Китай вблизи, при непосредственном рассмотрении, кажется совсем не таким
огромным, как издали, из России или из Европы).
Наши китайские друзья относились к нам благожелательно, но все же и с
некоторой настороженностью. В целом нельзя не признать, что к русским в
Китае отношение очень неплохое, несмотря на все совместно пройденные ухабы
нашей общей истории. По-моему, это лучший признак великого народа - умение
забывать старые обиды. Уж на что кровавая история у нас была с Германией, но
сейчас тем не менее ни у русских, ни у немцев нет какого-то затаенного зла
друг на друга. По крайней мере, бывая в Германии, я не чувствовал ничего
такого в повседневном общении. Совсем другое дело - мелкие и худосочные
народы, особенно те, что не так уж сильно от нас претерпели. Меня всегда это
выводило из себя: французы или немцы, несмотря на случавшееся время от
времени взятие русскими войсками Парижа или Берлина, относятся к России
вполне спокойно, а иногда даже и доброжелательно - в то время как от поляка
только и слышишь "Пфе! А пфе!", когда речь заходит о русских. И дело даже не
том, что Россия чем-то обидела или как-то ущемила малые народы, Польшу или
Прибалтику, а в том, что они не сумели себя защитить. Именно этого они и не
могут простить России. Маленькая Финляндия смогла отстоять свою
независимость, остановив советскую агрессию, и финны теперь хоть и не питают
к русским чересчур горячего пристрастия, но все же и не считают нас
исчадиями ада и извечным проклятием свободной Европы.
В Китае и простой народ, и интеллигенция относятся к русским и
Россиидружелюбно, и даже можно сказать, с симпатией. Не знаю, с чем это
связано, может быть, с тем, что мы, будучи европейцами, все же не подвергали
Китай столь жестокой порке, как англичане и французы (да и японцы тоже).
Сейчас много молодых китайцев учится в российских университетах, и в
центральных, и в сибирских, и они возвращаются в Китай с не такими уж
плохими воспоминаниями о России. Правда, этот культурный обмен, как и наше
близкое географическое соседство, ничуть не разрушает стандартные
стереотипы, связанные с русскими и прочно укоренившиеся во всем мире. Как-то
я сидел в Амстердаме на набережной и пил минеральную воду из прозрачной
пластиковой бутылки. Рядом со мной был голландец, долго поглядывавший на
меня с большим любопытством. Наконец он не выдержал и спросил у меня, какой
же я буду национальности (политкорректные европейцы, избегая всего, что
может напомнить о национализме и вообще о национальных различиях, говорят в
таких случаях "what is your language?", что поначалу меня несколько сбивалос
толку). Узнав, что русской, он первым же делом живо осведомился, показав на
мою бутылку: "this is vodka?". В Китае было то же самое. Однажды, после того
как мы с Димой осмотрели очередную фабрику (адские заведения, надо сказать,
все гремит, грохочет, движется - только китайцы могут работать в таких
условиях, в этом, наверное, и есть главный секрет их "экономического чуда"),
нас пригласили на ланч в небольшой трактир в селе неподалеку. Мы поднялись
на второй этаж в отдельную комнату и разместились там у окна, за круглым
столом, покрытым скатертью. Мистер Юань, знакомивший нас с производством,
очень неплохо говорил по-английски, и я наконец получил возможность узнать,
из чего же изготовлены те блюда, над которыми мы так долго ломали голову в
китайских ресторанах. Впрочем, поначалу нам с Димой было не до ребусов, мы
решали другую важную проблему. Дело в том, что наши китайские друзья,
видимо, желая сделать нам приятное, извлекли откуда-то из запасников этого
трактира большую бутылку мутноватой жидкости, и разлили ее нам на двоих.
