- И я счастлив видеть своего брата. Что с тобой, мать? Что тебя так
пугает?
- Не знаю, - медленно проговорила Сунильд. - Я не могу выразить этого
словом. Но когда мой сын подошел ко мне, чтобы обнять, меня обожгло
ледяным холодом. Мне показалось, что повеяло дыханием ада. Лед... и страх,
мертвящий холодный ужас. И когда он коснулся, это было хуже ожога,
холоднее стали на морозе. В его прикосновении было что-то нечистое,
страшное. Нечеловеческое. Как будто руки, тронувшие меня, испачканы
чем-то, что невозможно отмыть.
- Ты больна, высокородная Сунильд. Твоими устами говорит сейчас
усталость.
Она медленно покачала головой.
- Нет, Синфьотли. И будь ты проклят за то, что не уберег своего брата
мертвым. Сейчас он воскрес, и одни боги знают, за какие преступления его
выпустили на землю из преисподней.
Синфьотли упрямо покачал головой.
- Нашему дому угрожала опасность. Ты ведь помнишь, как погибали наши
слуги. И эти волчьи следы возле ворот и во дворе... Я призвал своего
брата, чтобы он помог мне.
Сунильд смотрела на него расширенными глазами, точно не верила
услышанному.
- Ты призвал его? - проговорила она еле слышно. - Ясень Игга, что ты
наделал, Синфьотли! Он не переступил бы порог нашего дома, если бы ты не
накликал этой беды.
- Какая же это беда? - Синфьотли наконец вышел из себя, рассерженный
упрямством этой женщины, которую он не понимал. Ее страх раздражал его,
казался бессмысленным и глупым. - Разве он не был твоим любимым сыном?
Разве ты не говорила мне не раз, что предпочла бы видеть мертвым меня, а
не его?
Лучина в руке Сунильд затрещала и погасла. Женщина бросила ее в
медный таз с водой, поставленный на полу под светильником.
- Ты тоже боишься, - сказала она, и ее большая тень на стене
заколебалась и вздрогнула. - Ты избегаешь называть его по имени.
Синфьотли прикусил язык. А ведь мать права. Он действительно не смеет
выговорить вслух: "Сигмунд". Как будто знает, _ч_т_о_ за этим последует. А
что, собственно, такого последует? Явится Сигмунд, странный, полузнакомый,
получужой, но ведь он брат. Он не может желать зла своему кровнику. Он
придет на помощь.
- Вздор! - в сердцах сказал наконец Синфьотли. - Ты просто слишком
устала. Все эти тревоги, беспокойство за Соль...
Он замолчал. Раскаленной иглой вошел в него страх за любимую дочь.
Пока оборотень бродит поблизости, его девочка в опасности. Ради нее он в
тоске и отчаянии призывал на помощь брата, не догадываясь о том, что живой
мертвец бродит поблизости, только и дожидаясь этого зова, чтобы
переступить порог. Простая душа Синфьотли упрямо противилась всяким
разговорам о каком-то там колдовстве.
Все было ясно. Был оборотень, эта чертовка Хильда, которую он по
глупости пожалел и привел в дом. Была дочь, невинное юное существо,
одолеваемое демонами. Соль с ее увечьем казалась Синфьотли такой
беззащитной, что у этого черствого человека порой щемило сердце. Он знал,
что разорвет голыми руками всякого, кто посмеет причинить ей зло.
Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, как мать ушла. Сунильд
ступала бесшумно, как призрак. И вместе с ней ушли ночные шорохи и смутные
тревоги.
Когда Синфьотли открыл глаза, в окне уже показалась тонкая фиолетовая
полоска близкого рассвета. Он зябко поежился. Что-то во вчерашнем
разговоре с матерью оставило в его памяти неприятный след. Она боялась.
Кого? Теперь, когда Сигмунд вернулся, когда он взял их под свою защиту, им
некого бояться. Они самые сильные во всем городе, ибо их охраняет рука
Младшего Бога. Великое счастье - служить детям Младшего Бога.
Синфьотли улыбнулся и тут же нахмурился. Ему вдруг показалось, что
эти мысли кто-то ему внушил. Разве мог он, гордый Синфьотли, произнести
эти слова: "счастье служить"? Он никогда никому не служил. Он склонял
голову только перед своим учителем и своей матерью.
