увидели их и вздрогнули. Один из них встал и, схватив горящую головню, кинул
ее туда, и глаза немедленно исчезли. Чернокожий уселся снова. Тарзан
заметил, что через несколько минут глаза стали снова появляться по два, по
четыре...
Потом подошли Нума-лев и Сабор, его подруга. Остальные глаза
разбежались направо и налево, едва только послышалось угрожающее рычание
крупных кошек, и тогда лишь огромные зрачки четвероногих людоедов загорелись
среди мрака. Несколько чернокожих бросились лицом на землю и застонали, но
тот, кто раньше кинул горящую головню, бросил теперь другую прямо в морды
голодных львов, и горящие глаза львов также исчезли, как исчезли прежде
другие огоньки. Тарзан был сильно заинтересован. Он понял, для чего
чернокожие поддерживают огонь ночных костров, кроме других, уже знакомых
ему, надобностей: тепла, света и приготовления еды. Звери джунглей боялись
огня, и огонь мог до некоторой степени служить защитой от них. Тарзан сам
испытывал какую-то боязнь перед огнем. Однажды он, исследуя в деревне
покинутый костер, поднял горящий уголь. С тех пор он держался на
почтительном расстоянии от костров, подобных виденному. Одного опыта
оказалось достаточно.
В течение двух-трех минут после того, как чернокожий бросил головню,
глаза не появлялись, хотя Тарзан и слышал со всех сторон мягко ступающие
шаги вокруг себя. Потом снова сверкнули двойные огненные точки, означающие
возвращение владыки джунглей, а минуту спустя немного пониже, показались и
глаза Сабор, подруги льва. В течение некоторого времени они сверкали
пристально и неподвижно -- созвездия хищных звезд среди ночи джунглей. Затем
лев медленно подошел к ограде, где притаился, дрожа от страха, только один
негр. Когда одинокий страж увидел льва, он кинул вторую головню. Нума опять
удалился, а за ними Сабор-львица; но на этот раз они ушли недалеко и
ненадолго. Они почти сейчас же вернулись и стали бродить вокруг ограды, все
время обращая глаза к костру и глухо рыча от досады. Позади них сверкали
пылающие глаза менее крупных зверей, и вскоре черные джунгли озарились
вокруг всего лагеря негров маленькими огненными точками.
Черный воин бросал одну за другой свои жалкие головни; но Тарзан
заметил, что Нума вскоре совсем перестал обращать на них внимание.
Человек-обезьяна узнал по голосу Нумы, что лев голоден и хочет во что бы то
ни стало насытиться одним из Гомангани; но осмелится ли он подойти ближе к
страшному огню?
Как только эта мысль промелькнула у Тарзана, Нума прекратил свое
беспокойное блуждание и повернулся к ограде. Одно мгновение он стоял
неподвижно и лишь нервно двигал кончиком хвоста, затем решительно направился
к костру, в то время как Сабор продолжала беспокойно бродить взад и вперед в
темноте.
Чернокожий воин закричал своим товарищам, что лев приближается, но его
товарищи были слишком охвачены ужасом. Они только столпились теснее и завыли
громче прежнего.
Схватив горящую ветку, черный человек кинул ее прямо в львиную морду.
Послышалось злобное рычание, и в ту же секунду одним прыжком дикий зверь
свалил ограду; в это же мгновение черный воин почти с одинаковой быстротой
раздвинул ограду с другой стороны и, уже не считаясь ни с какими
опасностями, притаившимися во мраке ночи, бросился к ближайшему дереву.
Нума выскочил из ограды почти в ту же минуту, как вскочил в нее, но,
пересекая низкую стену терновника, он уже уносил с собой кричащего негра.
Протащив свою жертву по земле, он вернулся к Сабор. Львица присоединилась к
нему, и оба продолжали путь в темноте, и их дикое рычание сливалось с
пронзительными криками обреченного человека.
Отойдя подальше от огня, львы остановились, затем послышалось
прерывистое ворчание, и почти тотчас же крики и стоны негра прекратились
навеки.
