теперь мне.
- Но ведь я хочу подарить его вам!
- Хорошо, хорошо... Благодарю вас, до свидания! Я спешу. А бумажку вы
все-таки припрячьте.
