назвали это Великим Крахом. То, от чего человечество удерживало себя
столько сложнейших десятилетий, свершилось за какие-то четыре дня. Весь
смертоносный ядерный потенциал земного шара за четверо суток был выпущен
на волю и превратил планету в бесплодную выжженную глыбу.
Сохранилось не более миллиона человеческих особей, мечущихся в
кошмаре радиоактивной пустыни, гибнущих от голода и холода ядерной зимы. И
все же рано или поздно "новые варвары" принялись объединяться в племена и
создавать некую пародию на былое великое общество. Перед уцелевшими встала
задача: возродить человека, как вид, заселить те участки Земли, на которых
хоть как-то можно жить, вернуть хоть что-то из уничтоженной цивилизации. И
задача эта сдвинула приоритеты. Главным стало - увеличение
народонаселения, демографический рост. Но на каждого нормального (во
всяком случае - внешне) новорожденного приходилось 2-3 мутанта, врожденных
урода. И вот тогда - на жалких мощах усопшего человечества - и возникло
то, что позднее было названо "Миром Достоевского". Второй после
размножения жизненной установкой обитателей этого мира стало уничтожение
детей с отклонениями. А как их определить? Многие мутанты не менее, а
порой даже более жизнеспособны, нежели "нормальные" особи. Каковы критерии
"нормальности"? Тогда и вспомнили люди определение КРАСОТЫ, как
рациональности, то есть - правильности. И беспощадно стали истребляться
"некрасивые" люди.
Мало-помалу сложилась довольно жесткая структура: правила новым
народом супружеская чета "прекрасных". Основной их обязанностью было -
осмотр маленьких людей - от пяти- до семилетнего возраста - и вынесение
беспристрастного вердикта: "красив" (будет жить) или "некрасив" (будет
уничтожен). Убитые "некрасивые" дети пожирались, ибо каннибализм стал
нормой жизни столь бедного органикой Мира Достоевского.
Минуло несколько сотен лет, прежде чем тезис "красота мир спасет" не
перестал быть единственным законом. Земля (за исключением покрытых
застывшей радиоактивной лавой, окончательно пришедших в негодность
участков) более или менее равномерно заселилась "красивыми людьми". Но
печать каннибализма, прагматизма, жестокости и возведения в идеал
правильности формы вне зависимости от содержания останется клеймом на
многие тысячелетия. Человечество уже никогда не станет способно произвести
и воспринять такие понятия, как "гуманность", "снисхождение",
"сострадание" и т.п. И никогда не перестанет оно поклоняться "пророку
красоты" Федору Достоевскому...
Так закончил свой рассказ Годи.
- Позвольте, - возмутился я, - он-то ведь совсем другое имел в виду!
Красота по Достоевскому - это доброта...
- Вы уверены? Но почему же тогда он так и не выразился: "Доброта мир
спасет"? Не спорьте с гением, сударь. Лично я преклоняюсь перед его
прозорливостью. В конце концов, он оказался прав: именно красота, как
наиболее рациональная ФОРМА и спасла мир. Вернее, спасет, ведь для вас это
- будущее. Да и слава Богу.
Я не нашелся что возразить и долго еще после этого разговора не мог
заставить себя снять с полки ту или иную книгу Федора Михайловича. Итак,
Достоевский - идейный вдохновитель массового убийства и пожирания детей,
возведенного в мировую политику... Черт бы побрал этого Годи!
ДНЕВНИК ВИКИ. 2 ЯНВАРЯ
Я уж думала, никогда этот дневник продолжать не буду. О чем
писать-то? Но прошла всего неделя, а столько всего случилось, что я снова
взялась за ручку.
31-го я подыхала от скуки, потому что все уехали в Ново-Белово, а я,
как последняя дура, осталась с родичами. И вот, где-то часов в пять я
объявила маме, что пойду на улицу, посмотреть на новогодний город. Она
немного поворчала, что я еще кашляла ночью, но я потеплее оделась и
все-таки вышла.