Прошло несколько минут. Нума снова появился в свете огня. Он еще раз
совершил прогулку через ограду и снова разыгралась жуткая драма уже с другой
кричащей жертвой.
Тарзан встал и лениво потянулся. Развлечение начинало надоедать ему. Он
зевнул и пошел к своей просеке, где его племя улеглось спать на ветвях
деревьев вокруг прогалины.
Он отыскал привычную удобную развилину среди ветвей и свернулся на сон
грядущий; но ему не хотелось спать. Он долгое время лежал, думая и мечтая,
смотрел на небо и наблюдал за луной и звездами. Он хотел знать, что они
такое, и какая сила не дает им упасть. У него был пытливый ум. Его всегда
одолевали вопросы относительно всего, что происходило вокруг; но не было
никого, кто мог бы ответить на эти вопросы... С детства он стремился к
знанию и теперь, не обладая почти никакими познаниями, был преисполнен
огромным, неудовлетворенным любопытством ребенка...
Ему было мало знать, что такие-то явления происходят... Он стремился
понять, почему они происходят? Он хотел знать, что именно является причиной
их возникновения. Тайна жизни бесконечно интересовала его. В чудо смерти он
совершенно не мог проникнуть. Бесконечное число раз он подвергал
исследованию убитых им жертв, чтобы знать, что таится у них внутри, и где
скрыт источник жизни. Неоднократно он вскрывал у убитых грудную полость и
успевал заметить, что сердце у них все еще билось.
Он вывел из опыта, что нож, пробивающий этот орган, вызывает
немедленную смерть в девяти случаях из десяти, в то время как можно ударить
противника бесчисленное множество раз в другие места, и он даже не потеряет
возможности двигаться. Тогда Тарзан начал считать сердце или, как он называл
его "красную вещь, которая дышит", центром или началом жизни. Мозга и его
деятельности он совсем не мог понять. Тот факт, что ощущения внешних чувств
передаются мозгу и в нем переводятся, классифицируются и дополняются, лежал,
конечно, вне его понимания. Он думал, что пальцы сами получают сведения,
когда что-нибудь осязают, глаза сами познают то или иное, когда видят, уши,
когда слышат, нос, когда обоняет.
Он считал свое горло, свою кожу и волосы тремя главными центрами жизни.
Когда Кала была убита, он испытал своеобразное чувство, словно ему сдавили
горло; соприкосновение с Хистой-змеей вызывало неприятное ощущение в коже
всего тела; а приближение врага заставляло волосы на голове вставать дыбом.
Вообразите себе, если можете, ребенка, всецело захваченного чудесами
природы, переполненного недоумением и окруженного только зверями джунглей,
для которых его вопросы так же непонятны, как санскритский язык. Когда
Тарзан спрашивал Гунто, отчего идет дождь, огромная старая обезьяна только
смотрела на него с минуту с немым удивлением и возвращалась к своей
интересной и полезной ловле мух, а когда он осведомлялся у Мамги, старой и,
должно быть, мудрой обезьяны, по какой причине одни цветы закрываются, когда
Куду покидает небо, а другие открываются, -- он с удивлением узнал, что
Мамга никогда не замечала этих интересных фактов, хотя умела определить с
точностью до одного вершка, где прячутся самые жирные земляные черви.
Для Тарзана эти явления были чудесами. Они говорили его разуму и
воображению. Он видел, как цветы открываются и закрываются, видел некоторые
растения, всегда обращенные к солнцу; видел, что листья шевелятся, даже
когда нет ветерка; видел, как лианы ползут, словно живые существа, по
стволам и ветвям больших деревьев. Для Тарзана-обезьяны цветы, ползучие
растения и деревья были живыми существами. Он часто разговаривал с ними, как
с Горо-луной, и Куду-солнцем, но они, к его постоянному разочарованию, не
отвечали. Он задавал им вопросы, но они не могли ответить, хотя он знал, что
шепот листьев -- их язык, ведь это они разговаривают между собой.
Ветер он считал детенышем деревьев и травы. Он думал, что они, качаясь
взад и вперед, создают его. Никаким другим образом не мог он объяснить этот
феномен. Дождь он в конце концов приписывал звездам, луне и солнцу; но его
гипотеза была совсем некрасива и непоэтична.
