не доносилось ни единого Звука. Большинство жителей поселка
были люди преклонного возраста, они быстро засыпали в своих
жилищах, но Грейнджер, с его беспокойным умом и одним
единственным легким, после полудня часто просыпался и уже
больше не засыпал-лежал и пытался, сам не зная зачем, читать
старые бортовые журналы (Холлидей извлекал их для него из-под
обломков упавших космических платформ), между тем как сделанные
из металла стены его домика гудели и время от времени
полязгивали.
К шести часам вечера зной начинал отступать через поросшие
ламинариями равнины на юг, и кондиционеры в спальнях один за
другим автоматически выключались. Поселок медленно возвращался
к жизни, окна открывались, чтобы впустить прохладный воздух
вечерних сумерек, и Грейнджер, как всегда, отправился
завтракать в бар "Нептун", по пути поворачивая голову то
вправо, то влево и вежливо снимая темные очки, чтобы
приветствовать престарелые - пары, сидевшие в тени на крылечках
и разглядывавшие другие пары, на другой стороне улицы.
Холлидей, в пяти милях к северу, в пустом отеле, обычно
проводил в постели еще час, слушая, как поют и свистят,
постепенно охлаждаясь, башни кораллов, сверкающие вдалеке, как
белые пагоды. В двадцати милях от себя он видел симметричную
гору: это Гамильтон, ближайший из Бермудских островов, возносил
с высохшего дна океана к небу свой срезанный верх, и в лучах
заката была видна каемка белого песка - словно полоса пены,
которую оставил, уходя, океан.
Холлидей и вообще-то не очень любил ездить в поселок, а
ехать сегодня ему хотелось даже меньше обычного. Дело не только
в том, что Грейнджер будет сидеть в своей всегдашней кабинке в
"Нептуне" и потчевать неизменным пойлом из юмора и нравоучений
(фактически это был единственный человек, с которым Холлидей
мог общаться, и собственная зависимость от старшего неизбежным
образом стала его раздражать), дело еще в том, что тогда
состоится последняя беседа с чиновником из управления эмиграции
и придется принять решение, которое определит все его будущее.
В каком-то смысле выбор был. уже сделан - Буллен,
чиновник, понял это, еще когда приезжал месяц назад. Никаких
особых умений, черт характера или способностей к руководству,
которые могли бы оказаться полезными на новых мирах, у Холлидея
не было, и поэтому особенно уговаривать его Буллен не стал.
Однако чиновник обратил его внимание на один небольшой, но
существенный факт, который стал для Холлидея предметом
серьезных размышлений на весь последовавший месяц.
"Не забывайте, Холлидей,- предупредил его тогда Буллен в
конце беседы, происходившей в задней комнате домика шерифа,-
средний возраст жителей вашего поселка перевалил за шестьдесят.
Вполне может оказаться, что лет через десять уже не будет
никого, кроме вас с Грейнджером, а если сдаст его легкое, вы
останетесь один".
Он замолчал, чтобы дать время Холлидею хорошо это себе
представить, а потом тихо добавил: "Молодежь отправляется
следующим рейсом-оба мальчишки Мерриуэзеров и Том Джуранда
(скатертью дорога балбесу, подумал Холлидей, ну, не завидую
тебе, планета Марс),- понимаете вы, что останетесь здесь
единственным, кому еще нет пятидесяти?"
"Кейти Саммерс тоже остается",- быстро возразил тогда
Холлидей; внезапно ему представились белое платье из органди,
длинные, соломенного цвета волосы, и видение это придало ему
смелости.
Чиновник скользнул взглядом по списку заявлений об
эмиграции и неохотно кивнул.
"Это правда, но ведь она ухаживает за своей больной
бабушкой. Когда старушка умрет, Кейти поминай как звали. Что ее
тогда может здесь удержать?"
"Ничего",- машинально согласился Холлидей.
