ее в свои прекрасные губки. Я чуть было не возмутился такой нерациональной
тратой кислорода, но вовремя вспомнил, что здесь его достаточно даже для
поддержания костра, если кто-нибудь захотел бы разжечь его. Теперь я знал,
что она курила, и поэтому она потеряла для меня большую часть
первоначальной привлекательности. Курение - безответственная привычка даже
для имеющих такую атмосферу.
- Отчасти это было случайно, - начал Питер, осторожно подбирая слова.
- Нам сказали, что на корабле, который нас интересует, был марсианин. А
Старый Храм - сердце города. Мы...
В разговор вступила девушка - ее голос показался более уверенным:
- Мы искали вас, но мы не знали, что вы были тем, кого мы ищем.
- О, она имеет в виду то, - добавил Питер, - что мы...
- Она имеет в виду то, что сказала, - резко прервал его я, вспомнив
приемы Тодера, которые он применял, желая одернуть возомнившего о себе
ученика.
Как они были нерешительны, эти двое! Наблюдать за ними было труднее,
чем за кем-либо из центавриан или медведиан, с которыми мне приходилось
иметь дело. Несколько минут назад я считал, что девушка менее
сообразительна, чем ее приятель, теперь же, казалось, Питер уступал ей в
смекалке.
Я решил не заниматься сравнительным анализом их умственных
способностей и жестом предложил им задавать свои вопросы.
Тем не менее Питер вел себя сообразно собственным представлениям о
марсианской честности - он продолжал колебаться. Я признаюсь, это
раздражало меня. Я мог легко прикрыться казуистикой земного образца,
рассказав полуправду о моей последней работе. События прошлой ночи и
нынешние, по-видимому, имели отношение к каким-то важным делам, лежащим
вне сферы моей профессиональной деятельности.
Я должен быть внимательным и недоверчивым. То, что они обнаружили
меня достаточно быстро, спасло мне жизнь, но одновременно наводило на
мысль о возможной связи их с людьми из ночного кошмара. С одной стороны,
это обстоятельство может помочь установить правду, а с другой - еще больше
запутать поиски. Я должен или вести поиск вместе с ними, или, наоборот,
выступить против них. В любом случае мне следовало быть очень осторожным.
Итак, сначала я должен выяснить, что же они знают о моем последнем
полете. А вдруг они знают то, чего я не заметил, занятый бесновавшимися
двигателями? Затем я должен буду принять решение о дальнейших действиях.
- Может быть, вы сядете? - спокойно предложила Лилит. - Если
разговаривать в открытую, то это займет некоторое время.
- Нет никакой необходимости рассказывать все от начала до конца, -
воспротивился Питер. - Я просто хочу воспользоваться, честно это или нет,
своим правом.
- Он хочет знать, почему мы интересуемся именно этим кораблем.
- И я не хочу ему ничего объяснять, - Питер пригладил свои густые
волосы толстыми пальцами. - Здесь нет установившейся шкалы обязательств,
насколько я знаю, и спасший жизнь человека может выбирать. Я прав? - он
вперил в меня свой взгляд.
- У вас, землян, другая шкала ценностей, - ответил я. - Вы цените
вещи, которые невозможно съесть, вдохнуть или износить.
- Это верно, - отступил он. - На Земле жизнь человека может быть
оценена во что-нибудь необыденное, например в золотой самородок. Здесь же
вы, вероятно, способны убить из-за баллона с кислородом или фляги с водой.
- Причем тут убийство? - спросила Лилит, напуганная прямолинейностью
разговора.
Еще раз они поменялись ролями. Я не удивлюсь, если окажется, что эта
процедура была запланирована заранее, чтобы сбить меня с толку. Наверное,
они надеялись задурить мне голову своей софистикой.
Если все так, то у них ничего не выйдет.