В эту ночь, когда Тарзан лежал, задумавшись в ожидании сна, в его
богатом воображении внезапно блеснуло объяснение звезд и луны. Он этим
сильно взволновался. В ближайшей развилине спал Тог. Тарзан перебрался к
нему.
-- Тог! -- закричал он.
Крупный самец тотчас же проснулся и ощетинился, почуяв опасность в
ночном призыве.
-- Взгляни, Тог! -- воскликнул Тарзан, указывая на звезды. -- Посмотри:
это глаза Нумы и Сабор, Шиты и Данго. Они выжидают вокруг Горо, чтобы
кинуться и убить его. Ты видишь глаза, рот и нос у Горо. А свет, сияющий на
его лице, это отражение костра, который он устроил, чтобы отпугнуть Нуму и
Сабор, Данго и Шиту. Всюду вокруг него глаза, Тог! Ты можешь их видеть. Но
они не решаются слишком близко подойти к огню. Они боятся костра. Костер
спасает Горо от Нумы. Ты видишь их, Тог! Когда-нибудь ночью Нума будет
голоден и сильно раздражен, и тогда он перескочит через терновник,
окружающий Горо, и у нас не будет больше света ночью, ночь будет черной,
такой черной, как она бывает, когда Горо ленится вставать и спит всю ночь
или же предпочитает блуждать по небу днем, забывая о джунглях с их
обитателями.
Тог тупо посмотрел на небо, потом на Тарзана. Упал метеор, прорезав
огненный путь по небу.
-- Взгляни! -- вскрикнул Тарзан. -- Горо кинул огненную головню в Нуму.
Тог заворчал.
-- Нума там внизу, -- сказал он. -- Нума не охотится над деревьями.
Но он посмотрел с любопытством и некоторым опасением на блестящие
звезды над собой, точно видел их впервые. Несомненно. Тог сейчас в первый
раз обратил внимание на звезды, хотя они появлялись на небе над ним каждую
ночь. Для Тога они были то же, что роскошные цветы джунглей -- он не мог их
есть, потому и игнорировал.
Тог беспокоился и нервничал. Он долгое время не мог заснуть и лежал,
наблюдая за звездами -- за горящими глазами хищных зверей, окружающих
Горо-луну, при свете которой обезьяны плясали, ударяя по своим глиняным
барабанам. Если Нума съест Горо, то больше уже не будет танца Дум-Дум. Тог
был подавлен этой мыслью. Он посмотрел на Тарзана с некоторой опаской.
Отчего его друг так отличался от других членов его племени? Никто из тех,
кого знал Тог, не имел таких странных мыслей, как Тарзан.
Обезьяна-самец почесал в голове и стал смутно соображать, надежный ли
товарищ Тарзан? Но затем он медленно припомнил кропотливым умственным
процессом, что Тарзан оказывал ему больше услуг, чем все другие обезьяны,
даже самые сильные и умные самцы племени.
Ведь именно Тарзан освободил его от чернокожих в то время, когда Тог
полагал, что Тарзан хочет утащить Тику. Ведь Тарзан спас маленького детеныша
Тога от смерти, Тарзан же изобрел и выполнил великолепный план преследования
похитителя Тики и спас ее от пленения.
Тарзан боролся и проливал свою кровь в угоду Тогу столько раз, что Тог,
хотя и был только грубой обезьяной, все же сохранил преданность, которую уже
ничто не могло искоренить; его дружба с Тарзаном вошла в привычку, стала
традицией, которая будет существовать, пока будет существовать Тог. Он
никогда не выказывал внешних проявлений привязанности, он рычал на Тарзана,
как и на других самцов, если они слишком близко подходили к нему во время
еды, но он умер бы ради Тарзана. Он знал это, и Тарзан это тоже знал. Но о
таких вещах обезьяны не говорят, их лексикон в том, что касается более
утонченных инстинктов, состоит из дел, а не из слов. Тог был взволнован и
долго не мог заснуть, думая о странных словах товарища.