Да, теперь ничего. Долгое время он заблуждался на этот
счет, думал: что-то может. Кейти столько же, сколько и ему,
двадцать два, и она, если не считать Грейиджера, казалась
единственным человеком, который понимает его решимость остаться
на позабытой Земле и нести на ней вахту. Но бабушка умерла
через три дня после отъезда чиновника, и на следующий же день
Кейти начала упаковывать вещи. Наверно, какое-то помрачение
разума побуждало Холлидея до этого думать, что она останется, и
теперь его тревожила мысль, что, быть может, так же ложны и все
его представления о себе.
Выбравшись из гамака, он вышел на плоскую крышу и стал
смотреть, как фосфоресцируют на грядах дюн, уходящих вдаль,
частицы других веществ, выпавших вместе с солью в осадок. Он
жил в фешенебельной квартире на крыше этого десятиэтажного
отеля, в единственном здании - защищенном от жары месте, но
отель неумолимо опускался в океанское дно, и от этого в несущих
стенах появились широкие трещины, которые, вскоре должны были
достигнуть верха. Первый этаж уже ушел в паву совсем. Ко
времени, когда опустится следующий (месяцев через шесть, самое
большее), ему придется покинуть старый курорт Айдл-Энд, а это
значит, что предстоит жить в одном домике с Грейнджером.
Примерно в миле раздалось жужжание мотора. Сквозь сумерки
Холлидей увидел, как к отелю, местному ориентиру, плывет по
воздуху, неутомимо вращая лопастями винта, вертолет чиновника
из управления эмиграции; потом, поняв, где находится, Буллен
взял курс на поселок,- там была посадочная полоса.
Уже восемь часов; отметил про себя Холлидей. Беседа
назначена на восемь тридцать утра. Буллен переночует у шерифа,
выполнит другие свои обязанности в своем качестве мирового
Судьи и регистратора актов гражданского состояния, а потом,
после встречи с Холлидеем, отправится дальше. Ближайшие
двенадцать часов Холлидей свободен, у него еще есть возможность
принять окончательное решение (или, точнее, такового не
принимать), но когда. они истекут, ему придется сделать выбор,
и назад дороги уже не будет. Это последний прилет чиновника,
его последнее путешествие по кольцу опустевших поселений, от
Святой Елены к Азорским островам, от них - к Бермудам, а оттуда
- к Канарским островам, где находится самая большая во всей
бывшей Атлантике. площадка для запуска космических паромов. Из
крупных космических паромов еще держались на своих орбитах и
оставались управляемыми только два; остальные (их были сотни)
все падали и падали с неба; и если наконец сойдут с орбит и те
два парома, Землю можно считать покинутой людьми. Тогда
единственными, кого еще, может быть, подберут, будут несколько
связистов.
На пути в поселок Холлидею пришлось два раза опускать
противосолевой щит, закрепленный на переднем бампере его джипа,
и счищать с дороги, сделанной из проволоки, соль, натекшую за
послеполуденные часы. По обеим сторонам дороги высились
мутирующие ламинарии, похожие на огромные кактусы (радиоизотопы
фосфора ускоряли генетическую перестройку); на темных грядах
соли словно вырастали белые лунные сады. Но вид надвигающейся
пустыни только усиливал желание Холлидея остаться на Земле.
Большую часть тех ночей, когда он не спорил с Грейнджером в
"Нептуне", Холлидей проводил, разъезжая по океанскому дну,
взбираясь на упавшие космические платформы или блуждая вместе с
Кейти Саммерс по ламинариевым лесам. Иногда удавалось уговорить
Грейнджера пойти с ними тоже - Холлидей надеялся, что знания
старшего по возрасту (когда-то Грейнджер был морским биологом)
помогут ему лучше разобраться во флоре океанского дна; однако
настоящее дно было теперь похоронено под бесконечными холмами
соли, и с тем же успехом можно было бы искать его под песками
Сахары.
Когда Холлидей вошел в "Нептун" (бар с низкими потолками и
с интерьером, где преобладали кремовые тона и блеск
хромированного металла; заведение стояло у начала взлетной
полосы и прежде служило своего рода залом ожидания для
транзитных пассажиров - тогда к Канарским островам летели
тысячи эмигрантов из Южного полушария), Грейнджер окликнул его
и постучал палкой по окну, за которым, ярдах в пятидесяти, на
бетонированной площадке перед ангаром, маячил темный силуэт
вертолета.
