отснят знаменитый киноролик с гагаринским "Поехали!" И, в-третьих, была
проведена серьезная психологическая обработка пилота.
В день старта Гагарин, облаченный в скафандр, действительно сел в
ракету. Там, сбросив с себя тяжелую одежду, дождался условленной секунды,
включил радиоприбор и выбрался из люка. Именно в этот миг, действуя по
сценарию, Королев заявил членам правительственной комиссии, что сейчас
будет производиться заправка двигателей, и в течении семи-десяти минут
ничего интересного происходить не будет. Подведя их к развешанным на
стенах бункера схемам и картам, он принялся рассказывать о будущем полете.
Гагарин спрыгнул на землю Байконура, добежал до топливного
автозаправщика, забрался в пустую кабину и, натянув приготовленную там
спецовку, повел машину прочь.
Вот, собственно, и вся история. Потом капсула с космонавтом была с
самолета сброшена на землю.
Годи замолчал.
(Позднее рассказанное им я изложил одному своему знакомому, который
понимает в технике больше, чем я [Андрей имеет в виду меня (прим.
составителя)], и тот подтвердил, что технические возможности к проведению
подобной операции в 61-м году уже существовали.)
Наш с Годи разговор в тот раз закончился так:
- Только не думайте, что я пытаюсь принизить героизм ученых и
космонавта, - заверил он. - Напротив, второй пилотируемый полет показал,
что, имей конструкторы запас времени, хотя бы два-три месяца, состоялся бы
и прошел удачно и первый полет. Собственно, и обманом-то это не назовешь.
- А Гагарин, как же он?..
- О, Юрий Алексеевич - фигура крупная и трагическая, достойная пера
Шекспира. Вначале он с удовольствием принимал славу и почести, так как
давно был готов к ним. Он как-то даже и не чувствовал себя авантюристом.
Но с каждым днем все чаще мучили его и угрызения совести, и горечь от
того, что, по иронии рока, ему не пришлось совершить того героического
поступка, который он должен был, мог и жаждал совершить. Что он ворует по
праву ему принадлежащее. Это порождало в его сознании ощущение эфемерности
всего окружающего. Он не боялся разоблачения, нет. Совершая предписанный
Королевым поступок, он знал, что делает это во благо Родины: мы должны
были стать первыми. Но кто он теперь? Герой? Космонавт? Или обманщик? Или
вор собственной славы?.. Юрий Алексеевич был человеком редкостной чистоты
души. Оттого-то вся эта история и закончилась для него сперва запоем, а
затем и самоубийством. Я преклоняюсь перед этим человеком.
И снова, как и тогда, с Достоевским, Годи заявил, что он, мол,
преклоняется... Я же вновь ощущал, что еще один мой кумир лопнул подобно
мыльному пузырю.
ДНЕВНИК ВИКИ. 10 ЯНВАРЯ
Перечитала написанное позавчера и поразилась: как быстро мчится
время. Я уже привыкла, что у меня есть Виктор, и мне кажется, что я знаю
его сто лет. И мысли, которые были у меня всего десять дней назад, кажутся
сейчас глупым детским лепетом. И даже как-то смешно переносить их на
бумагу. И все-таки, раз уж я так решила, попытаюсь. И начну с того места,
где остановилась в прошлый раз.
Когда я пришла домой, мама готовила пельмени, и я стала ей помогать.
Сама я готовить не люблю, но люблю помогать маме, потому что тогда-то я
точно знаю, что все будет вкусно, и я не зря мучаюсь. Мы провозились часов
до семи, а потом накрыли на стол и уселись смотреть телевизор. Смотрели и
провожали старый год: папа наливал по десять капель коньяку.
Настроение было напрочь неновогоднее, к тому же по телеку шел
какой-то эстрадный концерт - чушь собачья - совсем не интересный. Потом
сварились пельмени, и только мы успели их съесть, как куранты на экране
начали бить двенадцать. Папа схватил бутылку шампанского, а я закричала:
"Потряси, потряси, хочу, чтобы стрельнуло!" Но он иногда бывает упрямым,
как баран: так осторожно вынул пробку, что даже не зашипело. Мы чокнулись
и выпили. Тут только я немного почувствовала праздник.
