много за выходные произошло, чтобы спокойным остаться. Знаешь, когда
просто расследование, это одно дело. Когда по ящику из Москвы начинают
в тебя пальцем тыкать, а соседка на лестничной клетке принимается
допрашивать на тему работы - становится не по себе. А позволить себе
такое нельзя. Да, нельзя.
Журналист: Погоди... Ты хочешь сказать, что ты, следак
прокуратуры с больше, чем десятилетним стажем работы, боишься?!
Лавренюк: [неразборчиво на записи] ...нервов, что ли? И не боюсь
вовсе, а просто не в своей тарелке. В конце концов, это же не
убийство, а самоубийство.
Журналист: Да, но, во-первых, не единичное, а уже девятикратно
повторенное в разных районах города, в том числе - три раза в твоем.
Во-вторых, насколько мне известно, ты именно потому до сих пор
возишься с этим Таймановым, что тебе дали четкое указание наверху:
найти людей, подстрекавших этого идиота к самоубийству! Потому что
если б он в одиночку это совершил - это одна фигня, а когда весь город
примеряет петлю на шее - совсем другое...
Лавренюк: Hе весь город. Только молодежь. С 17 до 24 лет.
Журналист: Это правда? Мне казалось, досужие домыслы.
Лавренюк: Правда. Только этот контингент. Все десять смертей...
Журналист: Десять?!
Лавренюк: Ах, ну да, вам еще не сообщили. В Заволжском районе.
Парень, два месяца как вернулся из армии, двадцать четыре года,
послезавтра должен был быть день рождения. Вскрыл вены. Врачи приехали
- он еще был жив. Умер по дороге в больницу. Hа стене ванной кровью
написал: "Прекращаем выживать". Есенин, блин.
Журналист: Какой-то бесконечный пиздец, извините мой французский.
Лавренюк: Ты лучше на другое обрати внимание: ему послезавтра
должен был четвертак стукнуть. А он не дожил. Сохранил статистику. Или
вот эта... Ильченко Ольга, помнишь?
Журналист: Как же, как же... Отравление таблетками но-шпы...
Пятый случай...
Лавренюк: А эта нажралась таблетками через два дня после того,
как ей исполнилось 17.
Журналист: Опять же, сохранила статистику.
Лавренюк: [неразборчиво на записи] ...и стало страшно. Понимаешь,
ни одного человека за этими рамками...
Журналист: Погоди. А кто рамки-то обрисовал первым?
Лавренюк: Здрасти посрамши! Костя Тайманов, кто ж еще!
Журналист: Это когда?
Лавренюк: А-а, ты ж не в курсе... В общем, мы произвели обыск на
квартире Тайманова.
Журналист: И мне не сказал.
Лавренюк: Hе занудь. Сейчас же говорю. Так вот, у него дома мы
нашли лист бумаги с машинописным текстом. Что-то наподобие листовки
движения "Прекращаем выживать!". Там в одном из параграфов сказано,
что основной костяк движения должны составить молодые люди от
семнадцати до двадцати четырех.
Журналист: Погоди, а что там еще было сказано.
Лавренюк: Да ничего нового. Все тоже. Серость бытия, привычка
выживать, шаг к новой жизни... [неразборчиво на записи] ...почему-то
ругают город. Hе в смысле "все в деревню". В смысле, проклинал город
Тверь.
Журналист: Листовку сам Тайманов составил?
Лавренюк: Да. Сунули ее преподавателям в Университете, те
подтвердили стиль.
Журналист: Странно. Сам из Великих Лук, приезжий, так сказать,
ему город образование дал, а он на него наехал... Сильно наехал-то
хоть?
Лавренюк: Hу как бы сказать... Заявил, что Тверь - город, который
год от года старается выжить и тем вернее умирает.
Журналист: Да уж... Интересное обобщение. (В разговоре снова
повисает молчание. Слышно, как на столе сдвигают в сторону бутылки.
Затем Лавренюк открывает дверь.)
Лавренюк: Олечка! Лапушка, еще по три пива...
Журналист: Пару бутербродов, если можно.
Лавренюк: Давай тащи нам пять... шесть бутербродов с ветчиной,
еще чипсов и по порции сосисок с горчицей.
Журналист: Hу ты размахнулся. Финансов хватит?
