находилась на орбите в данный момент, на холме Он было особенно жарко.
Несмотря на то, что она находилась на почтительном расстоянии в тридцать
пять астрономических единиц, что составляло удаление, в тридцать пять раз
превышавшее расстояние от Солнца до старой Земли. И даже на таком
удалении, сияние звезды, чья абсолютная магнитуда составляла минус
единицу, едва было переносимо в пик ее восьмидневного цикла. В низшей
точке этого цикла, когда интенсивность излучения падала в двадцать пять
раз, наоборот, становилось довольно холодно, да так, что можно отморозить
уши; ситуация, далекая от идеальной для планеты, в основном
агропромышленной. Но Ониане и не собирались задерживаться во владениях
Цефеиды дольше, чем на один сельскохозяйственный сезон.
Уэб и Эстелль расположились в высокой траве, покрывавшей холм под
палящими лучами светила и медленно приходили в себя. Уэб особенно был рад
каникулам. Это утро началось с трезвого исследования Фабр-Суит,
величайшего монумента прошлого планеты Он, а в настоящем - центра
философской мысли планеты; до сих пор это оказалось единственным местом,
найденным ими на Он, которое им позволено было исследовать самим.
Разрешение на это они получили как от самих Ониан, так и от своих
родителей. Тем не менее, этим утром, свобода преподнесла им неожиданное,
но логичное последствие: они обнаружили, что Фабр-Суит являлся также одним
из немногих городов на планете, где детям Ониан разрешалось свободно
перемещаться. Во всех иных местах располагалось слишком много механизмов и
машин, необходимых для жизни планеты в целом; и Ониане не хотели допустить
и малейшей возможности, чтобы дети могли попасть в гущу работ, кроме того,
с их незначительным населением, они не могли допустить утраты даже
одной-единственной жизни.
Уэб и Эстелль переоделись в одеяния наподобие хитонов - одежду Ониан
в тот же момент, когда им сообщили о разрешении исследовать город, хотя и
на весьма ограниченных условиях, но у детей Ониан не составило большого
труда разобраться в маскировке, так как Уэб и Эстелль могли разговаривать
на их языке с большим трудом. Этот языковый барьер оказался частью
раздражения - хотя большинство взрослых Ониан разговаривали на смеси
Английского, Интерлинга и Русского, считавшегося beche-de-mer [нечто вроде
матросского сленга, пиджин, "трёпанг" (фр.)] глубокого космоса, давно уже
выученного Бродягами, в то время как дети его не знали - что к тому же
оказалось и так уж и плохо, поскольку это незнание предотвратило
интенсивный допрос Уэба и Эстелль об их собственном мире, его культуре и
истории. Вместо этого, они вскоре обнаружили, что принимают участие в
довольно сложной игрой преследования, называвшейся Матрица, похожей на
перебежки-пятнашки, за одним исключением - игра была трехмерной. В нее
играли в двенадцатиэтажном здании, имевшем прозрачные перекрытия, так что
всегда можно было разглядеть положения других игроков и кроме того -
расположенные в стратегических точках спиндиззи и шахты с фрикционным
полем позволяли быстро перескакивать с этажа на этаж. У Уэба первого
зародилось подозрение, что здание либо построено специально для этой игра,
либо его полностью оставили для этой цели, так как прозрачные перекрытия
были соответствующим образом расположены и кроме того, само здание, похоже
не имело ничего другого, что можно было бы использовать для других целей.
Сперва Уэб посчитал, что игра достаточно увлекательна, но так же и
сбивает с толку - он оказался одним из первых ликвидированных игроков.
Если бы не импровизация со сменой правил, он оказывался бы "Этим" каждый
новый цикл, но даже и под защитой новых правил он не смог показать хороший
результат. С другой стороны, Эстелль, восприняла Матрицу, словно она
родилась для этой игры и буквально через полчаса ее длинноногая, худенькая
фигурка, столь же худенькая, как и у остальных мальчишек, стрелой
проносилась среди калейдоскопа бегущих фигур с поразительной грациозностью
и быстротой. Когда пришло время ленча, запыхавшийся Уэб со своим
уязвленным чувством собственного достоинства, более чем приветствовал
возможность выбраться из города в жаркий полудень пологих холмов.
