действующее. Но возможен и такой подход к познанию, когда устанавливают:
"Значит, так, вещь называется так-то, свойства ее такие-то, ее место
здесь". При таком подходе к познанию то, что стало Оно, так им и остается,
узнается из опыта и используется как Оно, применяется с целью "ориентации"
в мире, а затем и для того, чтобы "завоевать" мир.
Так же и в искусстве: в созерцании пред-стоящего художнику раскрывается
образ. Он превращает его в некое образование. Это образование находится не
в мире богов, но в этом великом мире людей. Разумеется, оно "здесь", даже
если ни один человек не остановит на нем свой взгляд; но оно спит.
Китайский поэт повествует о том, как люди не пожелали слушать песню,
которую он играл на своей нефритовой флейте; тогда он сыграл ее для богов,
и те приклонили ухо свое; с тех пор и люди прислушиваются к ней: итак, поэт
покинул богов и ушел к тем, без кого это образование обойтись не может. Оно
ждет встречи с человеком, высматривая его, как во сне, ждет, что он снимет
заклятие и охватит образ на один безвременный миг. И вот человек приходит и
узнает из опыта то, что должно узнать из опыта: так-то оно сделано, или: в
нем выражено то-то, или: таковы его качества; и, вдобавок ко всему, какое
место оно занимает по сравнению с другими.
Это не значит, что рассудок, занятый эстетическими или научными
изысканиями, не нужен: но задача его в том, чтобы точно выполнять свою
работу и погружаться в сверхрассудочную, охватывающую рассудочное истину
отношения.
И в-третьих: над духом познания и духом искусства возвышается - ибо здесь
преходящий плотский человек уже не нуждается в том, чтобы навязывать свой
образ более долговечному, чем он, веществу, но, превосходя срок жизни
последнего, сам как образ восходит, овеянный упоительной музыкой своей
живой речи, на звездном небе Духа, - возвышается чистое воздействие,
деятельность без произвола. Здесь являлось человеку Ты из глубочайшей
тайны, обращалось к нему с речью из мрака, и он откликался жизнью своей.
Здесь Слово раз за разом становилось жизнью, и эта жизнь, исполняла ли она
закон, или же нарушала его - и то и другое в свое время бывает необходимо,
дабы не умер на земле Дух, - эта жизнь есть учение. Так стоит она перед
потомками, готовая учить их не тому, что есть, и не тому, что должно быть,
но тому, как жить в Духе, пред лицом Ты. И это означает, что она во всякое
время готова сама стать для них Ты и открыть им мир Ты; нет, не так: она не
готова, она всегда приходит к ним и их касается. Они же, утратив охоту и
способность к живому общению, стали опытными и сведущими: личность они
заключили в историю, а речь личности заточили в библиотеки; исполнение
закона либо его нарушение - не важно, что именно, - они кодифицировали; они
не скупятся на почитание и даже на поклонение, обильно сдобренное
психологией, как и подобает современному человеку. О одинокий лик, словно
звезда сияющий во мраке, о живой перст на бесчувственном челе, о затихающие
шаги!
* * *
Развитие функциональной способности к приобретению опыта и к использованию
обычно достигается через ослабление человеческой силы отношения.
Тому, кто препарирует дух, превращая его в средство наслаждения, есть ли
дело до существ, живущих рядом с ним?
Подчиняясь основному слову разделения, которое создает дистанцию между Я и
Оно, он делит свою жизнь среди людей, которые его окружают, на две
аккуратно очерченные сферы: социальные институты и чувства, сферу Оно и
сферу Я.
Институты - это то, что "вовне": там человек преследует всевозможные цели,
работает, совершает сделки, оказывает влияние, становится предпринимателем
и конкурирует с другими, организует, хозяйствует, служит, проповедует. Это
до некоторой степени упорядоченная и более-менее согласованная структура,
где дела идут своим ходом благодаря разносторонним усилиям человеческих
мускулов и мозга.
