будет сказать - вообще не зависела. Она зависела от того, когда совершено
мнимое преступление - в начале или в конце месяца, - от того, как в
управлении обстоят дела с планом по раскрытию, от градуса похмельной
свирепости главного прокурора... Ну, и еще от ряда причин.
На то, чтобы вникнуть во все тонкости юрисдикции и пропитаться духом
непримиримости к преступному миру, разбавленному пиву и к самому делу
охраны правопорядка, молодому сотруднику поголовной полиции требовался
год. Комиссар Фухе в свое время, еще когда его фигура не доводила малых
детей до истерики, а беременных женщин - до припадка, затратил на это чуть
менее восьми лет. Такой длительный срок освоения премудростей и тонкостей
дела был вызван тем, что мыслительному аппарату Фухе был нанесен
чувствительный урон. Еще в детстве ему несколько изменили конфигурацию
черепа посредством чугунной мыльницы и тем самым нарушили изначальный
вакуум, который был необходим Фухе для нормальной циркуляции мыслей по
периметру его черепной коробки.
После этой трагедии, когда в голове комиссара появилось не
запланированное природой отверстие, дело стало худо. Мысли стали
вываливаться наружу, ужасая окружающих и давая повод злопыхателям
поскалить зубы.
Постепенно у Фухе стали проваливаться слова, фразы и целые
сложноподчиненные предложения. Речь его стала запутанной и
многозначительной. Его повысили в звании.
На званом вечере в честь двухсотлетия Общества по охране
болезнетворных микробов он произнес речь. Она произвела фурор, вызвала к
жизни студенческие волнения, дело чуть не дошло до революции. Эта речь
многократно печаталась в прессе как образец лаконичности и делового
подхода к вопросу.
Лаконичность была чрезмерной. Что же до подхода, то он был последним,
так как все споры и дискуссии по этому вопросу отпали сами собой: никто
после подобной речи не отваживался снова затронуть эту тему.
Долго еще не утихали споры по поводу того, на каком же, собственно
языке была произнесена речь. Высказывались мнения, что речь, несомненно
была составлена на мариарско-шумерском диалекте.
Изъясняться на мертвых и полуживых языках было любимым развлечением
комиссара, который с грехом пополам знал даже свой родной.
2
Крыша двадцатиэтажного дома.
Только мрачное декабрьское небо над головой - и ничего больше. Небо и
кромка крыши, которая манит и притягивает к себе, как бы обещая избавление
от всех мучений, панацею от всего того, что не получилось в жизни. От
серой убогости существования, от ненужности обществу, от сдержанной
настороженности внуков, от холодного пренебрежения взрослых детей, от
того, что мог бы сделать, но...
И, наконец, - последние несколько шагов, которые отделяют от
вечности.
Выстрел и пустота. Черная и безысходная.
Комиссар Лардок сидел в своем кабинете начальника отдела и откровенно
скучал. Четвертый квартал подошел к концу. Год в свою очередь тоже
готовился кануть в Лету. Отчет, годовой отчет, над составлением которого
весь отдел трудился целый месяц, наконец был готов.
Лардок пребывал в состоянии того грустного отчаяния, которое
появляется, когда все уже выпито, а закуска еще осталась. Из этого
состояния его вывел доклад Пункса.
- Господин комиссар, - начал тот и вопросительно посмотрел на шефа, -
вы знаете, сегодня опять самоубийство.
Ларри Лардок сморщился.
"Годовой отчет уже составлен, так что этого нового самоубийства могло
бы и не быть", - подумал он и посмотрел в окно. По тусклому зимнему небу
уныло волочились бесконечной чередой серые безрадостные облака.
- Самоубийство какое-то странное, - продолжал между тем инспектор
Пункс.
- Самоубийства, они все странные, - изрек комиссар Лардок и загадочно
ухмыльнулся. Он вспомнил случай так называемого чисто английского
самоубийства и его лицо расплылось в неуместной улыбочке.