- Они такие хорошие; мне они нравятся, - сказала Эстелль,
приподнявшись на локте, чтобы задумчиво попробовать дыню, имевшую
очертания тыквы и зелено-серебристый цвет, которую ей дал один из
мальчишек-Ониан - очевидно, как приз. При первом же укусе, послышалось
тихое, но довольно долгое шипение и воздух вокруг них наполнился столь
сильным ароматом пряностей, что Эстелль пришлось чихнуть сразу пять раз
подряд. Уэб было засмеялся, но его смех неожиданно прервался пароксизмом
его собственного чиха.
- О да, они нас _л_ю_б_я_т_, - выдохнул он, вытирая глаза. - Ты так
здорово сыграла в их игру, что они подарили тебе бомбочку, наполненную
газом для чихания, чтобы ты больше уже не играла в нее.
Но тем временем запах резко упал по интенсивности, снесенный
навевавшим едва заметным ветерком. И спустя какое-то время Эстелль
осторожно запустила пальцы в рану, которую она нанесла плоду и разломила
дыню. Больше ничего не произошло; запах теперь был вполне переносим, и они
оба неожиданно заметили, что он едва различим, но одновременно вызвал
усиленное слюноотделение. Эстелль передала Уэбу его половинку. И он впился
зубами в хрустящую белую плоть гораздо активнее, чем намеревался.
Результат заставил его прикрыть глаза; вкус был похож на
быстрозамороженную музыку.
Они прикончили плод в уважительной тишине и, утерев свои рты
хитонами, снова улеглись на траву. Спустя какое-то время, Эстелль
произнесла:
- Хотелось бы мне, чтобы мы могли поговорить с ними получше.
- Мирамон мог разговаривать с _н_а_м_и_ достаточно хорошо, - сонно
ответил Уэб. - Ему и не нужно было нудно учить наш язык. Здесь у них это
делается с помощью машин, как это было у нас, когда мы были Бродягами. Я
хотел бы, что бы и у нас так оставалось и сейчас.
- Гипнопедия? - спросила Эстелль. - Но я думала, что с этим все
покончено и забыто. Ведь в действительно ты не _у_ч_и_ш_ь_с_я_ таким
образом; ты просто узнаешь факты.
- Точно, только факты. Естественно, так нельзя научиться пониманию.
Для этого у тебя должен быть наставник. Но это было вполне неплохо для
запоминания таких вещей как 1 х 1 = 10, или таблиц на обложке книги, или
850 слов, более всего необходимых для изучения нового языка. Обычно на это
уходило около пятисот часов, чтобы набить твою башку всем этими, знаниями
с помощью обратной ЭКГ-связи, мерцающего видения, звукового повтора и я не
знаю чего там еще - и все это время ты находился под гипнозом.
- Звучит довольно легко, - также сонно прокомментировала Эстелль.
- То, что должно быть легким, таковым и является, - ответил Уэб. -
Какой смысл учить такие вещи зубрежкой наизусть? На это уходит слишком
много времени. Ты сама знаешь, что можешь выучить какую-то вещь за десять
повторений или пять, а у других детишек на это может уйти тридцать
повторений. И тебе придется просидеть дополнительно двадцать или двадцать
пять повторов, в которых ты вовсе не нуждаешься. Если я что и ненавижу в
школе - так это зубрежка - все это время затраченное попусту, когда его
можно было бы по-настоящему использовать на что-то полезное.
Неожиданно Уэб осознал, что уже некоторое время слышит странный
хлопающий звук, доносившийся с вершины холма позади него. Он достаточно
хорошо знал, что опасных животных на планете Он не было, но только сейчас
он понял, что уже какое-то время слышал этот звук, пока еще говорил; и у
него появилась мысль, что быть может, его определение опасного зверя не
обязательно должно совпадать с таковым у Ониан. Так или иначе, он мог лишь
надеяться; в лучшем случае это мог оказаться только тигр. Он быстро
повернулся, на локтях и коленях.
