Мистер Аквил положил ручки в карман, осторожно взял доллар за уголок
и вернулся в картинную галерею, где по-прежнему стоял продавец,
остекленело уставившись на оранжевый огонек. Аквил помахал долларом перед
его неподвижными глазами.
- Послушай, приятель, - прошептал Аквил, - после обеда посетишь
Джеффри Халсиона. Nest pa? Дашь ему эту бумажку, когда он попросит
материал для рисования. Да? Черт побери! - Он достал из кармана мистера
Дереликта бумажник, вложил в него доллар и вернул бумажник на место.
- Для этого и посетишь его, - продолжал Аквил. - Потому что ты
находишься под влиянием Le Diable Voiteux. Vollens-nollens, хромой бес
внушил тебе план исцеления Джеффри Халсиона. Черт побери! Покажешь ему
образцы его прежнего великого искусства, чтобы привести его в себя. Память
- мать всего. HimmelHerrGott! Слышишь меня? Ты сделаешь так, как я говорю.
Пойдешь сегодня и предоставишь остальное дьяволу.
Мистер Аквил взял зажигалку, закурил сигарету и погасил огонек.
Сделав это, он сказал:
- Нет, мой святейший святой! Джеффри Халсион слишком великий
художник, чтобы чахнуть в глупом заточении. Он должен вернуться в наш мир.
Он должен быть возвращен мне. Le sempre l'ora. Я не буду разочарован. Ты
слышишь меня, Джимми? Не буду!
- Возможно, есть надежда, мистер Аквил, - ответил Джеймс Дереликт. -
Мне только что пришла одна идея... Способ привести Джеффа в разум.
Попытаюсь сделать это сегодня после обеда.
Нарисовав лицо Фэревея Файсенда под портретом Джорджа Вашингтона на
долларе, Джеффри Халсион заговорил, ни к кому не обращаясь:
- Я как Челлини, - провозгласил он. - Рисунки и литература
одновременно. Рука об руку, хотя все искусства едины, святые
братья-единоверцы. Отлично. Начинаю: Я родился, я умер. Бэби хочет доллар.
Нет...
Он вскочил с мягкого пола и зашагал от мягкой стены к мягкой стене,
сердито озираясь, пока глубокий пурпур ярости не превратился в бледную
лиловость взаимных обвинений, что смесью масла, цвета, света и тени
Джеффри Халсиона были вырваны из него Фэревеем Файсендом, чье
отвратительное лицо...
- Начнем сызнова, - пробормотал он. - Затемним световые эффекты.
Начнем с заднего плана... - Он присел на корточки, схватил чертежное перо,
чье острие было гарантировано безвредно, и обратился к чудовищному лицу
Фэревея Файсенда, которым заменял первого президента на долларе.
- Я кончен, - говорил он в пространство, пока его искусная рука
создавала красоту и ужас на деньгах. - У меня был мир. Надежда. Искусство.
Мир. Мама. Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил на меня дурной
взгляд, и бэби теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие рисунки на
хорошей бумаге для мамы и папы. Посмотри, мама, бэби рисует плохого
человека с плохим взглядом, черным взглядом черных глаз, как адские омуты,
как холодные огни ужаса, как далекая свирепость из далеких страхов... Кто
здесь?!
Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и
трясущийся, когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом...
Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный
портфель с инициалами Дж._Д., вытесненными позолоченными готическими
буквами.
- Ну, Джеффри? - сердито спросил врач.
- Доллар, - захныкал Халсион. - Кто даст бэби доллар?
- Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера
Дереликта?
- Доллар, - хныкал Халсион. - Бэби хочет доллар.
- А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?
Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее.
Он выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.
- Так же велик, как все остальное, - пробормотал Дереликт. -
Величайший! Какой волшебный талант пропадает...
Халсион услышал.
- Бэби хочет доллар! - заорал он.
Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону.
Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это
была его тайная мелодия, так что он стал слушать.
Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной
поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел
безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой
в магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом
долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как
серийный номер этого доллара был 5_271_009.
Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в
чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:
- Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.
- Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во
время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.
- Сколько времени вам понадобится?
- Дайте мне час.
- Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.
- Но ведь попытка не повредит?
- Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите сиделку, когда
закончите.
Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по имени Дереликт дружески
положил руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся,
многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как выстрел,
как последний гвоздь, вбитый в гроб.
- Джефф, я принес тебе несколько твоих старых работ, - делано
небрежным тоном сказал Дереликт. - Я подумал, что ты можешь захотеть
посмотреть их со мной.
- У тебя есть часы? - спросил Халсион.
Удивляясь нормальному тону Халсиона, продавец картин достал из
кармана часы и показал.
- Дай на минутку.
Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.
- Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.
- Джефф, - воскликнул Дереликт, - это снова ты? Значит, ты...
- Тридцать, - прервал его Халсион. - Тридцать пять. Сорок. Сорок
пять. Пятьдесят. Пятьдесят пять. ОДНА. - С возрастающим ожиданием он
сосредоточился на бегущей секундной стрелке.
- Нет, увы, нет, - пробормотал продавец. - Мне показалось, что ты
говоришь... Ну, ладно, - он открыл портфель и начал сортировать рисунки.
- Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ДВЕ.
- Вот один из твоих ранних рисунков, Джеффри. Помнишь, ты пришел в
галерею с наброском, а я еще решил, что ты новый шлифовальщик из
агентства? Только через несколько месяцев ты простил нас. Ты всегда
утверждал, что мы купили твою первую картину лишь в качестве извинения. Ты
все еще думаешь так?
- Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ТРИ.
