взгляд не должен касаться камня до самого дня колдовства.
Годи и Джино привязались друг к другу. Я уже говорил, что не раз
ощущал привязанность Годи и ко мне. А вот Джино и я друг друга просто-таки
возненавидели. "Свойство транзитивности" действует только в математике.
ДНЕВНИК ВИКИ. 28 ОКТЯБРЯ
Сегодня мы впервые серьезно поссорились. Разругались так, что я не
знаю, как будем мириться. Все из-за этой Наташи Одинцовой.
Виктор взял меня на суд. Длился он больше недели. Я отпросилась с
занятий, точнее, Виктор сделал бумагу от своей конторы ("ходатайство" или
что-то вроде того), что я участвую в процессе в качестве наблюдателя; а у
нас на юрфаке такие вещи уважают.
Ну вот. В первый же день определилась со своими симпатиями и
антипатиями. Подсудимый - Николай Леонидович Мережко (учитель химии) мне
ужасно не понравился. У него большой бритый череп, желтовато-бледная кожа
и маленькие черные, как угольки глазки, которые все время как будто бы
спят, завернувшись в белесый туман, но иногда бросают то туда, то сюда
очень острые недобрые взгляды. Потерпевшая - Наташа Одинцова - особой
симпатии тоже поначалу не вызвала, так как была насторожена и натянута,
как струна. Но уже к концу первого заседания мне стало ясно, что я - на ее
стороне.
Она - из тех дурнушек, которые нравятся мужчинам еще больше, чем
красавицы. Черты ее лица - совершенно неправильные... Даже не это главное.
Главное, она - рыжая, вся - с ног до головы; кожа белая в редких крупных
веснушках, которая явно никогда не загорает. Но глаза - большие и зеленые.
И неплохая фигура. И просто огромная для пятнадцатилетней девчонки грудь.
И она так ходит, что, по-моему, любому нормальному мужчине должно
становиться не по себе. Все - как на шарнирах. Я потом узнала, что она
занимается бальными танцами.
Было заметно, как сильно она волнуется или даже боится. По ее словам
выходило, что Мережко не оказывал ей никаких знаков внимания до того
самого дня, когда сказал остаться после уроков для разбора выполненной ею
лабораторной. Когда они остались вдвоем, она не успела даже насторожиться
(хотя и заметила, что он возбужден), как он выглянул в коридор, запер
дверь и без всяких разговоров повалил ее на стол. Ей не было больно, так
как она уже не была девственницей (короткая любовь с партнером по танцам),
но было ужасно противно и страшно. Она пыталась сопротивляться,
вырывалась, но не кричала - удерживала мысль о позоре. Но Мережко был
значительно сильнее и опытнее ее. И она только плакала и кусала руки, пока
он ставил ее то так, то эдак. А потом, одевшись, просто сполоснул ей лицо
водой над раковиной, снова выглянул в коридор и сказал: "Можешь идти".
После этого он два-три раза в неделю приказывал ей остаться. В первый раз
она не послушалась его, но он поймал ее на следующий день в школьном
коридоре и сказал, что если она не останется сегодня, обо всем что между
ними произошло, будут знать мальчики ее класса. С подробностями. Она
понимала, что в огласке не заинтересован прежде всего он сам, но страх был
сильнее логики, и она покорилась. А вскоре эта тошнотворная близость стала
для нее привычной.
Потом она залетела, и Мережко отправил ее на аборт. Родителям она
наврала, что поживет у подруги (у той, якобы, уехали домашние, и ей одной
- страшно) и легла в больницу. А там, оказалось, работала знакомая матери.
Ниточка потянулась, и все выплыло наружу. Тогда-то оскорбленные родители и
решили, что она должна подать в суд.
Мережко их связи не отрицал. Но его версия выглядела совсем иначе. Он
изложил романтическую историю любви пожилого уже человека к юной девушке,
которая, к великому изумлению, страху и радости ответила ему взаимностью.
