неутоленной, пока ее не утолит тот, кто учит, как вырваться из круговорота
перерождений, или тот, кто души, подпавшие владычеству этих сил, спасает,
возвышая до свободы детей Божиих. Такое деяние исходит из нового, ставшего
субстанцией, события-встречи, из нового определяющего судьбу ответа
человека своему Ты. В воздействии этого центрального сущностного акта одна
культура может смениться другой, которая предана лучу центрального
сущностного акта, но может и обновиться в себе самой.
Болезнь нашей эпохи непохожа ни на одну из тех, которыми переболели
прежние, и в то же время она взаимосвязана с ними всеми. История культур не
есть некое поприще для состязания эонов, где бегуны, один за другим, бодро
и ничего не подозревая, должны отмерять все тот же круг смерти. Через их
восходы и закаты ведет безымянный путь. Не путь преуспеяния и развития:
нисхождение по спиралям преисподней Духа, которое следует назвать также и
восхождением к самому внутреннему, тонкому и потаенному вихрю, где нет
более никакого Дальше, и тем более никакого Назад, лишь неслыханное
возвращение: прорыв. Должны ли мы будем пройти этот путь до конца, до
испытания последней тьмой? Но там, где опасность, возрастает и то, что
спасает.
Историософия и биологизм в теоретической мысли этой эпохи, сколь бы
различны они ни были в глазах друг друга, действовали совместно, дабы
восстановить веру в рок, более живучую и подавляющую, чем когда-либо
прежде. То, что ныне неотвратимо предрешает жребий человека, - это уже не
власть кармы и не власть звезд; многообразные силы притязают на господство
над человеком, но при беспристрастном рассмотрении мы увидим, что
большинство наших современников верит в некую смесь этих сил, подобно тому
как в позднем Риме пантеон представлял собой смесь всевозможных богов. Это
тем более легко распознать, если мы обратим внимание на характер этих
притязаний. Будь то "закон жизни", заключающийся во всеобщей борьбе, в
которой каждый должен либо сражаться, либо отказаться от жизни; или "закон
души", согласно которому происходит созидание психической личности из
врожденных инстинктов потребления; или "общественный закон"
безостановочного социального процесса, который воля и сознание могут лишь
сопровождать; или "культурный закон" неизменно равномерного становления и
прохождения исторических образований; и сколько бы форм мы еще ни назвали,
это всегда означает, что человек порабощен процессом, который неизбежен и
которому он не может противиться, разве что лишь в своих грезах. От
насильственного влияния звезд освобождало посвящение в мистерии, от власти
кармы - осознанная жертва, приносимая через посредство брахмана,
сопровождаемая познанием; в обоих случаях предуготовлялось избавление. Но
идол, который представляет собой смесь различных сил, не потерпит веры в
освобождение. Считается глупым воображать себе некую свободу:
предполагается, что человеку остается лишь выбор между рабством, на которое
решаются по зрелому размышлению, и рабством безнадежно бунтарским. Сколь бы
много в этих законах ни говорилось о телеологическом развитии и
органическом становлении, все же в основе их всех лежит одержимость
представлением о неотвратимости происходящего, то есть о неограниченной
причинности. Догма о неотвратимости происходящего - это капитуляция
человека перед безудержно разрастающимся миром Оно. Человек злоупотребляет
именем судьбы: судьба - не колокол, опрокинутый над миром людей; лишь тот
встречает ее, кто исходит из свободы. Догма о неотвратимости происходящего
не оставляет места свободе, не оставляет места ее всереальнейшему
откровению, безмятежная сила которого меняет лик земли, - возвращению. Эта
догма не знает человека, который, осуществляя возвращение, преодолевает
всеобщую борьбу; который, благодаря возвращению разрывает паутину
инстинктов потребления; который в силу возвращения освобождается от
заклятия класса; который посредством возвращения возмущает, обновляет и
преображает надежные исторические образования. Догма о неотвратимости
происходящего оставляет тебе в своей игре лишь такой выбор: соблюдать
правила либо выйти из игры; но тот, кто совершил возвращение, опрокидывает
фигуры. Эта догма всегда позволит тебе осуществлять своей жизнью
обусловленность, а в душе "оставаться свободным"; но возвращающийся считает
такую свободу позорнейшим рабством.