Синфьотли тряхнул головой, отбрасывая со лба светлые волосы. Стоит ли
забивать себе голову такими глупыми мыслями, если не решено главное:
опасность, угрожающая его дочери, все еще бродит по Халога.
И стоило ему подумать об этом, как в темноте за окном промелькнула
светлая тень. Предрассветные сумерки не могли скрыть от Синфьотли
очертаний крупного хищника.
Синфьотли гибким движением поднялся на ноги. Он передвигался
бесшумно, точно и сам в мгновение ока превратился в дикого зверя. В давние
годы, когда Синфьотли был еще мальчиком, Гунастр, растерзанный чудовищем,
которое сумело уйти от людской кары, заставлял его часами наблюдать за
кошкой, охотящейся на птиц. И Синфьотли, более терпеливый, чем его брат,
научился подражать повадкам этого зверя. Впоследствии этот урок не раз
пригодился ему.
Он вытащил из ножен кинжал, взял заготовку для факела, оставленную
Сунильд в связке возле очага, и быстрым движением заточил острие,
превращая факел в кол. Как ни презирал Синфьотли всякого рода магию, но,
истинный северянин, все же знал в ней кое-какой толк. Трудно было вырасти
среди легенд и живых преданий, среди краснобаев и очевидцев (подчас трудно
было отличить одних от других) - и не иметь представления о том, как
отобрать у горного народца клад, как отвести беду, если вздумает морочить
голову лешак, что нужно делать, если вдруг обозлится на домашних невидимый
Хозяин и начнет по ночам душить людей в их постелях, пугать скотину и
рассыпать в кухне зерно. И о том, что нужно делать с оборотнями, Синфьотли
имел представление не хуже любого другого своего земляка.
Осторожно приоткрыв дверь, он выглянул во двор. Из дома повалили
клубы пара - перед рассветом стало еще холоднее. Опасаясь что пар и резкие
домашние запахи могут его выдать, Синфьотли поспешно притворил за собой
дверь. Он стоял на пороге, пригнувшись, держа в правой руке остро
заточенный кол, а в левой обнаженный меч. Он знал, что действовать ему
придется быстро, времени для раздумий не будет, и потому знакомое оружие
взял в левую руку.
Во дворе никого не было. Но Синфьотли явственно ощущал злую волю
притаившегося поблизости чужого существа. В холодной расчетливой злобе
было что-то нечеловеческое, и в то же время Синфьотли улавливал и нечто
прямо противоположное: хитрый, вполне человечий ум, не лишенный даже
своеобразного юмора. Больше он не сомневался - Хильда была здесь.
Вернулась, чтобы завершить начатое дело.
Синфьотли тихо прошел по дорожке в сторону конюшни. Здесь тоже никого
не было. Он обошел весь двор, попеременно заглядывая во все укромные
закутки. Ему казалось, что невидимый взор горящих красных глаз с насмешкой
провожает его. То и дело он внезапно оборачивался, но никого за спиной не
было. И все же он был уверен в том, что она здесь и следит за ним,
усмехаясь. Мысль об этой усмешке сводила его с ума.
Снег во дворе, словно в насмешку, был весь изрыт волчьими следами.
Резкий звериный запах точно повис в воздухе. Синфьотли весь дрожал от
возбуждения и охотничьего азарта. Каждое мгновение он ждал, что вот сейчас
заглянет за угол поленницы - и среди дров и баков для воды увидит
притаившегося зверя. Но раз за разом его ждало разочарование. Он понимал,
что эту игру в прятки ведьма затеяла лишь для того, чтобы вывести его из
себя, и потому сдерживал свой гнев, опасаясь потерять голову и наделать
досадных промахов, которые будут стоить жизни не только ему, Синфьотли, но
и его дочери. Поэтому он терпеливо, шаг за шагом, осматривал двор и
старался не допускать ярости в свое сердце.
Никого. Пустота - и этот постоянный насмешливый взгляд в спину.
Синфьотли скрипнул зубами. Ему невыносимо было думать о том, что над ним
потешаются.