Было тоскливо. Мне даже стало казаться, что это я ревную Вадика к
Инке. Но я поразмыслила и поняла, что вовсе нет: это просто от скуки. Ведь
если бы я была с ними за городом, я наоборот, даже хотела бы, чтобы они
были вместе. Раз уж он ей так нравится. А я бы просто пела песни,
заигрывала с остальными мальчиками и все такое (хотя - с кем там
заигрывать?..). Вина, кстати, запасли много, хотя родители знают только
про три бутылки шампанского. А там водки только семь бутылок, и две
бутылки коньяка. А вина - бутылок двадцать: целый месяц копили.
Люди носились по улице, как сумасшедшие, - с огромными сумками и
коробками тортов. А некоторые - даже с елками. Папа елку еще позавчера
поставил. Он тут заикнулся про то, что надоело каждый год елку покупать,
лучше купить искусственную, но я ему закатила маленький скандальчик (что
попало - терпеть не могу искусственные елки), и он, как миленький,
притащил настоящую, пушистую такую, пихточку.
Уже много на улицах было пьяных - тех, кто начал Новый год отмечать с
утра, а то и со вчерашнего дня. Я пошла в парк и прокатилась с горки.
Получилось довольно грустно. Там были только малыши с родителями.
Пьяным парням я старалась на глаза не попадаться, чтобы не
приставали. Хоть меня мама с папой и считают совсем маленькой, но ко мне
довольно часто пристают взрослые парни.
Зашла в гастроном и выпила в автомате газировки.
Там, в гастрономе, я и заметила, что на меня пристально смотрит
какой-то взрослый мужчина - лет тридцати. Он стоял в очереди в кассу. Мне
не понравилось, как он на меня смотрит, и я пошла на улицу, на остановку.
Села в автобус и вдруг снова почувствовала, на себе взгляд. Оказывается,
этот парень (или мужчина, я не знаю, как правильно говорить о человеке в
таком возрасте) тоже сел в этот самый автобус. Я вышла на своей остановке,
он вышел тоже и пошел за мной. Я немного испугалась (уже начало темнеть) и
пошла быстрее. Когда я уже добралась до своего подъезда, он окликнул меня:
"Девушка!"
Тут-то я уже ничего не боялась: если бы он сделал что-нибудь, я бы
так заорала, что весь бы дом высыпал, и папа бы ему дал... Поэтому я
остановилась. Он подошел ближе. "Пожалуйста, не убегайте, постойте", -
сказал он. "Что вам надо?", - спросила я. "Понимаете, - ответил он, - мне
показалось, что вам одиноко. Мне тоже одиноко, и я захотел поговорить с
вами". "Ну, говорите", - сказала я, по-моему, довольно глупо, как будто
скомандовала. Он засмеялся, и тут только я как следует его рассмотрела. Он
не был похож ни на хулигана, ни на какого-нибудь ненормального.
Некрасивый, лицо какое-то странное, вытянутое. Но что-то приятное, доброе
в нем есть.
"Понимаете, - продолжал он, - вышло так, что мне придется сегодня
встречать Новый год одному. И я подумал, может быть вы оттого такая
грустная, что и у вас такая ситуация?". "Это вам показалось", - соврала я
(или не соврала, я же все-таки буду с папой и мамой). "Тогда извините.
Если так, я рад за вас. А то я хотел предложить вам встретить Новый год
вместе". Я скорчила такую рожу, что он снова засмеялся и сказал: "Еще раз
извините, теперь-то я вижу, что вы - совсем маленькая девочка. Я часто
ошибаюсь, когда пытаюсь определить возраст женщины. Если бы я сразу понял,
какая вы маленькая, я бы не стал к вам приставать". Он сказал это и по
идее должен был бы сразу повернуться и уйти. Но он все стоял молча, и я
тоже стояла и понимала, что он мне почему-то нравится. Или меня заело, что
я кажусь ему маленькой?