А минут через двадцать мама и говорит: "Ну ладно, вы как хотите, а я
пошла спать". "Я тоже, пожалуй", - говорит отец. "Спать?! В новогоднюю
ночь?!" - я чуть не заорала от возмущения, но тут заметила, как они друг
на друга глянули, вроде бы мельком, и до меня доехало сразу, что совсем не
спать они пошли. И я сказала только, чтобы они не догадались, что я
догадалась: "Засони", - и стала дальше смотреть концерт.
А когда они ушли, мне стало себя ужасно жалко: у всех кто-то есть,
только у меня совсем никого нету. В новогоднюю ночь сидеть
одной-одинешенькой и пялиться в ящик. Повеситься можно. Наверное, я во
всем мире одна такая одинокая и несчастная. Захотелось поговорить хоть с
кем-то. И тогда я вспомнила про картонную карточку в кармане куртки. Я
вышла в прихожую, достала эту карточку и прочла: "Ведерников Виктор
Алексеевич, адвокат. Раб. тел. 22-12-38; дом. тел. 44-20-01".
Я тогда еще не знала (хотя, наверное, знала, только забыла), что
адвокат - это тот, кто защищает, и мне стало немного неприятно, что мой
новый знакомый как-то связан с судом, значит - с милицией, там, с тюрьмой
(так я решила). Но я все-таки набрала его домашний номер.
Трубку сняли сразу: "Да?" А я еще не успела придумать, что буду
говорить, потому довольно долго молчала, и на том конце провода молчали
тоже. Наконец, я сказала, не найдя ничего умнее: "С Новым годом", и он
сразу ответил: "Спасибо... Вы - та девушка, с которой мы сегодня
познакомились? Из автобуса". "Да. Я подумала, что вам, наверное, сейчас
очень одиноко". "Вы - добрая девушка". "А вы правда - один?" "Правда. Если
я сейчас подъеду к вашему дому, вы выйдете?" "Нет, нет, не надо. Я же
сказала". "Я подумал, может, вы передумали..." "Нет". "Тогда, извините.
Как вас хотя бы звать?" "Вика". "Вика?! Не может быть". "Как это, не может
быть, если меня так зовут". "Да, да, это я сам с собой..."
И вот примерно в этом же духе (совсем ни о чем) мы проболтали с ним
минут сорок (я, кажется, становлюсь писательницей: конечно же, я не могла
запомнить весь этот диалог и сейчас сочинила его на ходу; но примерно так
все и было). В конце концов мы договорились до того, что я пообещала
позвонить ему завтра. Да, а на вопрос "почему вы один?" он ответил: "Это
длинная история. И довольно скучная".
Я позвонила ему 1-го в четыре часа, и мы договорились встретиться на
остановке, на той самой - около гастронома.
Я узнала его сразу. Длинное некрасивое лицо. Некрасивое, пока он не
начал говорить. Я даже успела слегка разочароваться - в моей памяти он был
все-таки чуть-чуть посимпатичнее, но стоило ему произнести несколько слов,
и все изменилось. (Позже, еще много дней, повторялось то же самое: когда я
его не видела, он помнился мне чуть ли не красавцем, при встрече я
просто-таки злилась на него за то, что он такой страшный; но стоило нам
немного поговорить, и я начинала смотреть на него какими-то другими
глазами; вижу, что страшный, но... красивый.)
Короче, я узнала его сразу. И он меня тоже.
- Ко мне в гости? - спросил он.
- А это безопасно? - ответила я вопросом на вопрос, и мне очень
понравилось, как у меня это лихо и по-взрослому вышло. Но он этого не
оценил, а даже наоборот - усмехнулся, как над потешным детским словечком и
ответил нарочито торжественно:
- Даю слово. - И стал ловить машину.
Мы молча проехали до района теплоцентрали. Почти молча. Он изредка
задавал мне короткие вопросы, типа: "в каком классе учишься?", "Боишься
меня?" или "Давай, на "ты"?", а я односложно отвечала "да" или "нет". Я
понимала, что выгляжу туповатой пэтэушницей, но, сказать по правде, я на
самом деле так боялась, что не слишком-то и желала производить на него
впечатление. Вообще, не знаю, зачем я с ним поехала. От скуки и от
любопытства я могу сотворить что угодно. Во всяком случае, это не "любовь
с первого взгляда". Мне нравятся мальчики совсем другого типа.