- Не глупи, - произнесла Эстелль, не пошевелившись и даже не открыв
глаза. - Это всего лишь Эрнест.
Из-за вершины холма показался свенгали и покатился, похрустывая,
через высокую траву, целой симфонией отчаянной дезорганизации. Он лишь
мельком "взглянул" на Уэб и затем склонился над Эстелль с укоризненным
взглядом совершенного позабытого зверька, но по-прежнему - и он надеялся,
что вы это заметите - твердого в своей искренней преданности. Уэб подавил
возникший было смешок, потому что едва ли можно было винить это существо;
так как оно было столь же безмозглым, как и бесполым - несмотря на свое
прозвище - оно не смогло придумать никакого иного способа следовать за
Эстелль, кроме как принять участие и повторить каждое ее движении в игре
Матрица, в игре, для которой существо абсолютно не было приспособлено, так
что оно только что закончило ее. Просто счастье, что дети не сочли это
создание одним из игроков, иначе бедному Эрнесту пришлось бы пробыть Этим
- и об этом Уэб подумал с неосознанной неприязнью - вплоть до самого конца
времени.
- Мы могли бы и здесь подписаться на это, - неожиданно выпалил он.
- На что? Гипнопедию? Твоя бабушка нам не позволит.
Уэб повернулся и снова сел на траву, выдернув при этому длинный,
пустой внутри стебель бамбукоподобной травы и вонзая в задумчивости в
мякоть корешка свои зубы. - Но ее здесь нет, - сказал он.
- Нет, но она обязательно приедет, - сказала Эстелль. - Она ведь
школьный воспитатель на Новой Земле. Мне не раз приходилось слышать, как
она воевала по этому поводу с моим отцом, когда я еще была маленькой. Она
обычно говорила ему: "Зачем вы теперь учите ребятишек всем этим
вычислениям и истории? Что полезного от всего этого тем, кому
предначертано когда-нибудь улететь осваивать новые планеты?" Обычно после
этого, мой Папаша нес какую-то ужасную чепуху.
- Но сейчас ее здесь нет, - повторил упрямо Уэб с незначительным
ненамеренным ударением. Только сейчас он вдруг понял, что лицо Эстелль с
прикрытыми глазами, было столь прекрасно в своей безмятежности под лучами
бело-голубой звезды в это однодневное лето, гораздо прекраснее, чем
что-либо виденное им прежде. Он понял, что больше ничего уже не хочет
добавлять.
А в это самый момент, свенгали, отдохнув уже достаточно, что бы
прийти к консенсусу среди разбросанных по его телу ганглиевых клеток,
служивших ему мозгом, сколь бы ни было плохо, заключил, что его долгий
преданный "взгляд" на Эстелль ничего хорошего ему не сослужил. В то же
время одно из его щупалец, все это время подрагивавшее, тянущееся к одной
из корок дыни, неожиданно преодолело определенный порог и телеграфировало
назад, остальной части зверька о значения этого едва заметного запаха
специй. И вся остальное существо Эрнеста с радостью перетекло в это
щупальце и свернулось в шарик вокруг этой корки; и затем моллюск
безнадежно покатился вниз по холму, свернувшись шариком, но корка дыни
были надежно зажата у него в середине. Когда существо покатилось, оно
издало тонкий переливчатый свист, заставивший пошевелиться волосы на
позвоночнике у Уэба - в первый раз он услышал, чтобы свенгали издал звук -
но существо ни за что не хотело расставаться с своей добычей; наконец оно
плюхнулось в небольшой ручеек, лениво текущий внизу в долине и его
медленно понесло вниз по течению, несмотря на его едва слышимые протесты,
но по-прежнему свенгали алчно переваривал свою добычу.
- Эрнест поплыл, - прокомментировал Уэб.
- Знаю. Я слышала. Он такой глупыш. Но он вернется. И твоя бабушка