Единственное, что может стать для человека роком, - это вера в рок: она
подавляет движение возвращения.
Вера в рок изначально есть лжеверие. Всякое воззрение, исходящее из
представления о неотвратимости происходящего, являет собой лишь
упорядочение того, что есть не что иное, как прошедшее, упорядочение
изолированных мировых событий, объектности как истории; присутствие Ты в
настоящем, становление, берущее начало во всеобщей связности, ему
недоступно. Такое воззрение не знает действительности духа, и для духа
схема этого воззрения не имеет силы. Пророчество, основанное на
объектности, имеет силу лишь для того, кто не знает действительности
протекания Настоящего. Порабощенный миром Оно должен видеть в догме о
неотвратимости происходящего истину, которая расчищает пространство среди
буйной растительности; поистине же эта догма лишь ставит его в еще более
полную зависимость от мира Оно. Но мир Ты не заперт. Тот, кто всем своим
существом, собранным воедино, с возрожденной силой отношения выйдет
навстречу миру Ты, тот узрит свободу. И освободиться от веры в несвободу
означает стать свободным.
* * *
Подобно тому как над злым духом можно приобрести власть, если окликнуть
его, назвав его действительное имя, - так и мир Оно, который только что
зловещей громадой высился над малой человеческой силой, должен сдаться
тому. кто его познает в его сущности: как отмежевание и отчуждение именно
того, из приливающей ближе полноты которого выступает навстречу каждому
земное Ты; того, что порой является человеку величественным и устрашающим,
словно богиня-мать, однако же всегда по-матерински.
- Но тому, у кого во внутреннем его угнездился призрак - лишенное
действительности Я, - как собраться ему с силами для того, чтобы окликнуть
по имени злого духа? Как может в существе, в котором ежечасно попирает
ногами руины могучий призрак, возродиться погребенная под обломками сила
отношения? Как собрать себя воедино существу, беспрестанно гонимому по
пустому кругу безудержной жаждой обособленного Я? Как может узреть свободу
тот, кто живет по своему произволу?
- Подобно тому как друг с другом сопряжены свобода и судьба, так связаны
произвол и рок. Но свобода и судьба вверены друг другу и объемлют друг
друга, образуя Смысл; тогда как произвол и рок - призрак, прижившийся в
душе, как домовой и кошмар, удушающий мир, терпят друг друга, обитая в
Бессмысленном один близ другого и избегая друг друга, не имея меж собой
связи и трений, - до тех пор, пока в какой-то миг взгляд, блуждая, не
столкнется со взглядом и признание в неизбавленности не вырвется у них.
Сколько сегодня затрачивают многоречивой и искусной духовности, дабы
предотвратить это происшествие или хотя бы скрыть его!
В волении свободного человека нет произвола. Он верит в действительность;
это значит: он верит в реальную связь реальной двойственности Я и Ты. Он
верит в предназначение и в то, что оно нуждается в нем: предназначение не
водит его на помочах, оно ожидает его, он должен прийти к нему и все же не
знает, где оно; он должен выйти навстречу всем своим существом, это ему
ведомо. Будет не так, как это подразумевает его решение; но то, что
сбудется, произойдет лишь в том случае, если он решится на то, что может
хотеть. Свою малую волю, несвободную, подвластную вещам и влечениям, он
должен пожертвовать своей великой, которая уходит от предопределенности и
приходит к предопределению. Тогда он уже не вмешивается, и при этом все же
не дает просто случаться тому, что случается. Он прислушивается к тому, что
возникает из себя самого, к пути сущего в мире; не ради того, чтобы оно
носило его, но ради того, чтобы самому претворить его в действительность
так, как оно, в нем нуждающееся, этого хочет - духом и деянием человека,
человеческой жизнью и смертью. Он верит, сказал я; но этим сказано: он
встречает.