"Мальчики..." Нашла мальчика!..
Это была двухкомнатная квартира, обставленная не слишком бедно, но и
не сказать, чтобы роскошно. Виктор (мы с ним перешли-таки на "ты") пошел
на кухню, минут двадцать там покопался, а потом вернулся с какой-то
досточкой вместо подноса, на которой стояли тарелочки с ветчиной, салатом
из помидоров и неполная бутылка шампанского.
- Глупо было вчера в одиночку пить, - кивнул он на бутылку.
- Как-то странно... - начала я, но он мягко меня оборвал:
- Давай договоримся. Ты не должна меня бояться. Ничего плохого я тебе
не сделаю, я же обещал. Во всяком случае, сегодня - точно (при этом он так
посмотрел на меня, что я сразу подумала: "Сегодня, может, он ничего и не
сделает, но больше к нему приходить нельзя"). А раз тебе не надо меня
бояться, то не стоит и говорить, что ты не пьешь шампанского или, что ты
сказала маме, что через час будешь дома. Расслабься.
Все. Устала писать, даже рука занемела. Ну ладно, допишу хотя бы про
этот вечер, чтобы потом не мучиться. Короче, все было нормально. Мы с ним
болтали без перерыва. Он знает кучу анекдотов, разных шуток-прибауток, и я
хохотала до упаду. И приятно было, что, когда говорила я, он очень
серьезно меня выслушивал, и вообще вел себя наравне.
И все-таки мы с ним целовались. Но так смешно. После каждого раза он
очень долго извинялся и оправдывался, а я говорила, что "еще раз и я
обижусь, и уйду". А потом и на самом деле мне уже стало пора домой, а то
мама начала бы волноваться, и я сказала ему об этом, и он не стал
возражать и помог мне одеть куртку. (Мне никто еще не помогал так;
мальчики иногда пробуют, но у них это как-то глупо выходит, а вот когда он
держал куртку, а я всовывала руки в рукава, я сразу почувствовала себя
настоящей дамой). Он снова поймал тачку и отвез меня к самому дому.
Договорились созвониться.
Все. Потом еще много чего произошло, но я в другой раз напишу, а то
рука сейчас отвалится точно.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕТОВА
Однажды Годи поразил меня своей просто средневековой жестокостью, не
слишком тщательно обряженной в одежды логики и закона.
В тот день я пришел к нему часов в восемь. Он торопливо открыл и
бросил:
- Посидите в гостиной, сударь, я занят важным делом и буду рад, если
вы станете моим зрителем, а, возможно, и помощником.
Я почувствовал себя польщенным, а от того - неуверенным:
- Буду рад служить вам, но смогу ли я?..
- Коль скоро "будете рады", никаких "но" и быть не может. Сидите
здесь, наблюдайте за всем, что произойдет, а когда я вас попрошу -
поможете мне. Вот, пока - книжку почитайте, - сунул он мне под нос
какой-то полусгнивший фолиант и вернулся в мастерскую. Усевшись на
кушетку, я открыл то, что он порекомендовал мне для чтения и понял, что
при всем желании не смогу развлечься таким образом: я не читаю на
санскрите. Когда Годи выкидывает подобные штучки, невозможно сказать
уверенно, действительно он столь невнимателен или это шутка.
Из мастерской доносились громкие неприятные звуки - скрип,
пронзительный писк мокрой тряпки о стекло, булькающе-сосущее чавканье...
Годи выглянул из-за двери. "Скучаете? - спросил он. - Вот вам Джино -
общайтесь". - И повесил Джино вниз головой на люстру. Тот вперился в меня
недобрым немигающим взглядом и превратил рот в тончайшую презрительную
нить. Я, не выдержав, отвел глаза.
И тут в мастерской раздался оглушительный грохот, и из двери повалил
густой сизый дым, пахнущий жженым волосом. Я вскочил, но Годи, словно
увидев это, крикнул из-за двери:
- Все нормально. Сидите.