- Вот темпера, что причинила тебе столько душевной боли. Хотел бы я
знать, осмелишься ли ты еще на одну? Я вовсе не думаю, что темпера так
негибка, как ты утверждаешь, и меня бы заинтересовало, если бы ты
попробовал еще разок. Теперь, когда твоя техника стала более зрелой... Что
скажешь?
- Сорок... Сорок пять... Пятьдесят... Пятьдесят пять... ЧЕТЫРЕ.
- Джефф, положи часы.
- Десять... Пятнадцать... Двадцать... Двадцать пять...
- Какого черта ты считаешь минуты?
- Ну, - внятно сказал Халсион, - иногда они запирают дверь и уходят.
Иногда запирают, остаются и следят за мной. Но они никогда не подглядывают
дольше трех минут, так что я положил для уверенности пять... ПЯТЬ!
Халсион сжал часы в своем большом кулаке и нанес Дереликту удар точно
в челюсть. Продавец безмолвно рухнул на пол. Халсион подтащил его к стене,
раздел донага, переоделся в его одежду, закрыл портфель. Взял доллар и
сунул его в карман. Взял бутылочку гарантированно неядовитых чернил и
выплеснул себе на лицо.
Задыхаясь, он принялся во весь голос звать сиделку.
- Выпустите меня отсюда, - приглушенным голосом вопил Халсион. - Этот
маньяк попытался меня убить. Выплеснул чернила мне в лицо. Я хочу выйти!
Дверь открыли. Халсион кинулся мимо санитара, вытирая рукой черное
лицо, чтобы прикрыть его. Санитар шагнул в палату. Халсион закричал:
- О Халсионе не беспокойтесь. С ним все в порядке. Дайте мне
полотенце или что-нибудь вытереться. Быстрее!
Санитар развернулся и выбежал в коридор. Подождав, пока он скроется в
кладовой, Халсион ринулся в противоположном направлении. Через тяжеленные
двери он вбежал в коридор главного крыла, продолжая вытирать лицо,
отплевываясь и притворно негодуя. Так он достиг главного корпуса. Он
прошел уже половину пути, а тревога еще не поднялась. Он слышал прежде
бронзовые колокола. Их проверяли каждую среду.
Словно игра, сказал он себе. Забавно. В этом нет ничего страшного.
Просто безопасное, хитроумное, веселое надувательство, и когда игра
кончается, я иду домой к маме, обеду и папе, читающему мне потешные
истории, и я снова ребенок, снова настоящий ребенок, навсегда.
Все еще не было шума и криков, когда он достиг первого этажа. В
приемной он объяснил, что случилось. Он объяснял это охраннику, пока
ставил имя Джеймса Дереликта в книге посетителей, и его перепачканная
чернилами рука посадила на страницу такое пятно, что невозможно было
установить подделку. С жужжанием открылись последние ворота. Халсион вышел
на улицу и, пройдя некоторое расстояние, услышал, как зазвонили бронзовые
колокола, повергнув его в ужас.
Он побежал, остановился. Попытался идти прогулочным шагом, но не
смог. Он шел, шатаясь, по улице, пока не услышал крики охранников. Тогда
он метнулся за угол, за второй, петлял по бесконечным улицам, слыша позади
автомобили, сирены, колокола, крики, команды. Кольцо погони сжималось.
Отчаянно ища убежища, Халсион метнулся в подъезд заброшенной многоэтажки.
Он побежал по лестнице, спотыкаясь, перепрыгивая через три ступени,
потом через две, затем с трудом преодолевая очередную по мере того, как
силы таяли, а паника парализовывала его. Он споткнулся на лестничной
площадке и рухнул на дверь. Дверь открылась. За ней стоял Фэревей Файсенд,
оживленно улыбаясь, потирая руки.
- Gluclih reyze, - сказал он. - В самую точку. Черт побери! Ты
двадцатитрехлетний skidud, а? Входи, старик. Я тебе все объясню. Никогда
не слушайся...
Халсион закричал.
- Нет, нет, нет! Не Sturm und drang, мой милый. - Мистер Аквил зажал
рукой Халсиону рот, втащил через порог и захлопнул дверь.
- Presto-chango, - рассмеялся он. - Исход Джеффри Халсиона из
мертвого дома. Dien ovus garde.
Халсион освободил рот, снова закричал и забился в истерике, кусаясь и
лягаясь. Мистер Аквил прищелкнул языком, сунул руку в карман и достал
пачку сигарет. Привычно выхватив сигарету из пачки, он разломил ее под
носом у Халсиона. Художник сразу успокоился и притих настолько, что
позволил подвести себя к кушетке, где Аквил стер чернила с его лица и рук.
- Лучше, да? - хихикнул мистер Аквил. - И не образует привычки. Черт
побери! Теперь можно выпить.
Он налил из графина стакан, добавил крошечный кубик льда из парящего
ведерка и вложил стакан в руку Халсиона. Вынуждаемый жестом Аквила,
Халсион осушил стакан. В голове слегка зашумело. Он огляделся, тяжело
дыша. Он находился в помещении, напоминающем роскошную приемную врача с
Парк-авеню. Обстановка в стиле королевы Анны.
Ковер ручной работы. Две картины Хогарта и Капли в позолоченных рамах
на стенах. Они гениальны, с изумлением понял Халсион. Затем, с еще большим
изумлением, он понял, что мыслит связно, последовательно. Разум его
прояснился.
Он провел отяжелевшей рукой по лбу.
- Что случилось? - тихо спросил он. - Похоже... У меня вроде
лихорадка, кошмары...
- Ты болен, - ответил Аквил. - Я приглушил болезнь, старик. Это