Своевольный человек не верит и не встречает. Связь ему неведома, он знает
лишь охваченный лихорадочной суетой мир, который там, снаружи, и свою
лихорадочную страсть - использовать этот мир; надо лишь дать использованию
древнее имя, и оно будет ходить среди богов. Когда своевольный говорит
"Ты", он подразумевает: "Ты моя возможность использования"; а то, что он
именует своим предназначением, есть лишь оснащение и узаконивание его
возможности использования. Поистине у него нет предопределения, а есть лишь
предопределенность, т. е. обусловленность вещами и влечениями, которую он
исполняет, ощущая себя самовластным, т. е. по своему произволу. У него нет
великой воли; лишь произвол, который он выдает за волю. Он совершенно
неспособен на жертву, хотя и неустанно утверждает обратное; ты распознаешь
его по тому, что он никогда не бывает конкретным. Он беспрестанно
вмешивается, причем с той целью, чтобы "дать этому случиться". Как же не
помочь предназначению, говорит он, как же не привлечь доступные средства,
потребные для такой цели? Подобным образом видит он того, кто свободен; он
не может видеть его иначе. Но у того, кто свободен, нет такого, чтобы здесь
у него была цель, а там - он бы изыскивал для нее средства; есть у него
лишь одно: снова и снова лишь его решение - прийти к своему предназначению.
Он принял это решение, он будет - время от времени - на каждом перепутье
его обновлять; но скорее он может поверить тому, что он не живет, нежели в
то, что решения великой воли недостаточно и оно нуждается в поддержке
средствами. Он верит; он встречает. Но отвергающий веру мозг своевольного
не может воспринять ничего иного, кроме неверия и произвола, установления
целей и измышления средств. Без жертвы и без милости, без встречи и без
настоящего, обусловленный целями и опосредствованный мир - вот его мир; и
иным он быть не может; а это и зовется роком. Так он во всем его
самовластии неисходно запутан в недействительном; и всякий раз, когда он,
опомнившись, приходит в себя, он знает это - поэтому наилучшую часть своей
духовности он направляет на то, чтобы предотвратить или хотя бы сокрыть это
памятование.
Однако если этому памятованию об отпадении, о лишенном действительности и о
действительном Я, дать погрузиться до самого корня в ту глубину, которую
человек называет отчаянием и из которой вырастает самоуничтожение и
возрождение, то это памятование будет началом возвращения.
* * *
Как повествует брахмана Ста Путей,* был некогда спор между богами и демонами.
И демоны сказали: "Кому нам принести наши жертвоприношения?" Они положили
все приношения себе в рот. Боги же положили приношения друг другу в рот. И
тогда Праджапати, изначальный дух, предался богам.
* * *
---------------------------------------------------------------------------
* Шатапатха Брахмана - прим. пер.
- То, что мир Оно, предоставленный себе самому, т. е. не затронутый и не
расплавленный явившимся Ты, становится отчужденным, превращаясь в удушающий
кошмар, - это можно понять; но как получается, что Я человека, как ты
утверждаешь, утрачивает действительность? Живет ли оно в отношении или вне
его, Я остается гарантированным себе в своем самосознании, в этой прочной
золотой нити, на которую нанизываются меняющиеся состояния. Скажу ли я
фразу: "Я вижу тебя", - или же: "Я вижу дерево", мое видение, возможно, не
одинаково действительно в обоих случаях, но Я в обоих случаях одинаково
действительно.
- Проверим же, проверим себя, так ли это. Словесно-речевая форма ничего не
доказывает; ведь многократно сказанное Ты подразумевает по сути Оно,