Мы еще постояли так немного, и он говорит: "Раз уж так вышло, я
все-таки еще раз предлагаю вам встретить Новый год со мной. Даю честное
слово, что ничего плохого себе не позволю". "Нет, не могу", - ответила я,
хотя мне вдруг ужасно захотелось согласиться. Но что-то меня удержало - то
ли страх, то ли мысль о том, как я объясню маме, куда я вдруг исчезла. Или
ощущение, что все-таки это как-то неправильно - встречать Новый год с
незнакомым взрослым мужчиной. "Что ж, ладно, - он с улыбкой покачал
головой, - может быть, оно и к лучшему", - повернулся и пошел. Потом вдруг
остановился, обернулся и, вернувшись ко мне, достал из кармана бумажник, а
оттуда - картонную карточку: "Вот, если вдруг передумаете, звоните. Не
сегодня, так в любой другой день". И двинулся обратно к остановке. А я
вошла в подъезд.
Все, мама зовет обедать. О том, что было дальше, допишу в следующий
раз.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕТОВА
Другой случай был для меня менее болезнен, нежели развенчание Федора
Михайловича. Уж и не помню, с какой стати, мы затеяли разговор о Юрии
Гагарине. Да, вспомнил! В тот вечер Годи, как он это делал иногда, резанул
себя лезвием по запястью левой руки и кормил Джино теплой кровью. Меня от
этого зрелища слегка подташнивало (особенно от выражения, которое
возникало на рожице Джино, когда он высовывал свой жадный, свернутый в
трубочку язычок), и я, чтобы отвлечься, включил старинный, практически не
используемый хозяином, телевизор КВН. Шла передача "Это было, было,
было...", и в исполнении забытой ныне звезды сов. эстрады Юрия Гуляева
звучала песня Пахмутовой: "Знаете, каким он парнем был?.." И меня потянуло
на философию.
- Правда, - начал я, - как странно. Глупейшая история, по-моему.
Первым из всех людей побывать в космосе, чтобы разбиться на банальном
самолетике...
Годи смахнул Джино, отер руку смоченной в спирте ваткой и, накинув
сорочку, заявил:
- Да, человек неописуемой смелости, доброты и честности. Но в космос
он не летал.
Я встал на дыбы:
- Какая ерунда! Какую только ерунду не придумают журналисты, когда
нечего писать. Встречал я эти бредни. Бредни и есть. Ни на грош им не
верю.
- Да, и я тоже. Пишут, например, что не было полета. Это -
откровенная выдумка. Но, сочиняя сенсационную утку, кто-то чуть не попал в
десятку.
- Чушь. Есть простейшие логические доказательства того, что полет
был. Во-первых, сигналы "Союза" принимали все радиостанциями мира,
во-вторых, сразу за Гагариным в космос отправились другие... Выходит
вообще никто не летал?
- Я и говорю - полет был. Я же сказал, "ПОЧТИ в десятку". Полет был.
Но Гагарина в корабле не было. Сейчас вы все поймете.
Годи уселся в кресло и поведал:
- Холодная война между СССР и США была в разгаре. Одним из ключевых
ее направлений стала "космическая гонка" - соревнование двух сверхдержав в
том, чей гражданин первым совершит пилотируемый полет. У нас (в смысле, в
СССР) все шло нормально. Но когда космический корабль был уже практически
готов и оставалось лишь смонтировать оборудование жизнеобеспечения пилота,
из неофициальных, но достоверных источников стало известно, что запуск
американского космонавта будет произведен через двадцать дней. Советские
конструкторы сознавали, что даже при самом максимальном напряжении сил в
этот срок им не уложиться. А ведь первенство значило много больше, чем
даже сам полет. От этого зависело и дальнейшее финансирование космических
исследований правительством. И вот тогда-то гениальный Королев и принял
неожиданное решение, о котором знали только четверо: он, двое его
ближайших помощников и Гагарин.
Во-первых, в ракете срочно был смонтирован и установлен прибор (чудо
тогдашней радиотехники) - комбинация радиопередатчика, реле времени и
магнитофона. Именно он и подавал сигналы из космоса, которые принимал весь
мир. Он даже "отвечал на вопросы" если тот, кто задавал их, после вопроса
подавал особый ключевой сигнал, включавший систему. Вопросы были, само
собой, подобраны заранее, а ответы - записаны на пленку. Во-вторых, был