- Потерпевший, - бубнил инспектор, - бросился с крыши
двадцатиэтажного дома и разбился в лепешку. Но вот что странно - на крыше
возле сточного желоба обнаружены следы крови. Группа крови потерпевшего
совпадает с найденной накрыше.
Ларри Лардок решил внести самоубийство в статистику следующего года и
оттянуть расследование на три дня, чтобы не портить картину преступлений и
несчастных случаев этого месяца, квартала и года в целом. Годовой отчет
написан. Завтра его подпишет Конг, Дюмон, и он отправится в высшие сферы.
А комиссару Лардоку вовсе не хотелось смущать спокойствие высших сфер этим
дурацким, совсем не вовремя случившимся самоубийством.
- Идите! - сказал он Пунксу, и когда за подчиненным захлопнулась
дверь, Лардок сскинул ботинки и блаженно пошевилил затекшими пальцами ног.
Но расследовать это дурацкое дело ему все-таки пришлось. И не в
следующем году, а в этом, и притом немедленно. Через полчаса после Пункса
в кабинет Лардока пожаловал сам Дюмон. Через голову Конга он приказал
комиссару немедленно начать расследование. Слово "немедленно" он произнес
таким тоном, что комиссар живо вспомнил посещение анатомичесского музея,
где были выставлены для обозрения заспиртованные руки и ноги в банках.
Лардок представил, как в одной из банок красуется его голова. Он икнул.
Оказалось, что сразу после происшествия на крыше к Дюмону обратились
родственники погибшего с просьбой произвести расследование.
"Странно, - подумал Лардок. - Если родственники сами настаивают на
расследовании, то значит, что в этом обычном самоубийстве они подозревают
чей-то злой умысел..."
Лардок вызвал к себе Пункса и приказал ему допросить родственников,
составить список лиц, которые могли бы быть заинтересованы в смерти
несчастного, и, наконец, произвести осмотр его квартиры. Сам же он посетил
морг, осмотрел труп и вернулся оттуда мрачным и подавленным.
Пункс явился к шефу в ореоле сияния. Он принес Лардоку список лиц,
протоколы допросов и, что самое главное, бумажку, существование которой
хотели скрыть родственники и которая вполне могла послужить основанием для
закрытия дела.
Ларри Лардок стоял на пушистом ковре перед креслом старшего комиссара
Конга и старался не выдавать своего испуга.
- Господин старший комиссар, в ходе следствия обнаружен документ,
который может пролить свет на это самоубийство.
Конг не мигая уставился на подчиненного.
Лардок набрал в грудь побольше воздуха и продолжал:
- Это пресмертная записка, из которой следует, что пострадавший
умышленно и хладнокровно лишил себя жизни, а следовательно...
- А следовательно, - перебил его Конг, - следовательно, вы осел,
Лардок. Что вы скажете о пятнах крови на сточном желобе и о пулевом
ранении в спину сорок пятого калибра? Это что, тоже способ лишить себя
жизни - застрелиться в спину?
Лардоку нечего было сказать, поэтому он промолчал.
- А что касается этой записки, то, во-первых, это может быть
фальшивка...
- Экспертиза... - начал было Лардок.
- Молчать! А во-вторых, даже в случае самоубийства нужно искать
человека, который толкнул на это жертву. Ясно?
Лардок молча кивнул.
- Пошел вон!
Но не упел Лардок сделать и двух шагов по направлению к двери, как в
кабинет вкатился красный от натуги секретарь Конга Пулон.
- Господин старший комиссар! При вскрытии обнаружилось, что
потерпевший проглотил смертельную дозу медленно действующего яда. Яд
сработал только перед самой смертью... то есть самоубийством!
Конг забыл о приличиях и широко раскрыл рот. Лардок вытаращился на
секретаря, будто перед ним стоял сам граф Дракула.
- Вы сказали - яд? - переспросил Лардок.