Он располагал к себе суд (да, признаться, и меня) тем, что говорил о
Наташе только хорошее и лишь однажды упрекнул ее в слабости, в следствии
которой она, по его мнению, и поддалась давлению родни, считающей их связь
порочной и неестественной. "Но может ли быть любовь порочной?" - обращался
он к суду, и последний, не привыкший к подобной лирике на процессе,
размякал и даже шмыгал носами. Что и говорить, даже я, при всей моей
антипатии к Мережко на этот его риторический вопрос склонна была ответить:
"Нет, не может"; иначе, кем я должна считать себя?
Наташа не отрицала, что изредка подсудимый делал ей дорогие (по
масштабу школьницы) подарки, часто дарил цветы, пару раз выручал ее в
каких-то сложных школьных ситуациях, фотографировал (он ведет школьный
фотокружок) и дарил потом отличные снимки; короче, был как будто бы не
безразличен...
Но я не верила! Я видела, он - безжалостный мерзкий паук, она -
перепуганная измученная колибри. (Бумага простит мне такие слащавые
обороты.) Ну, а подарки... Не исключено, что Мережко предвидел, что
когда-нибудь ему, возможно, придется нести ответ, и подарки будут для него
чем-то вроде алиби.
Каждый день после судебного заседания мы до хрипоты спорили с
Виктором о том, кто же все-таки в этом деле прав, а кто - виноват, и какой
участи достоин учитель Мережко; кто он - старый развратник и насильник или
обманутый влюбленный человек, чье чувство тем более достойно уважения, что
рождено оно в сердце далеко не юношеском. В качестве последнего аргумента
я заявляла: "Но ты ведь сам помнишь, что я говорила тебе до суда: "Ты
должен его защитить", а теперь, когда я посмотрела на них своими глазами,
я уверена, что жертва - не он, а она". На это Виктор отвечал: "То что ты
изменила свое мнение - довод слабый. Естественно, шестнадцатилетней
смазливой девочке легче выглядеть невинной жертвой, чем лысому учителю
химии. Но это - обманчивость внешности..."
И все-таки он колебался и сам. Колебался до самого конца. Мы не
поссорились бы с ним, если бы я знала, что он твердо уверен в невиновности
своего подзащитного. Но я знала, что это вовсе не так, потому-то и
обозлилась, когда, явно (для меня - явно) лицемеря, он в последний день
выступил перед судом с великолепной "от и до" выверенной и страстной
речью. Он говорил о поздней, но искренней любви, о легкомысленности
юности, о ханжестве семейного круга, и выходило, что Мережко не только ни
в чем не виноват, но как раз он-то и обманут жестоко в своих самых лучших
чувствах. И звучало это очень, очень убедительно. "Изнасилование? -
спрашивал он сам себя и тут же отвечал, - а как же тогда фотографии?.. Или
приводил какую-нибудь интимнейшую мелочь из их истории, способную умилить
кого угодно. Но самым гадким было то, что почти все мелочи эти он брал из
НАШЕЙ истории...
- Как ты посмел? - я накинулась на него, когда суд удалился на
совещание.
- Это мой профессиональный долг, - огрызнулся он.
- Защищать подлеца?
- Я вовсе не уверен в последнем.
- Но ведь ты не уверен и в обратном!
- Это не освобождает меня от выполнения своего долга.
- Но средства?! Что, все средства хороши?
- Да.
- В том числе и предательство?
- О чем ты?
- Ты меня предал, понимаешь? - объяснила я, еле сдерживаясь от того,
чтобы не разрыдаться. - И не звони мне, понял? Пока. - И вылетела в
коридор.
Я живу без него вот уже четвертый день.
А сегодня в трамвае мне попался билетик - тринадцать-тринадцать. И я
не знаю - то ли он счастливый, то ли наоборот - очень несчастный.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕТОВА
Я уже записывал рассказ Годи о трехполой расе. Сегодня днем, приняв и
проводив четверых посетителей, он попросил меня объяснить остальным
ожидающим, что до завтра приема не будет, и уже через полчаса мы сидели в
креслах у камина, и Годи, вороша прутом угли за решеткой, начал сам:
- Да, Андрей. При всем многообразии, при всей кажущейся
исключительности, в основе своей человеческие судьбы удивительно похожи.