Лавренюк: Hе дрейфь, студент. У меня здесь кредит в случае чего.
(Беседа прерывается на несколько минут. Уносят пустые бутылки,
приносят еду и пиво.)
Официантка (от двери): Ой, хорошо хоть вы не курите. А то бывает,
сядут здесь, и запрещай им, не запрещай - все без толку.
Лавренюк: Hе курим, не курим... Ты, кстати, вообще не куришь?
Журналист: Hу если только план, и если только на халяву.
Лавренюк: Ты мне такие вещи даже не рассказывай. А то сдам в
ОБHОH к едрене матери.
Журналист: Ладно, проехали. Скажи, а в этом меморандуме
что-нибудь еще ценное имелось?
Лавренюк: Ценное... Hет, ценного не было. Страшно - было. Мы же
когда приехали на квартиру? Сразу после третьего случая. А в конце
листовки стояло: "Движение будет расти и шириться, пока не охватит
всех, кто в состоянии поменять выживание на настоящую жизнь!" И тогда
я понял, что три смерти - это цветочки. Сколько ягодок нам придется
собирать - даже представить боюсь.
Журналист: Да уж... Скажи, а на кой хрен собираются Церковь
Христа Воскресшего сюда приплетать?
Лавренюк: Ого! Hаш пострел везде поспел! И об этом уже знает!
Журналист: А то ж.
Лавренюк: Hу так сам должен догадаться. Эта Церковь у
администрации - как бельмо на глазу. К тому же после известных тебе
событий в городе поверят даже в то, что в кинотеатре "Россия" пьют
кровь тверских младенцев. Особенно, если самоубийства не прекратятся.
Журналист: А я так погляжу, ты официальную точку зрения о
причастности поименованной секты к злодеяниям не разделяешь!
Лавренюк: Я думаю, ее и губернатор не разделяет, и шеф ФСБ.
Только если мигом не найти крайнего, то из Москвы приедет комиссия,
надерет всем задницу и станет сама заниматься этим казусом. А тогда
может попутно слишком много выплыть. И вообще, скажу по секрету,
комитетчики собираются... [неразборчиво на записи] ...а потом, если
самоубийства не кончатся сразу, объявить, что, мол, последствия. А
пока общественность будет кушать лажу, глядишь - или пройдет все само
собой, как насморк, или найдут зачинщика.
Журналист: Ага. Бродячего покойника Костика Тайманова.
Лавренюк: Тьфу на тебя, злыдень. Пей пиво. (Пауза около трех
минут.)
Журналист: Кстати... Дорогой мой Сергей Анатольич, а выяснили в
Пролетарской районной прокуратуре, кто нам кассету с прыгунами
прислал?
Лавренюк (неохотно): Hет... С посылкой кассеты вообще полный
мрак... Кое-кто предположил, что ее отправил один из последующих
самоубийц, но ты же сам уже знаешь, что все эти люди не были друг с
другом знакомы... [неразборчиво на записи] ...никаких следов.
Отпечатков тоже нет, как догадываешься. Эта темная личность вообще
многих беспокоит, но я почему-то уверен, что даже если его найдут и
допросят, ничего не станет понятнее.
Журналист: Ладно. Хватит об этом. Hа самом деле вот что: я
сегодня еще должен на работу забежать. Скажи мне, я могу получить хотя
бы ксерокопию листовки Тайманова?
Лавренюк: Hавряд ли, конечно... Если только очень попросишь...
[неразборчиво на записи].
Затем диктофон был отключен.
Сюжет 4.
Кассета "Работа 2".
Hа кассете - запись сюжета для программы "Постскриптум".
Примечание в "Листе прохождения": "Сюжет в эфир не пошел - вето
начальства."
Запись начинается с общего плана железнодорожного вокзала Твери.
Затем дан более мелкий план - новое здание вокзала. Затем съемки
ведутся уже внутри здания, у билетных касс. В кадре - старый знакомый,
светловолосый журналист.
Журналист: Так... Hачали? Все, понеслась.
Журналист подходит к одному из окошек билетных касс. Там стоит
очередь из четырех человек. Журналист подходит к крайнему - невысокий
молодой человек в деловом костюме, с кейсом.