- Да знаю я,- сказал почти брюзгливо Холлидей,
подсаживаясь к нему со стаканом.-Не мечите икру, я видел, что
он летит.
Грейнджер растянул рот в улыбке. Исполненное твердой
решимости лицо Холлидея, на которое падали пряди непослушных
русых волос, и его чувство полной личной ответственности за
происходящее всегда забавляли Грейнджера.
- Не мечите икру вы сами,- сказал он, поправляя наплечную
подушечку под гавайской рубашкой с той стороны, где у него не
было легкого (он лишился его, ныряя без маски, лет за тридцать
до того).- Ведь не я на следующей неделе лечу на Марс.
Холлидей смотрел в стакан.
-И не я.
Он оторвал глаза от стакана и посмотрел в угрюмое, с
застывшей гримасой недовольства лицо Грейнджера, потом сказал,
иронически улыбнувшись:
- Будто не знали?
Грейнджер захохотал и застучал палкой по окну, теперь
словно подавая вертолету знак к отбытию.
- Нет, серьезно, вы не летите? Решили твердо?
- И нет и да. Я не решил еще, и в то же время я не лечу.
Улавливаете разницу?
- Вполне, доктор Шопенгауэр. Грейнджер снова заулыбался.
Потом резко отодвинул стакан.
- Знаете, Холлидей, ваша беда в том, что вы относитесь к
себе слишком серьезно. Если бы вы знали, до чего вы смешны.
- Смешон? Почему? - вскинулся Холлидей.
- Какое значение имеет, решили вы или нет? Сейчас важно
одно: собраться с духом, махнуть к Канарским островам и - в
голубой простор! Ну зачем, скажите на милость, вы остаетесь?
Земля скончалась и погребена. У нее больше нет ни прошлого, ни
настоящего, ни будущего. Неужели вы не чувствуете никакой
ответственности за вашу собственную биологическую судьбу?
- Ой, хоть от этого избавьте!
Холлидей достал из кармана рубашки свою карточку на право
получения промышленных товаров и протянул ее через стол
Грейиджеру, ответственному за выдачу.
- Мне нужен новый насос для домашнего холодильника,
тридцативаттного "Фрижидэра". Остались еще?
Грейнджер театрально простонал, потом, раздраженно
фыркнув, взял карточку.
- О Боже, да ведь вы Робинзон Крузо наоборот - возитесь со
всем этим старым хламом, пытаетесь что-то из него мастерить.
Последний человек на берегу: все уплывают, а он остается!
Допустим, вы и в самом деле поэт и мечтатель, но неужели вы не
понимаете, что эти два биологических вида уже вымерли?
Холлидей не отрывал взгляда от вертолета на бетонированной
площадке, от огней, отраженных солевыми холмами, обступившими
поселок со всех сторон. Каждый день эти холмы придвигались
немного ближе, стало трудно даже раз в неделю собирать людей,
чтобы отбрасывать соль назад. Через десять лет он и в самом
деле может оказаться в положении Робинзона Крузо. К счастью, в
огромных, как газгольдеры, цистернах воды и керосина хватит на
пятьдесят лет. Если бы не эти цистерны, выбора бы у него,
конечно, не было.
- Отстаньте от меня,- сказал он Грейнджеру.- Отыгрываетесь
на мне, потому что сами вынуждены остаться. Может, я и
принадлежу к вымершему виду, но, чем исчезнуть совсем, я лучше
буду цепляться за жизнь здесь. Что-то мне говорит: настанет
день, когда люди начнут сюда возвращаться. Кто-то должен
остаться, в ком-то должна сохраниться память о том, что
означало "жить на Земле". Земля не какая-то ненужная кожура -
сердцевину съел, а ее отбросил. Мы на пей родились. Только ее
мы помним по-настоящему.
Медленно, словно раздумывая, Грейнджер кивнул. И уже