Себе же они, как ни в чем не бывало, налили пива, и отхлебывая его
понемногу, поглощали салаты и холодные закуски. У меня была слабая надежда,
что нам досталось что-то хотя бы не очень крепкое, и я попробовал запить
этой жидкостью какую-то острую зелень, сильно обжегшую мне язык (судя по
запаху, это были маринованные черенки копытня). Полученный эффект можно было
бы охарактеризовать известной народной поговоркой "из огня да в полымя".
Никогда в жизни я не пил более гадкой и омерзительной сивухи. Тот глоток,
который я сделал, ощутимо отдавался и через несколько часов после нашего
обеда, заставляя меня каждый раз мучительно содрогаться при воспоминании о
напитке, которым нас угостили так радушно. "Что будем делать?" - тихо
спросил я Диму. - "Хотя бы из вежливости нужно, наверное, допить этот
стакан". "Если я это выпью", - отвечал он мне, - "то сползу под стол, и
извлечь меня оттуда уже будет невозможно". Решившись, я жалобно сказал г-ну
Юаню, что нам бы пива - водка для нас слишком крепкий напиток. Несколько
удивившись (он, наверное, ждал, что мы залпом выпьем по огромному бокалу
водки и попросим еще), г-н Юань смилостивился над нами и принес пива и на
нашу долю. Тут уже дело пошло веселее. Через каждые несколько минут дама в
белом халате вносила все новые и новые яства, которые теперь уже не так
пугали нас, как раньше - наглотавшись всякой экзотики в Китае, мы спокойно
воспринимали все, что нам предлагали. Мое внимание привлекло большое блюдо,
на котором горкой были сложены какие-то существа, запеченные целиком и
совсем не похожие ни на рыб, ни на цыплят. Забрав одно из них палочками себе
на тарелку, я рассмотрел его внимательно со всех сторон, и сказал Диме:
голову даю на отсечение, что это лягушка. Лягушка - это очень простое слово
на всех языках, но, как назло, его английский эквивалент вылетел у меня из
головы, и я, прожевывая нежное, сочное мясо, мучительно припоминал, как же
это будет звучать на языке межнационального общения. Первое, что мне пришло
в голову - это почему-то итальянское слово "rana", потом всплыла в памяти
фраза из французской книжки ("mais leur passion pour les grenoilles est une
lГйgende!"), потом немецкое выражение "quaken", и только после этого я
вспомнил, что лягушка по-английски будет "frog". "Кажется, frog", - сказал я
Диме негромко, но мистер Юань услышал, и энергично закивав головой, живо
подтвердил, что это именно то самое животное. На вкус оно было довольно
приятным - что-то вроде курятины, но мягче и нежнее, и я, положив себе на
тарелку еще несколько образцов, сказал Диме: замечательная вещь, советую
попробовать, второго случая не представится. Дима решался недолго. Откусив
сразу большой кусок, он начал его жевать с невозмутимым видом, и когда я
спросил его, как впечатление, Дима, пожав плечами, заметил: "лягушка как
лягушка", как будто ел их каждый день. Это, впрочем, было неудивительно;
после всего того, что нам довелось съесть в Китае, нас уже трудно было
чем-то еще озадачить в этом плане. Тем не менее, когда внесли новое блюдо,
на котором, как волосы медузы Горгоны, сплелись в клубок существа несколько
иного рода, тонкие и вытянутые, как змеи, я не решился приступать к ним так
запросто, и спросил у китайцев, что это. "This is eel", ответили мне. Я
сразу вспомнил, как очень давно, на втором курсе университета, я случайно
выучил это слово, "угорь", и тогда же почему-то задумался, понадобится ли
оно мне когда-нибудь. Разве я мог тогда предвидеть, где и как оно мне
пригодится!