Наконец он снова вернулся к конюшне и заглянул внутрь. И мгновенно
отпрянул: прямо у входа из темноты на него смотрели две красных горящих
точки. Синфьотли стиснул рукоять меча, чувствуя, как страх подступает к
горлу. Он не думал прежде, что будет кого-то так бояться. Но ему
понадобилось несколько секунд, чтобы преодолеть ужас и заставить себя
сделать шаг назад. Красные точки отступили в глубь конюшни, погруженной в
глубокую влажную темноту. Словно далекий гром, послышалось приглушенное
рычание, заклокотавшее в горле зверя.
Синфьотли сделал еще несколько шагов. Он понимал, что чудовище
нарочно заманивает его подальше в темноту, где человек потеряет все
преимущества перед зверем (если они и были). Но больше поддаваться страху
он не мог и не хотел.
- Я не боюсь тебя, - пробормотал он. Но он боялся. Страх опутал
темнее помещение так, словно там была натянута клейкая паутина. Куда ни
ступишь - обязательно наткнешься на липнущую к телу нить.
Волчица отступила еще дальше и приготовилась к прыжку. Сейчас для нее
ни что не имело значения: ни ее детская привязанность к человеку, которого
она считала своим отцом до тех пор, покуда голос крови не стал ей внятен;
ни ранимость юной глухой девушки, в теле которой обитал дикий дух Младшего
Бога. Она видела только одно: ее законная добыча, человек, привычно
пахнущий страхом, взбунтовался и пытается вступить в единоборство. Она
подумала о том, как зубы вонзаются в живую плоту и затрепетала, предвкушая
наслаждение. Добыча цеплялась за бесполезную холодную сталь, точно
утопающий за протянутое ему с лодки весло, и хищница весело оскалилась:
сталь не поможет человеку против оборотня. Ни на мгновение волчица не
задумывалась над тем, кто стоит сейчас перед ней в темноте конюшни. Ей не
было дела до имени этой трепещущей плоти. Она хотела одного: уничтожить,
раздавить жалкий человеческий дух, а потом восторжествовать над сладким
человеческим мясом.
И вдруг человек громко вскрикнул и бросился в атаку. Только одно имя
могло заставить Синфьотли преодолеть почти сверхъестественный ужас,
сковавший его точно цепями. Это было имя его дочери, и он выкрикнул его в
лицо оборотню, точно боевой клич.
И столько силы было в этом выкрике, столько боли, страха и нежности
вложил в это короткое слово Синфьотли, что волчица услышала его - не
слухом, ибо и в волчьем теле Соль была глуха, - но тем внутренним "ухом",
которое позволяло ей слышать призывы Сигмунда. Никогда прежде она не
слышала Синфьотли. И поскольку братья действительно были очень похожи
между собой, ей на мгновение показалось, что ее окликает Тот-Кто-Сильнее,
ее повелитель, ее отец.
Она отпрянула и застыла в растерянности. А человек бросился вперед и
еще раз повторил, с отчаянием и решимостью, как будто черпал в этом
коротком слове поддержку:
- Соль!
Она сжалась. И в этот миг в воздухе просвистел меч. Синфьотли метнул
его, как кинжал, заранее зная, насколько это опасно в том случае, если он
промахнется. Но он не промахнулся. Волчица, все еще пребывавшая в
нерешительности, замешкалась, вглядываясь в приближающегося к ней
человека, и меч пригвоздил ее к доскам пола.
Она пронзительно завизжала. У Синфьотли заложило в ушах от этого
нестерпимого звука. Извиваясь, хищница стала дергаться, пытаясь вырваться
на волю. Недоумение, ужас, боль предательства бились в ней, точно
плененные птицы. Как же так? Ведь это он, ее отец, ведь это тот, кто влил
в ее жилы отравленную кровь богов. За что он казнит ее? Не он ли научил ее
сладости убийства? Не он ли сам показал ей, сколь жалки люди и сколь
сильны на земле дети Младших Богов, отвергнутые людьми и не принятые
Старшими Богами?
Не помня себя, Синфьотли занес над поверженным зверем остро
отточенный кол и с силой вонзил его в задравшийся к нему беззащитный белый