- Может быть, мы перейдем к делу? - предложил Питер. - Мы спасли вам
жизнь, и вы подтвердили свое обязательство. Мы не знали, что вы тот самый
марсианин, с корабля, которого мы разыскивали, пока не нашли ваши
документы и не увидели последний регистрационный штамп. Теперь мы будем
спрашивать прямо, надеясь, что вы выполните требования вашего
национального обычая.
- Я расскажу вам все, что смогу, - ответил я.
Когда я закончил, наступила долгая пауза.
- Кое-что есть в том, что он говорил об этой обработке
нервно-парализующим хлыстом, - наконец прервала молчание Лилит.
- Мы не знаем наверняка, связано ли это с тем, что нас интересует, -
возразил Питер и повернулся ко мне. - Связано?
- Вы спрашивали о последнем полете, - твердо ответил я.
Лилит щелкнула своими крошечными пальчиками, и этот звук громко
прозвучал в тяжелом воздухе.
- Есть еще один важный вопрос: что случилось с человеком, которого он
заменил? - она внезапно с волнением напряглась.
Наверное, Питер считал, что я причастен к этому. Он подвинулся вперед
на своем стуле.
- Вы знаете, что с ним произошло? - спросил он.
- Я уже говорил, он заболел, - сказал я. Я чувствовал усталость и
голод, голова плохо соображала. Разговор становился не менее трудным, чем
прошлой ночью, даже при отсутствии нервно-парализующего хлыста.
- Удивительное совпадение, - сказала Лилит, вставая. - Питер, я
думаю, ты опирался на проверенные данные о теоретической марсианской
честности.
- Это оказалось до некоторой степени кстати, согласен. - Его глаза
смотрели на меня с тревогой, они были бледно-голубыми, чего я раньше не
заметил.
- В таком случае... - Лилит достала новую сигарету и нервно
затянулась.
- В таком случае, кто же пытал его? - закончил Питер.
- Есть две возможности, не так ли? - осторожно проговорила она.
Я слегка напрягся. Они достаточно искусно защищались от моего
зондирования, но и сейчас они старались казаться невозмутимыми: наверное,
боялись выдать причину своей заинтересованности в любой информации о
последнем полете корабля Лугаса. Никто из них не спешил расшифровать эти
"две возможности", и после некоторого ожидания я громко сказал:
- Я полагаю, что сделал то, о чем вы просили, и обязательство мое
выполнено.
- Не так быстро, - ответил Питер, вставая с надменным видом. Стоявшая
девушка была только на голову выше меня, сидевшего на стуле, но он был
образцом рослого землянина и сейчас хмуро глядел на меня сверху вниз. -
По-моему, у нас возникли противоречия с установленными обычаями, не так
ли? Абсолютная честность, абсолютная честь... А вместе с тем имеются и
пути преодоления этого. Я, конечно же, не владею тем, чему вас учат с
детства, и поэтому могу только раздражать вас, испытывая ваше терпение. Вы
признаете, что были на корабле капитана Лугаса. После вашего возвращения
домой какие-то люди похитили вас и подвергли обработке нейрохлыстом, затем
бросили умирать на улице. Обычные последствия обычного путешествия? Я
думаю, нет. Вы обязательно должны знать, что было необычного на корабле:
экипаж, груз или пассажиры. На всем пути от Дариса до Земли вы могли
заметить это. Но вы утверждаете, будто не видели ничего особенного, за
исключением чересчур мощных двигателей, при которых вы были преданной
сиделкой. Извините за мою земную грубость, но я нахожу это слишком
несерьезным. Вы неглупый человек, если верить вашему профессиональному
удостоверению. К тому же меня поражает, как легко Лугас нашел на Дарисе
квалифицированную замену заболевшему инженеру, причем не центаврианина,
что было бы гораздо легче предположить, а землянина.
- Марсианина! - воскликнул я.
- Да, простите, - его глаза немного сузились.
Я понял, что он пробил брешь в моей защите и проклял эту марсианскую
обидчивость.
- Но что мы можем еще сделать, если он лжет? - спросила Лилит.