Шанхай
Наши деловые переговоры протекали достаточно успешно, но на полдороги
нам пришлось сделать перерыв на выходные дни. Я был рад этому по двум
обстоятельствам: во-первых, мои мозги уже чуть не закипали от беспрерывного
(и очень интенсивного) общения на деловом английском языке, да еще в
китайском его варианте, а во-вторых, нам представлялась увлекательная
возможность посетить Шанхай, расположенный в ста километрах восточнее, на
тихоокеанском побережье. Шанхай, "восточный Париж, китайский Чикаго,
азиатская Венеция", как его именуют путеводители, никогда не был столицей
Китая (хотя сейчас Китаем правит и "шанхайская клика", но делает она это из
Пекина - как это похоже на Россию, где ни один москвич не управлял страной
вот уже три столетия), но во все времена он играл в Китае роль, пожалуй, не
меньшую, чем Петербург в России. Эта роль, правда, была совсем особой.
Шанхай, как Петербург в России, как Калькутта в Индии, был основным
проводником западного влияния в страну, но если, скажем, Россия жадно
впитывала такое влияние, то Китай по мере сил ему сопротивлялся.
Цивилизаторские усилия европейцев воспринимались в Китае как бессмысленное и
жестокое вторжение в веками складывавшийся жизненный уклад. После первой
опиумной войны, закончившейся поражением Китая, западные державы получили
здесь огромные права, но их колониальная политика была, на современный
взгляд, довольно странной: они вели в Шанхае торговлю, покупали там
недвижимость, строили заводы, вкладывали огромные деньги в китайскую
промышленность, постепенно превращая Шанхай в самый богатый город в Азии. И
это-то воспринималось китайцами как страшное национальное унижение! Китайцы,
в общем-то, спокойно пережили столетнее монгольское и двухсот
пятидесятилетнее маньчжурское владычество, но вмешательство Запада в свои
дела они перенесли крайне болезненно. Когда Китай в сороковых годах ХХ века
несколько окреп, иностранцев "попросили убраться" из Шанхая, что те и
сделали в 1942 году. От колониальной эпохи китайцам досталась в наследство
великолепная шанхайская промышленность, но сам этот город к тому времени
стал ужасным символом злодеяний империализма и тяжкого национального
унижения, в связи с чем хитроумные китайцы попытались перенести заводы и
фабрики отсюда во внутренние районы страны. Эта попытка, как и следовало
ожидать, не увенчалась успехом. Сейчас в Китае к Шанхаю двойственное
отношение: с одной стороны, этот город, самый большой в Китае (14 миллионов
жителей) по-прежнему напоминает китайцам о пережитом ими не так давно
позоре, но с другой, пример Японии явно не дает им сейчас покоя и заставляет
китайцев, теперь уже осознанно и целеустремленно, выпрашивать у Запада то,
что тот ранее ввозил сюда по своей воле и даже насильственно, то есть
капиталы и технологии. Пекинские власти здесь, похоже, сделали ставку на
Шанхай и надеются превратить его со временем во всеазиатский финансовый и
промышленный центр (в перспективе, разумеется - во всемирный).
От Уси до Шанхая мы ехали на электричке. За окнами проносились чудесные
зеленые поля, с сочными, высокими и густыми травами. Среди них временами
показывались целые заросли пронзительно-желтых цветов, сплетавшихся очень
тесно и издали казавшихся просто яркими пятнами, разбросанными по ковру
изумрудного цвета. Резкое тропическое солнце делало эту картину предельно
четкой, неразмытой и не смазанной, как у нас на Севере. Скоро мы прибыли на
шанхайский вокзал, и пешком, никуда не торопясь, ориентируясь по солнцу и
руководствуясь своим чутьем путешественника, отправились в центр города. И
чутье нас не обмануло: не прошло и часа, как мы вышли к кварталам, очень
знакомым нам еще по Пекину и Харбину. Под иностранные концессии китайские
власти отвели в свое время Бунд, заболоченную местность в дельте реки Янцзы,
и европейцы застроили его своей "роскошной декадентской архитектурой", по
выражению путеводителя. В исконные же китайские кварталы западные колонисты
не очень-то вторгались, предоставив местному населению вволю наслаждаться
своей трущобной жизнью по принципу "laissez faire, laissez aller". Поэтому
они остались такими же, как в старину, сохранив свои узкие улочки, сейчас