- Точно так. Несколько смеертельных доз.
Старший комиссар Конг отпустил Лардока и Пулона, сосредоточенно
поскреб затылок, поморщился и пробормотал:
- Черт бы его побрал. Придется все-таки вызвать старого кретина.
Он помолчал, и обращаясь к своей пепельнице, задумчиво добавил:
- Интересно все-таки - яд подействовал раньше выстрела?
3
Причастность комиссара Фухе к расследованию этого дела руководство
поголовной полиции пыталось представить в том свете, что чем больше народу
задействовано в раскрытии, тем быстрее будут видны результаты. Но сам
Фердинанд Фухе отлично знал, что стоит за приглашением вести дело.
Попросту говоря, все остальные детективы и ищейки сели в лужу, пытаясь
объяснить это загадочное многоубийство.
Фухе собрал в кучу отчеты и рапорты Пулона, Пункса и Лардока,
сведения, просочившиеся от Конга и злополучную записку покончившего с
собой. Потом он съездил в морг, чтобы убедиться в том, что пуля угодила
действительно в спину, и стал размышлять.
Сэм Фолуэл, тот самый пострадавший, был застрелен в спину навылет
перед самым прыжком с крыши. На крыше никаких следов, кроме его
собственных, обнаружено не было. Исходя из этого, Лардок сделал вывод, что
эта рана не имеет отношения к самоубийству. "Как ты себе это
представляешь?" - поинтересовался Фухе. "Ну, - сказал Лардок, - может, в
него выстрелили уже на земле или вообще в него стреляли раньше, и он ходил
с этой раной некоторое время..."
Фухе в свою очередь сделал вывод, что, во-первых, Лардок непроходимый
тупица, а, во-вторых, что стреляли с крыши напротив, через дорогу. После
осмотра догадка подтвердилась. Далее логические построения Фухе выглядели
следующим образом:
Убийца, видимо, знал о существовании этой записки и следил за Сэмом.
Он также знал, что Фолуэл был слабохарактерный малый и боялся, что в
последнюю минуту тот передумает сводить счеты с жизнью. И в конце концов,
убийца не знал о яде, иначе отпадал смысл стрелять. И когда все-таки Сэм
не решился на прыжок и повернул обратно, этот тип выстрелил в него, и
Фолуэл свалился с крыши. А если этот тип знал покойного, читал записку, то
значит, нужно искать среди родных Сэма.
На этом месте Фухе поставил точку и удалился в бар "Крот", чтобы
пивом промыть разогретые мозги и дать себе маленькую передышку.
Для допроса в управление поголовной полиции вызвали всю родню
"самоубийцы". Генеалогическое древо Фолуэлов было представлено чахлым
кустиком, который пробил себе дорогу в бетонных джунглях современного
города.
Единственная дочь покойного Айлин Боссет была, естественно, и
единственной наследницей Сэма, прямой его наследницей. У покойного водился
какой-никакой капиталец, и в день шестнадцатилетия дочери Сэм составил
завещание, в котором говорилось, что Айлин получит наследство после его
смерти. В завещании, однако, была оговорка, что оно считается
действительным только в случае естественной смерти завещателя.
"Так! - подумал Фухе. - Значит, если предложить, что именно Айлин
была причастна к смерти своего папаши, то яд и пуля тут не годились.
Единственным способом отправить папашу на тот свет было довести его до
самоубийства. Похоже, что здесь я недалек от истины..."
- Итак, какие отношения вы поддерживали с покойным отцом? - спросил
Фухе.
- Никаких, - голос был довольно низким и не лишенным тех капризных
ноток, какие доводят мужчин до умопомрачения.
- Сколько вам лет?
Немое удивление, надутые губки и вид, откровенно обиженный.
- Сколько лет было вашему отцу?
- Пятьдесят три.
- Часто ли на него нападали приступы депрессии?
- Не знаю!
- Как по-вашему, что могло толкнуть его на самоубийство?