- Нет, конечно же, ничего, - заметил Питер. - Мы не будем унижать
самих себя, рискуя оскорбить подлинно честного человека или, возможно,
укрепить позиции противника. Следовательно, мы благодарим его за
содействие и прощаемся с ним.
- Что? - не понял я.
- Вы сказали, что считаете свои обязательства выполненными. Поправка.
Я просил вас лишь сообщить нам некоторые портовые сплетни. Могли быть
другие члены экипажа, кроме вас, более наблюдательные и болтливые. Что еще
вы можете сказать о своих впечатлениях о корабле, кроме того, о чем я уже
спрашивал?
"Земная казуистика", - подумал я, признав правдивость его слов.
Улыбаясь, он сказал:
- Есть один недостаток у вашего абсолютного кодекса, его рычаги
действуют и на тех, кто не присоединяется к нему. Я принимаю это во
внимание. Мы увидимся с вами снова и еще раз поговорим об этом.
Я поднялся и хмуро наблюдал за ним, удивляясь, почему же я в полете
не обратил внимания на какие-нибудь странные факты, которые мог бы
предоставить им или тем замаскированным мучителям, пытавшим меня прошлой
ночью. Он вынул из кармана свою визитную карточку и передал ее мне. А я,
напрягая память, пытался зацепиться за что-нибудь интересное.
Я неожиданно вспомнил испуганное лицо Лугаса, когда спросил его, куда
он направляется, на Землю или Марс, хотя я отлично знал, что не существует
корабля Центаврианского сектора, которому было бы позволено проколоть
защищающую Землю атмосферу. Кораблям земного сектора это, конечно,
разрешалось.
Тогда лицо Лугаса передернула судорога, которую я теперь принял бы за
тревогу! Да, он вел себя не так, как другие знакомые мне центаврианские
офицеры. (Хотя, я согласен, мой опыт был ограничен всего лишь одним
путешествием.)
Лугас испугался, что я могу догадаться, кем он был на самом деле:
землянином, замаскированным под центаврианина, командующего кораблем,
который имел большие возможности, чем простая яхта класса "Денеб", даже
имеющая крейсерские двигатели.
4
Но не эта мысль была главной в моей голове, когда я покидал
апартаменты Большого Канала. Прилаживая свою маску, защищавшую от
разреженного естественного воздуха и сухого резкого вечернего ветра, я
испытывал некоторую досаду при мысли об устаревшей марсианской привычке.
Идея калибровки давления кислорода в условиях чужеродной атмосферы других
планет родилась несколько веков назад (геральдисты заявляют, что могут
проследить более двенадцати рожденных на Марсе поколений внутри отдельных
семейств). Эта идея уже давно отжила. Мы могли бы приравнять давление к
определенному числу: двум, пяти, десяти единицам, но никак не решаемся
поколебать старое правило - на любой планете давление измеряется: "тысяча
футов над уровнем моря". А где оно, это мифическое море?
Пока я приспосабливался к условиям, более подходящим для моего
метаболизма, я освободился от этого раздражающего наваждения. Ко мне
вернулась способность думать. Я начал сожалеть, что отказался от
предложения Питера и Лилит отдохнуть и пообедать. Я был еще очень слаб,
даже спустя день после пытки нейрохлыстом. Мои легкие интенсивно работали:
они отдавали назад поглощенный воздух квартиры, которую я только что
покинул, надували щеки и наполняли клапанный мешок моей маски. Во время
этих дыхательных процедур я окидывал взглядом местный пейзаж.
Не сравнивая, я назвал бы свою планету прекрасной. Пустынные,
красно-коричневые равнины, песчаные дюны и небольшие холмы. Темнеющее
небо, слабо мерцающий душный воздух, цветы, больше чем красивые -
сказочные, редкие, но резкие ветры, вздымающие вихри песков... Большинство
людей не любит или даже ненавидит такой ландшафт.
И все же я никогда бы не назвал эту планету безобразной, окоченевшей,