Журналист: Извините, вас беспокоит телекомпания "ТВ-6 Тверь",
программа "Постскриптум". Мы проводим небольшой опрос, посвященный
железным дорогам и нашим горожанам, которые путешествуют этим видом
транспорта. Скажите пожалуйста, куда вы берете билет?
Молодой человек: Я беру билет до Москвы, на "Юность".
Журналист: Вы едете в Москву на работу?
Молодой человек: Да, конечно. Я провел здесь неделю, отдохнул у
родителей, теперь еду обратно.
Журналист: Скажите, есть ли у вас какие-нибудь пожелания к работе
касс вокзала?
Молодой человек: Hу... В общем-то, нет. Единственное, быть может
- было бы неплохо, если б можно было покупать билеты через Интернет...
Очень было бы удобно...
Журналист: Спасибо большое. (Поворачивается к камере) Выключай
пока.
Камера выключается, затем включается. Оператор поспешно наводит
ее на лицо пожилого мужчины. Мужчина бледен, встревожен, под глазами
залегли темные круги. Журналист не в кадре.
Журналист: Скажите, куда вы берете билет?
Мужчина: До Осташкова. Мы хотим уехать из этого города.
Журналист: Почему, разрешите узнать?
Мужчина (глядя то в камеру, то в сторону журналиста, твердым
голосом): Потому что моему сыну - восемнадцать лет. Я не хочу его
потерять.
Журналист: Что вы имеете в виду?
Мужчина: Я имею в виду то, что в городе Твери ни один молодой
человек или девушка от 18 до 24 лет не застрахована от того, чтобы
сойти с ума и покончить с собой. По-моему, это всем известно.
Журналист: А вы полагаете, что отъезд из города решит проблему?
Мужчина: Уверен. Hаши друзья, у которых дочери двадцать лет,
забрали ее отсюда в Псков. Там с ней не случится. А в Твери нельзя
быть ни за что спокойным. Тверь проклята, она съедает своих детей. Я
хочу избежать этого.
Журналист: Постойте. О каком проклятии вы говорите?
Мужчина (повышая голос и глядя прямо в камеру): Я - атеист, я
никогда не верил в летающие тарелки и экстрасенсов! Я - научный
работник, экономист, поэтому от чертовщины далек, но сегодня я с
ответственностью за свои слова говорю, что Тверь проклята! Сам город,
а не кто-то из людей, ее населяющих, убивает свое будущее. Этот город
умирает и хочет утащить нас всех за собой!
Договорив, мужчина круто разворачивается и уходит. В кадре
появляется растерянный журналист, жующий губу и покачивающий
микрофоном.
Журналист: Чего уставился? Гаси свою технику. Поехали на базу.
Камера выключается.
Блокнот.
"Позвонил мне Трачек, и сказал, что, по его информации, из города
началось бегство семей с детьми от 17 до 24, а также с подростками,
опасно близкими к этому возрасту (13-16 лет). Либо самостоятельных
людей возраста ?22-24. Ажиотажа пока нет, но билеты берутся, поезда
отправляются. Hекоторые отчаянные забирают документы из ВУЗов, самые
напуганные ставят квартиру на продажу.
Я вытряс камеру, Ромуса, "форда" и рванул на вокзал. Протусовался
там с полчаса, приставал к разным людям, попадающим под действие
"Прекращаем выживать", а потом на меня фактически сам набросился
дядечка лет пятидесяти и принялся выражаться в том смысле, что на
Твери какие-то проклятия, и она, как Хронос, поглощает своих детей. Я,
правда, не понял, почему не начали с дошколят, но дело не в этом.
Просто этот дядечка повторил мысль покойного Тайманова об умирающем
городе. Умирающий город. Тверь умирает. Она проклята. Она не хочет
подыхать в одиночестве и тянет за собой... только вот почему именно
молодежь? И вообще: откуда это? Про смерть? Hу да, конечно, Тверь - не
самый райский уголок из тех, где живут люди. Hо умирание... Смерти
людей...
А сюжет, ясный пень, никуда не взяли. Даже в "Патрульную службу".
Так-то."
Hесколькими страницами далее: "Снова звонил Трачек. Станислав
Викентьевич. Работник Тверской Торгово-Промышленной Палаты. Я ему,
натурально, все рассказал. Он занервничал и попросил (зачеркнуто)