Чувства - это то, что "внутри": здесь человек живет и отдыхает от своей
деятельности в институтах. Здесь заинтересованному взгляду предстанет целый
спектр эмоций; человек потакает своим симпатиям и антипатиям, предается
удовольствиям, а также страданиям, стараясь в последнем не заходить
чересчур далеко. Здесь он у себя дома и может расслабиться в
кресле-качалке.
Институты - это сложный форум, чувства же - своеобразный будуар, где
никогда нет недостатка в развлечениях.
Разумеется, это разграничение постоянно подвергается опасности, ибо чувства
дерзко вторгаются в наши важнейшие институты, однако при желании эту
границу легко восстановить.
Труднее всего провести разграничение в сфере так называемой личной жизни.
Например, в браке это делается далеко не сразу и не вдруг, но в конце
концов все встает на свои места. Как нельзя более успешно разграничение
осуществляется в сфере общественной жизни: стоит обратить внимание на то,
как в век политических партий, а также группировок, считающих себя
надпартийными, и их "движений" громогласные конференции безукоризненно
чередуются с ползучими формами повседневной деятельности: либо
механически-равномерной, либо органически-небрежной.
Отделенное Оно институтов - это Голем, а отделенное Я чувств - беспечно
порхающая птица души. Они не знают человека; одно - только образец, другое
- только "объект", им неведомы ни личность, ни общность. Они не знают
настоящего: институты, даже самые современные, знают лишь застывшее
прошлое, завершившееся бытие, чувства, даже самые сильные и
продолжительные, знают лишь мимолетное мгновение, незавершенное бытие. У
них нет доступа к действительной жизни. Институты не образуют общественную
жизнь, чувства - личную.
Институты не образуют общественную жизнь, и все больше людей с огорчением
ощущают это; здесь зарождается необходимость нашей эпохи, необходимость,
ищущая выхода. Лишь немногие поняли, что чувства не образуют личную жизнь,
хотя, казалось бы, именно в них должно обитать самое личное. И если уж кто
умеет, как современный человек, заниматься лишь собственными чувствами, то
даже отчаяние по поводу их неподлинности не вразумит его, ибо отчаяние -
тоже чувство, и чувство весьма интересное.
Люди, страдающие оттого, что институты не образуют общественной жизни,
изыскали средство, чтобы с помощью чувств "оживить", или расплавить, или
взорвать институты, обновить их введением "свободы чувства". Если
государство механически соединяет граждан, которые по сути чужды друг
другу, не создавая со-общности и не способствуя ее установлению, то его
следует заменить общиной любви. Считается, будто такая община непременно
возникает, когда люди собираются вместе, побуждаемые свободным, бьющим
через край чувством, желая жить сообща. Но это далеко не так. Настоящая
община возникает не вследствие того, что люди питают чувства друг к другу
(хотя, разумеется, без них тоже не обойтись), а благодаря наличию двух
моментов: необходимо, чтобы все пребывали в живом взаимном отношении к
единому живому средоточию, и необходимо, чтобы все пребывали в живом
взаимном отношении друг к другу. Второе вытекает из первого, но еще не дано
вместе с ним. Живое взаимное отношение включает чувства, но не порождается
чувствами. Община строится в живом взаимном отношении, но ее строитель -
это живое действующее средоточие.
Институты так называемой личной жизни также не обновить свободным чувством
(хотя, разумеется, оно тоже необходимо). Институт брака никогда не обновить
на каких-либо иных началах, минуя извечную основу истинного брака, ядро
которого в том, что двое людей открывают друг другу Ты. Ты, которое не есть
Я ни одного из них, строит из этого брак. Это метафизический и
метапсихический факт любви, и чувства лишь сопровождают его. Желающие
обновления брака на другой основе по сути не отличаются от тех, кто хочет
упразднить его: и те и другие заявляют, что они уже не знают факта любви.