Одни и те же ситуации, словно одни и те же цветные стеклышки в
калейдоскопе, складываются в узоры, кажущиеся непритязательному взгляду
неповторимыми в своем роде. Но - лишь НЕПРИТЯЗАТЕЛЬНОМУ взгляду...
- Они действительно неповторимы, - возразил я, - любое разнообразие
изначально основывается на однообразии. В конце концов, весь мир состоит
из одних и тех же элементарных частиц...
- Да я, в общем-то, не против, - согласился он, - я о другом. О том,
что жизни и судьбы, в сущности, повторяют друг друга...
- Известно, что все грандиозное здание мировой литературы зиждется
всего лишь на двенадцати "блуждающих сюжетах"...
- Если вы, любезнейший, не прекратите, пытаясь блеснуть своей
эрудицией, перебивать меня, - сказал Годи твердо и притворно шутливо
(притворно оттого, что, несмотря на уйму прочитанного, Годи оставался
великим специалистом лишь в магии и ей подобном, технические же его
познания не превышали когда-то пройденный институтский курс, а в
гуманитарном плане (искусство, философия, литература) он был и вовсе
полным профаном, но ненавидел признавать это), - я тотчас же науськаю на
вас Джино.
Упомянутое перепончатокрылое висевшее в данный момент вниз головой,
уцепившись коготками за люстру, чуть позади и справа от меня, бросило на
меня мимолетный, но пронзительный взгляд и издало сосуще-хлюпающий звук.
Я предпочел промолчать, а Годи, выждав долгую паузу и
удостоверившись, что я готов слушать не перебивая, объяснил собственное
раздражение по-своему:
- Признаться, я никак не мог четко сформулировать мысль, которую
собирался высказать, топтался вокруг да около, а вы еще сбивали меня
своими нелепыми замечаниями. Я просто хотел сказать, что все человеческие
драмы проистекают от желания каждого жить в комфорте - как физическом, так
и моральном.
Я было уже открыл рот, чтобы напомнить ему формулу Ницше "миром
правят голод, любовь и страх смерти", но, глянув на Джино, удержался и
промолчал. А Годи, до конца переждав смену выражений на моем лице,
удовлетворенно кивнул и продолжал: - Причем наибольшее количество
сочетаний, или, как вы выразились, "сюжетов", порождает именно любовь. -
(Выходит, он не просто наблюдал за моим лицом.)
Я знал, как долго подбирается он к сути и, почувствовав, что после
всей этой болтовни он собирается рассказать что-то интересное, набрался
терпения.
- Так вот, - сказал он, - там, где у нас - существ двуполых -
любовный треугольник, у существ трехполых возникают различные
многоугольники - (Помню, он уже говорил это.) - На днях мне вновь
случилось побывать на третьей WDL-302, где обитают именно такие существа и
познакомиться с изумительным поэтическим произведением. Его-то и хочу я
вам поведать.
И он поведал. К сожалению, рассказ его длился так долго и звучал так
захватывающе, что я почти ничего не запомнил и не смог бы воспроизвести.
Но под конец я попросил его продиктовать мне хотя бы название и записал
его. Вот оно.
"Романтическая баллада о страстной любви небогатого А-полого существа
Соин к В-полому существу Мерже, имеющему знатных зажиточных родителей и к
неизвестному ему С-полому существу, прелестный красочный портрет коего оно
выменяло на рынке за связку цаевых плодов; в то время, как Мерже так же
было влюблено в то же С-полое, ибо на портрете было изображено Дезу - дитя
городских правителей, с коими родители Мерже были изрядно дружны. Дезу же
страстно любило других А- и В-полых, а о Соин, которое является главным
персонажем сей баллады, о его существовании и любовях ни Дезу, ни Мерже
даже не догадывались, что и привело к гибели всех троих, послужившей