Действительно, если взять эротику, о которой сейчас столько говорят, и
вычесть из нее все, что связано с таким индивидуальным Я, которое замкнуто
на самом себе, т. е. вычесть всякое отношение, в котором один человек лишен
присутствия в настоящем для другого и не является для него настоящим, но
оба лишь используют друг друга для получения удовольствия, то что
останется?
Истинная общественная и истинная личная жизнь - это два образа связи. Для
их становления и существования необходимы чувства, изменяющееся содержание,
и необходимы институты, постоянная форма; однако и в совокупности они еще
не дают человеческой жизни, которая создается третьим - центральным
присутствием Ты, или, вернее, воспринятым в настоящем центральным Ты.
* * *
Основное слово Я-Оно не причастно злу, как и материя не причастна злу.
Основное слово Я-Оно причастно злу, как и материя, когда она претендует на
то, что она есть само бытие. И когда человек попустительствует этому,
постоянно разрастающийся мир Оно подавляет его, собственное Я теряет для
него действительность, пока наконец удушливый кошмар, нависший над ним, и
призрак в нем не поведают тайно друг другу о своей неизбавленности.
* * *
- Но разве не с необходимостью общественная жизнь современного человека
погружена в мир Оно? Две сферы этой жизни, хозяйственная и государственная,
в их настоящем объеме и настоящем развитии - мыслимы ли они на какой-либо
иной основе, нежели сознательный отказ от всякой "непосредственности",
непоколебимое и решительное отклонение всякой "чужой" инстанции, которая
возникла вне самой этой сферы? И если здесь правит Я, приобретающее опыт и
использующее в экономике товары и достижения, в политике - мнения и
устремления, разве не его неограниченному господству обязана своим
существованием прочная и разветвленная структура великих "объективных"
образований в этих двух сферах? И разве статуарное величие ведущего
государственного деятеля, ведущего хозяйственного руководителя, не связано
именно с тем, что он видит в людях, с которыми имеет дело, не носителей Ты,
недоступного опыту, но рассматривает их как средоточия продуктивной силы и
устремлений, в силу чего эти люди со свойственными им способностями должны
быть учтены и соответствующим образом использованы? Разве не обрушился бы
на него его мир, если бы он, вместо того чтобы складывать Он + Он + Он в
Оно, попытался получить сумму Ты и Ты и Ты, которая никогда не будет ничем
иным, как снова Ты? Разве не значило бы это променять формирующее
мастерство на кустарный дилетантизм, а светлый, могучий разум - на туманную
мечтательность? И если мы переведем взгляд с руководящих на руководимых,
разве сам ход развития и совершенствования того способа работы и обладания,
которые характерны для современности, не искоренил почти совершенно всякий
след жизни, в которой осуществляется пред-стояние, всякий след наполненного
смыслом отношения? Было бы абсурдным желать повернуть вспять этот процесс,
а если бы это абсурдное желание осуществилось, то чудовищный в своей
точности гигантский аппарат этой цивилизации был бы тотчас разрушен, но
только он один делает возможной жизнь чудовищно разросшегося человечества.
- Говорящий, речи твои запоздали. Только что ты мог еще верить своим
словам, сейчас ты уже не сможешь им верить. Ибо мгновение назад ты, как и
я, увидел, что государством уже не управляют; кочегары еще подбрасывают
уголь, но те, кто стоят у руля, лишь делают вид, что они управляют бешено
мчащимися машинами. И в тот самый миг, когда ты говоришь мне все это, тебе,
как и мне, слышен непривычный гул, который начинают издавать рычаги
управления экономикой; мастера снисходительно улыбаются тебе, но в их
сердцах обитает смерть. Они объясняют тебе, что они приспособили действие
аппарата к современным условиям, но ты замечаешь, что отныне они могут
разве что сами приспосабливаться к нему, пока он еще позволяет им это. Их
ораторы поучают тебя, что экономика вступает в права наследства, которое ей
передает государство; ты же знаешь, что наследовать нечего, кроме тирании
